Неточные совпадения
Англичане
это знали и к приезду государеву выдумали разные хитрости, чтобы его чужестранностью пленить и от русских отвлечь, и во многих случаях они
этого достигали, особенно
в больших собраниях, где Платов не мог по-французски вполне говорить: но он
этим мало и интересовался, потому что был человек женатый и все французские разговоры считал за пустяки, которые не стоят воображения.
— Как
это возможно — отчего
в тебе такое бесчувствие? Неужто тебе здесь ничто не удивительно?
—
Это пистоля неизвестного, неподражаемого мастерства — ее наш адмирал у разбойничьего атамана
в Канделабрии из-за пояса выдернул.
— Ах, ах, ах, — говорит, — как
это так… как
это даже можно так тонко сделать! — И к Платову по-русски оборачивается и говорит: — Вот если бы у меня был хотя один такой мастер
в России, так я бы
этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал.
А Платов на
эти слова
в ту же минуту опустил правую руку
в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: «
Это не отворяется», а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два — замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле».
«Через что
это государь огорчился? — думал Платов, — совсем того не понимаю», — и
в таком рассуждении он два раза вставал, крестился и водку пил, пока насильно на себя крепкий сон навел.
— Потому, — отвечают, — что
это надо
в мелкоскоп.
Насилу государь
этот ключик ухватил и насилу его
в щепотке мог удержать, а
в другую щепотку блошку взял и только ключик вставил, как почувствовал, что она начинает усиками водить, потом ножками стала перебирать, а наконец вдруг прыгнула и на одном лету прямое дансе и две верояции
в сторону, потом
в другую, и так
в три верояции всю кавриль станцевала.
— Оставь, пожалуйста,
это не твое дело — не порть мне политики. У них свой обычай. — И спрашивает: — Сколько тот орех стоит,
в котором блоха местится?
Те остались
этим очень довольны, а Платов ничего против слов государя произнести не мог. Только взял мелкоскоп да, ничего не говоря, себе
в карман спустил, потому что «он сюда же, — говорит, — принадлежит, а денег вы и без того у нас много взяли».
Государь
этого не знал до самого приезда
в Россию, а уехали они скоро, потому что у государя от военных дел сделалась меланхолия и он захотел духовную исповедь иметь
в Таганроге у попа Федота [«Поп Федот» не с ветра взят: император Александр Павлович перед своею кончиною
в Таганроге исповедовался у священника Алексея Федотова-Чеховского, который после того именовался «духовником его величества» и любил ставить всем на вид
это совершенно случайное обстоятельство.
— Мое, — говорит, — теперь дело вдовье, и мне никакие забавы не обольстительны, — а вернувшись
в Петербург, передала
эту диковину со всеми иными драгоценностями
в наследство новому государю.
— Что
это еще за пустяковина и к чему она тут у моего брата
в таком сохранении!
— Мне, ваше величество, ничего для себя не надо, так как я пью-ем что хочу и всем доволен, а я, — говорит, — пришел доложить насчет
этой нимфозории, которую отыскали:
это, — говорит, — так и так было, и вот как происходило при моих глазах
в Англии, — и тут при ней есть ключик, а у меня есть их же мелкоскоп,
в который можно его видеть, и сим ключом через пузичко
эту нимфозорию можно завести, и она будет скакать
в каком угодно пространстве и
в стороны верояции делать.
—
Это, — говорит, — ваше величество, точно, что работа очень тонкая и интересная, но только нам
этому удивляться с одним восторгом чувств не следует, а надо бы подвергнуть ее русским пересмотрам
в Туле или
в Сестербеке, — тогда еще Сестрорецк Сестербеком звали, — не могут ли наши мастера сего превзойти, чтобы англичане над русскими не предвозвышались.
А ты, если твоя милость, как и государь наш, имеешь к нам доверие, поезжай к себе на тихий Дон, а нам
эту блошку оставь, как она есть,
в футляре и
в золотой царской табакерочке.
Икона
эта вида «грозного и престрашного» — святитель Мир-Ликийских изображен на ней «
в рост», весь одеян сребропозлащенной одеждой, а лицом темен и на одной руке держит храм, а
в другой меч — «военное одоление».
Всем любопытно, а никто ничего не может узнать, потому что работающие ничего не сказывают и наружу не показываются. Ходили к домику разные люди, стучались
в двери под разными видами, чтобы огня или соли попросить, но три искусника ни на какой спрос не отпираются, и даже чем питаются — неизвестно. Пробовали их пугать, будто по соседству дом горит, — не выскочут ли
в перепуге и не объявится ли тогда, что ими выковано, но ничто не брало
этих хитрых мастеров; один раз только Левша высунулся по плечи и крикнул...
Словом, все дело велось
в таком страшном секрете, что ничего нельзя было узнать, и притом продолжалось оно до самого возвращения казака Платова с тихого Дона к государю, и во все
это время мастера ни с кем не видались и не разговаривали.
— Что же вы, такие-сякие, сволочи, делаете, да еще этакою спиралью ошибать смеете! Или
в вас после
этого Бога нет!
— Зачем
это объяснять? Всё здесь
в вашем виду, — и предусматривайте.
И с
этим протянул руку, схватил своими куцапыми пальцами за шивороток косого Левшу, так что у того все крючочки от казакина отлетели, и кинул его к себе
в коляску
в ноги.
Думал он так: чтобы
этим государя занять, и тогда, если государь сам вспомнит и заговорит про блоху, надо подать и ответствовать, а если не заговорит, то промолчать; шкатулку кабинетному камердинеру велеть спрятать, а тульского левшу
в крепостной каземат без сроку посадить, чтобы посидел там до времени, если понадобится.
А больше и говорить не стал, да и некогда ему было ни с кем разговаривать, потому что государь приказал сейчас же
эту подкованную нимфозорию уложить и отослать назад
в Англию — вроде подарка, чтобы там поняли, что нам
это не удивительно. И велел государь, чтобы вез блоху особый курьер, который на все языки учен, а при нем чтобы и Левша находился и чтобы он сам англичанам мог показать работу и каковые у нас
в Туле мастера есть.
Подали ему ихнего приготовления горячий студинг
в огне, — он говорит: «
Это я не знаю, чтобы такое можно есть», и вкушать не стал; они ему переменили и другого кушанья поставили.
— Нет, — говорит, —
это не порядок и
в Польше нет хозяина больше, — сами вперед кушайте.
— А что же
это, — спрашивают, — за книга
в России «Полусонник»?
—
Это, — говорит, — книга, к тому относящая, что если
в Псалтире что-нибудь насчет гаданья царь Давид неясно открыл, то
в Полусоннике угадывают дополнение.
—
Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения знали, то бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что
в каждой машине расчет силы есть, а то вот хоша вы очень
в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как
в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через
это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует.
— Об
этом, — говорит, — спору нет, что мы
в науках не задались, но только своему отечеству верно преданные.
— Зачем, — говорит, — напрасно девушек морочить. — И отнекался. — Грандеву, — говорит, —
это дело господское, а нам нейдет, и если об
этом дома,
в Туле, узнают, надо мною большую насмешку сделают.
—
Это, — говорит, — против нашего не
в пример превосходнейше.
—
Это все равно, — отвечает, — где умереть, — все единственно, воля Божия, а я желаю скорее
в родное место, потому что иначе я могу род помешательства достать.
Матросы
это увидали, остановили их и доложили капитану, а тот велел их обоих вниз запереть и дать им рому и вина и холодной пищи, чтобы могли и пить и есть и свое пари выдержать, — а горячего студингу с огнем им не подавать, потому что у них
в нутре может спирт загореться.
А Левша все
это время на холодном парате лежал; потом поймал городовой извозчика, только без теплой лисы, потому что они лису
в санях
в таком разе под себя прячут, чтобы у полицейских скорей ноги стыли.
— Знай, — говорит, — свое рвотное да слабительное, а не
в свое дело не мешайся:
в России на
это генералы есть.
— Пошел к черту, плезирная трубка, не
в свое дело не мешайся, а не то я отопрусь, что никогда от тебя об
этом не слыхал, — тебе же и достанется.