Неточные совпадения
Бездетность эта очень много огорчала Зиновия Борисыча, и
не то что одного Зиновия Борисыча,
а и старика Бориса Тимофеича, да даже и самое Катерину Львовну это очень печалило.
Работы на
ту пору, как нарочно, на мельницу было завезено много,
а прорва учинилась огромная: вода ушла под нижний лежень холостой скрыни, и захватить ее скорой рукой никак
не удавалось.
— Да что три пуда в вас потянуло, Катерина Ильвовна. Вас, я так рассуждаю, целый день на руках носить надо — и
то не уморишься,
а только за удовольствие это будешь для себя чувствовать.
— Помилуйте, как
не скучать: человек я молодой, живем мы словно как в монастыре каком,
а вперед видишь только
то, что, может быть, до гробовой доски должен пропадать в таком одиночестве. Даже отчаянье иногда приходит.
Не спалось Борису Тимофеичу: блуждал старик в пестрой ситцевой рубашке по тихому дому, подошел к одному окну, подошел к другому, смотрит,
а по столбу из-под невесткина окна тихо-тихохонько спускается книзу красная рубаха молодца Сергея. Вот тебе и новость! Выскочил Борис Тимофеич и хвать молодца за ноги.
Тот развернулся было, чтоб съездить хозяина от всего сердца по уху, да и остановился, рассудив, что шум выйдет.
— Про
то, хозяин, опять-таки я знаю, где ночевал;
а ты вот что, Борис Тимофеич, ты моего слова послушай: что, отец, было,
того назад
не воротишь;
не клади ж ты по крайности позору на свой купеческий дом. Сказывай, чего ты от меня теперь хочешь? Какого ублаготворения желаешь?
Справившись с этим делом, Катерина Львовна уж совсем разошлась.
То она была баба неробкого десятка,
а тут и нельзя было разгадать, что такое она себе задумала; ходит козырем, всем по дому распоряжается,
а Сергея так от себя и
не отпускает. Задивились было этому по двору, да Катерина Львовна всякого сумела найти своей щедрой рукой, и все это дивованье вдруг сразу прошло. «Зашла, — смекали, — у хозяйки с Сергеем алигория, да и только. — Ее, мол, это дело, ее и ответ будет».
А тем временем Сергей выздоровел, разогнулся и опять молодец молодцом, живым кречетом заходил около Катерины Львовны, и опять пошло у них снова житье разлюбезное. Но время катилось
не для них одних: спешил домой из долгой отлучки и обиженный муж Зиновий Борисыч.
—
Не то что во сне,
а вот совсем наяву кот ко мне все какой-то лез.
— Да ведь, Катерина Ильвовна! свет ты мой ясный! — заговорил он. — Ты сама посмотри, какое наше с тобою дело. Ты вон как теперь замечаешь, что я задумчив нонче,
а не рассудишь ты
того, как мне и задумчивым
не быть. У меня, может, все сердце мое в запеченной крови затонуло!
—
А повторительно, — продолжал Сергей, тихонько высвобаживая свою голову из голых по плечи рук Катерины Львовны, — повторительно надо сказать и
то, что состояние мое самое ничтожное тоже заставляет, может,
не раз и
не десять раз рассудить и так и иначе.
— Нет, нет, и
не говори про это, Сережа! Этого ни за что
не будет, чтоб я без тебя осталась, — успокаивала его все с
теми же ласками Катерина Львовна. — Если только пойдет на что дело… либо ему, либо мне
не жить,
а уж ты со мной будешь.
Катерина Львовна
тем временем слышит, как муж подошел к двери и, утаивая дыхание, слушает. Ей даже слышно, как учащенно стукает его ревнивое сердце; но
не жалость,
а злой смех разбирает Катерину Львовну.
Пошли розыски, но ничего
не открывалось: купец как в воду канул. По показанию арестованного ямщика узнали только, что над рекою под монастырем купец встал и пошел. Дело
не выяснилось,
а тем временем Катерина Львовна поживала себе с Сергеем, по вдовьему положению, на свободе. Сочиняли наугад, что Зиновий Борисыч
то там,
то там,
а Зиновий Борисыч все
не возвращался, и Катерина Львовна лучше всех знала, что возвратиться ему никак невозможно.
— Да
не о
том, что с меня;
а я в
том только сумлеваюсь, что счастья уж
того нам
не будет.
Впрочем, для нее
не существовало ни света, ни
тьмы, ни худа, ни добра, ни скуки, ни радостей; она ничего
не понимала, никого
не любила и себя
не любила. Она ждала с нетерпением только выступления партии в дорогу, где опять надеялась видеться с своим Сережечкой,
а о дитяти забыла и думать.
Но подойти же первой помириться теперь еще более, чем когда-либо, гордость
не позволяет.
А тем временем Сергей все неотступнее вяжется за Сонеткой и, уж всем сдается, что недоступная Сонетка, которая все вьюном вилась,
а в руки
не давалась, что-то вдруг будто ручнеть стала.
Кто
не хочет вслушиваться в эти слова, кого мысль о смерти и в этом печальном положении
не льстит,
а пугает,
тому надо стараться заглушить эти воющие голоса чем-нибудь еще более их безобразным. Это прекрасно понимает простой человек: он спускает тогда на волю всю свою звериную простоту, начинает глупить, издеваться над собою, над людьми, над чувством.
Не особенно нежный и без
того, он становится зол сугубо.
— Ну ты, мирская табакерка! — крикнул на Фиону Сергей. — Тоже — совеститься! Что мне тут еще совеститься! я ее, может, и никогда
не любил,
а теперь… да мне вот стоптанный Сонеткин башмак милее ее рожи, кошки эдакой ободранной: так что ж ты мне против этого говорить можешь? Пусть вон Гордюшку косоротого любит,
а то… — он оглянулся на едущего верхом сморчка в бурке и в военной фуражке с кокардой и добавил: —
а то вон еще лучше к этапному пусть поластится: у него под буркой по крайности дождем
не пробирает.
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее,
а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши!
а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть
не двести,
а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
(Насвистывает сначала из «Роберта», потом «
Не шей ты мне, матушка»,
а наконец ни се ни
то.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с
той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий.
Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт,
а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части,
а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!