И точно, как он провел мне своим
оленьим рукавом по лицу, мои смерзшиеся веки оттаяли и открылись. Но для чего? что было видеть? Я не знаю, может ли быть страшнее в аду: вокруг мгла была непроницаемая, непроглядная темь — и вся она была как живая: она тряслась и дрожала, как чудовище, — сплошная масса льдистой пыли была его тело, останавливающий жизнь холод — его дыхание. Да, это была смерть в одном из самых грозных своих явлений, и, встретясь с ней лицом к лицу, я ужаснулся.
Ничего не оставалось, как его слушаться; и я лежу и не трогаюсь, а он сволок с салазок
оленью шкуру, бросил ее на меня и сам под нее же подобрался.
Четверодневный Лазарь в Вифанской пещере не мог отвратительнее смердеть, чем этот живой человек; это было что-то хуже трупа — это была смесь вонючей
оленьей шкуры, острого человечьего пота, копоти и сырой гнили, юколы, рыбьего жира и грязи…