Неточные совпадения
На
бедную Флору смотрели жадно и со вниманием, и она, доселе по общему признанию считавшаяся некрасивою, к удивлению,
не только никому отнюдь
не казалась дурною, но напротив, кроткое, бледное, с легким золотистым подцветом лицо ее и ее черные, глубокие глаза, направленные на одну точку открытых врат алтаря, были найдены даже прекрасными.
Люди их, однако,
не позабывали, и женихи к Alexandrine сватались и
бедные, и богатые, и
не знатные, и для губернского города довольно знатные, но Сашенька всем им отказ и отказ.
— Для кого ты читаешь,
бедный мой Форов? Всякий раз заставят его читать, и никто его
не слушает.
— Действительно хуже! А она, эта
бедная девочка, ни звука
не слышит и
не произносит?
— Я взяла ее сзади и посадила ее в кресла. Она была холодная как лед, или лучше тебе сказать, что ее совсем
не было, только это
бедное, больное сердце ее так билось, что на груди как мышонок ворочался под блузой, а дыханья нет.
Павлу Николаевичу
не трудно было доказать, что нигилизм стал смешон, что грубостию и сорванечеством ничего
не возьмешь; что похвальба силой остается лишь похвальбой, а на деле
бедные новаторы, кроме нужды и страданий,
не видят ничего, между тем как сила, очевидно, слагается в других руках.
— Были? Вы «
бедная пастушка, ваш мир лишь этот луг» и вам простительно
не знать, что такое нынче называется порядочные деньги. Вы ведь, небось, думаете, что «порядочные деньги» это значит сто рублей, а тысяча так уж это на ваш взгляд несметная казна.
— Но вы сами можете отсюда что-нибудь взять, любезная Ванскок! Вы можете взять, понимаете? Можете взять благородно, и
не для себя, а для
бедных вашего прихода, которым нечего лопать!
Он чувствовал, что он становится теперь какой-то припадочный; прежде, когда он был гораздо
беднее, он был несравненно спокойнее, а теперь, когда он уже
не без некоторого запасца, им овладевает бес, он
не может отвечать за себя. Так, чем рана ближе к заживлению, тем она сильнее зудит, потому-то Горданов и хлопотал скорее закрыть свою рану, чтобы снова
не разодрать ее в кровь своими собственными руками.
И видит Бог,
не зная света,
Я,
бедный гетман, двадцать лет
Служу тебе душою верной...
Будучи перевенчан с Алиной, но
не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал с веселым и открытым лицом на крестинах двух других детей, которых щедрая природа послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны на его имя в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и отвез его в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался
бедными похоронами этого старца; он потом завел по доверенности и приказанию жены тяжбу с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз в надежде получить в свои руки свое произведение, и все в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда
не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы,
не приходила.
Бедный Висленев
не предвидел еще одного горя: он ужасался только того, что на нем растут записи и что таким образом на нем лет через пятьдесят причтется триста тысяч, без процентов и рекамбий; но другими дело было ведено совсем на иных расчетах, и Иосафу Платоновичу в половине четвертого полугодия все его три счета были предъявлены к уплате, сначала домашним, келейным образом, а потом и чрез посредство подлежащей власти.
— Так прошу же тебя, доверши мне твои услуги: съезди еще раз на твоих рысаках к ним, к этим подлецам, пока они
не уехали на своих рысаках на пуант любоваться солнцем, и скажи им, что дело
не подается ни на шаг, что они могут делать со мной, что им угодно: могут сажать меня в долговую тюрьму, в рабочий дом, словом, куда только могут, но я
не припишу на себя более ни одной лишней копейки долга; я
не стану себя застраховывать, потому что
не хочу делать мою кончину выгодною для моих злодеев, и уж наверное (он понизил голос и, весь побагровев, прохрипел)… и уж наверное никогда
не коснуся собственности моей сестры, моей
бедной Лары, которой я обещался матери моей быть опорой и от которой сам удалил себя, благодаря… благодаря… окутавшей меня подтасованной разбойничьей шайке…
—
Не говори!
Не уговаривай меня и
не говори, а то меня еще хуже злость разбирает. Вы бросили мою
бедную девочку, бросили ее на произвол ее девичьему разуму и отошли к сторонке, и любуются: дескать, наша хата с краю, я ничего
не знаю, иди себе, бедняжка, в болото и заливайся.
— Позвольте сказать вам, что вы много виноваты пред Ларой своими необыкновенными к ней отношениями: я разумею: необыкновенно благоразумными, такими благоразумными, что
бедная девушка, по милости их, свертелась и
не знает, что ей делать. Вы задались необыкновенно высокою задачей довести себя до неслыханного благородства.
В портьере показался секретарь Ропшин:
бедный и бледный, нескверный и неблазный молодой человек, предки которого, происходя от ревельских чухон, напрашивались в немецкие бароны, но ко дню рождения этого Генриха
не приготовили ему ничего, кроме имени Ропшкюль, которое он сам переменил на Ропшин, чтобы
не походить на чухонца.
У нее теперь есть bien aimé, [возлюбленный (франц.).] что всем известно, — поляк-скрипач, который играет и будет давать концерты, потому полякам все дозволяют, но он совершенно
бедный и потому она забрала себе Бодростина с первой же встречи у Кишенского и Висленевой жены, которая Бодростиной терпеть
не может.
«Эх ты
бедный,
бедный межеумок! — думала Бодростина. — Ей в руки дается
не человек, а клад: с душой, с умом и с преданностью, а ей нужно она сама
не знает чего. Нет; на этот счет стрижки были вас умнее. А впрочем, это прекрасно: пусть ее занята Гордановым…
Не может же он на ней жениться… А если?.. Да нет,
не может!»
Лариса имела вид невыгодный для ее красоты: она выглядывала потерянною и больше молчала.
Не такова она была только с одною Форовой. Лариса следила за теткой, и когда Катерина Астафьевна ушла в комнаты, чтобы наливать чай,
бедная девушка тихо, с опущенною головкой, последовала за нею и, догнав ее в темных сенях, обняла и поцеловала.
— Они обидели меня клеветой, но это бы я снес; но обиды
бедной Ларе, но обиды этой другой святой женщине я снесть
не могу! Я впрочем… с большим удовольствием умру, потому что стыдно сознаться, а я разочарован в жизни;
не вижу в ней смысла и… одним словом, мне все равно!
И он еще посмотрел на Ларису, и она показалась ему такою
бедною и беспомощною, что он протянул ей руку и
не успел одуматься и сообразить, как к руке этой, обхваченной жаркими руками Лары, прильнули ее влажные, трепещущие губы и канула горячая слеза.
Как гадко мне теперешнее мое раздумье, когда
бедная девушка, которую я любил, оклеветана, опозорена в этом мелком мирке, и когда я, будучи властен поставить ее на ноги, раздумываю: сделать это или
не делать?
О чем тут думать, когда
бедная Лара уже прямо сказала, что она меня любит и что ей
не к кому, бедняжке, примкнуть.
Никакие попытки друзей придать оживление этому
бедному торжеству
не удавались, а напротив, как будто еще более портили вечер.
Происходя от
бедных родителей и никогда
не быв красивою, хотя, впрочем, она была очень миловидною, Катерина Астафьевна
не находила себе жениха между губернскими франтами и до тридцати лет жила при своей сестре, Висленевой, бегая по хозяйству, да купая и нянчая ее детей.
— Нет, ты слушай:
не я самый
бедный. Выхожу я на улицу, а впереди меня идет человек… мужчина…
Она понимала, что как ни очаровался ею Бодростин и как заботливо ни станет она охранять это очарование, старик все-таки
не поставит ради ее на карту все свое положение, и недалеко время, когда серым лошадям станет нечего есть и нечем будет платить за роскошный ложемент, и
не на что станет жить
бедному скрипачу, изгнанному из квартиры княгини и удостоивавшемуся от нее ласки и утешения в уютных двух комнатках, нанятых им отдельно vis-а-vis [напротив {франц.).] с квартирой Казимиры.
Он помнит Глафиру, окруженную каким-то чехом, двумя южными славянами с греческим типом и двумя пожилыми русскими дамами с седыми пуклями; он помнит все эти лица и помнит, что прежде чем он решил себе, чему приписать их присутствие в помещении Бодростиной, она,
не дав ему вымолвить слова и
не допустив его поставить на пол его
бедный саквояж, сказала...
Иосаф Платонович решительно
не мог верить ни словам спутницы, ни своим собственным ушам, но тем
не менее обтекал с нею огромный круг ее спиритского знакомства, посетил с ней всех ее
бедных, видел своими собственными глазами, как она отсчитала и отдала в спиритскую кассу круглую сумму на благотворительные дела, и наконец, очутясь после всей этой гоньбы, усталый и изнеможенный, в квартире Глафиры, спросил ее: неужто они в самом деле уезжают назад? и получил ответ: да, я уезжаю.
По ее мнению, ему
не оставалось ничего иного, как ехать с нею назад в Россию, а по его соображениям это было крайне рискованно, и хотя Глафира обнадеживала его, что ее брат Грегуар Акатов (которого знавал в старину и Висленев) теперь председатель чуть ли
не полусотни самых невероятных комиссий и комитетов и ему
не будет стоить особого труда поднять в одном из этих серьезных учреждений интересующий Иосафа мужской вопрос, а может быть даже нарядить для этого вопроса особую комиссию, с выделением из нее особого комитета, но
бедный Жозеф все мотал головой и твердил...
Это обстоятельство чуть
не стоило жизни
бедному Висленеву.
Жозеф
не говорил сестре о деньгах, а она его о них
не спрашивала. К тому же, брат и сестра почти
не оставались наедине, потому что Глафира Васильевна считала своею обязанностию ласкать «
бедную Лару». Лариса провела ночь в смежной с Глафирой комнате и долго говорила о своем житье, о муже, о тетке, о Синтяниной, о своем неодолимом от последней отвращении.
—
Бедное дитя, вы ревнуете? — молвила никак
не ожидавшая такой откровенности Глафира.
Висленев всячески содействовал их сближению, которое, впрочем,
не переходило пределов простого дружества, о чем Жозеф, может быть, и сожалел, в чем, может быть, и сомневался, так как тотчас же после устроенного им свидания Лары с Гордановым в своей комнате начал писать Павлу Николаевичу записочки о ссуде его деньгами, по одной стереотипной форме, постоянно в таких выражениях: «Поль, если ты любишь мою
бедную сестренку Лару, пришли мне, пожалуйста, столько-то рублей».
Жозеф, всоруженный двумя палками, сначала задавал на орлят сердитый окрик, а потом одною палкой дразнил их, а другою — бил, и таким образом
не без удовольствия проводил в прохладе целые часы, то дразня
бедных своих заключенных, то валяясь на холодном каменном выступе стены и распевая арию Фарлафа: «Близок уж час торжества моего».
— Да, я
не сомневаюсь более, что он,
бедный, навсегда останется сумасшедшим, — решил Бодростин, и это решение стало всеобщим.
— Я же, — добавляла майорша, — вчера вспомнила, что я уже неделю
не обедала, и присела в Гостином дворе у саечника поесть теплого супцу и горько заплакала, вспомнив, что все деньги протратила даром и мне
не на что вернуться, а между тем ты, мой
бедный Форушка, сидишь без гроша и без хлеба.
Бедным, запоздавшим на свете русским вольтерьянцем, очевидно, совсем овладела шарлатанская клика его жены, и Бодростин плясал под ее дудку: он более получаса читал пред Синтяниной похвальное слово Глафире Васильевне, расточал всякие похвалы ее уму и сердцу; укорял себя за несправедливости к ней в прешедшем и благоговейно изумлялся могучим силам спиритского учения, сделавшего Глафиру столь образцово-нравственною, что равной ей теперь как бы и
не было на свете.
— Я удивляюсь вам, Михаил Андреевич, как вы, несомненно образованный человек, находите удобным говорить в таком тоне при женщине о другой женщине и еще, вдобавок, о моей знакомой, более… о моем друге… да, прошу вас знать, что я считаю
бедную Лару моим другом, и если вы будете иметь случай, то прошу вас
не отказать мне в одолжении, где только будет удобно говорить, что Лара мой самый близкий, самый искренний друг, что я ее люблю нежнейшим образом и сострадаю всею душой ее положению.
Этот неловкий вопрос бросил некоторый свет на то, что сделано с
бедной Ларой. Александра Ивановна поспешила ответить, что она об этом
не думала, но что, вероятно, если б оказалось, что ее бог наказал человеком, который, принявши от нее любовь, еще готов принять и даже потребовать ее отречения от любви к нему для его счастия, то она бы… пропала.
— Даже посылать, — говорил он, —
не хотели, и я ничего бы
не добился, если бы
не секретарь Ропшин, который, провожая меня, дал слово немедленно послать Горданову извещение о приехавшей. Форов утверждал, что
бедный чухонец чрезвычайно рад этому случаю и видит в Ларисе громоотвод от Павла Николаевича.
—
Бедный Жосеф! — подумала Александра Ивановна, — скоро его, должно быть, уж заставят для общей потехи под биллиардом лазить… И как все это быстро идет с ним и невозможно, чтоб это скоро
не пришло к какой-нибудь решительной развязке.
— Так вот до чего дошло: ее считают недостойною порядочного общества! ее
не принимают! И кто же изгоняет ее? Глафира Бодростина!
Бедная Лара!
Висленев и тот являлся в сравнении с ним чуть
не гением совершенства; в
бедном Жозефе все-таки была непосредственная доброта, незлобие, детство и забавность.