Неточные совпадения
Полные
руки ее с розовыми ногтями достойны быть моделью ваятеля; шея
бела как алебастр и чрезвычайно красиво поставлена в соотношении к бюсту, служащему ей основанием.
— Да, сестра, — говорил он, наклонив к Ларисе голову и приподняв на виске волосы, — здесь тоже в мои тридцать лет есть серебряные нити, и их выпряла эта прекрасная
белая ручка этой прекрасной Александры Ивановны… Так уж предоставь мне лучше вас знать эту Александру Ивановну, — заключил он, ударяя себя пальцем в грудь, и затем еще раз сжал сестрину
руку и уехал.
Кисти ослепительно
белых рук его малы и находятся в некоторой дисгармонии с крепкими и сильно развитыми мышцами верхней части.
Высокий фасад большого дома, занимаемого семейством Синтянина, был весь темен, но в одном окне стояла легкая, почти воздушная
белая фигура, с лицом, ярко освещенным двумя свечами, которые горели у ней в обеих
руках.
Это не была Александра Ивановна, это легкая, эфирная, полудетская фигура в
белом, но не в
белом платье обыкновенного покроя, а в чем-то вроде ряски монастырской белицы. Стоячий воротничок обхватывает тонкую, слабую шейку, детский стан словно повит пеленой и широкие рукава до локтей открывают тонкие
руки, озаренные трепетным светом горящих свеч. С головы на плечи вьются светлые русые кудри, два черные острые глаза глядят точно не видя, а уста шевелятся.
— Я лежу и никак не засну, все Бог знает что идет в голову, как вдруг она, не касаясь ногами пола, влетает в мою спальню: вся бледная, вся в
белом, глаза горят, в обеих
руках по зажженной свече из канделябра, бросилась к окну, открыла занавеску и вдруг…
Ропшин остолбенел, но потом быстро бросился к ней, но был остановлен тихим, таинственным «т-сс», между тем как в то же самое время правая
рука ее схватила его за
руку, а
белый мизинец левой
руки во всю свою длину лег на его испуганные уста.
Так прошел еще час. Висленев все не возвращался еще; а Лариса все сидела в том же положении, с опущенною на грудь головой, с одною
рукой, упавшею на кровать, а другою окаменевшею с перстом на устах. Черные волосы ее разбегались тучей по
белым плечам, нескромно открытым воротом сорочки, одна нога ее еще оставалась в нескинутой туфле, меж тем как другая, босая и как мрамор
белая, опиралась на голову разостланной у дивана тигровой шкуры.
— И я хотел тебя видеть… я не мог отказать себе в этом… Дай же, дай мне и другую твою ручку! — шептал он, хватая другую,
руку Лары и целуя их обе вместе. — Нет, ты так прекрасна, ты так несказанно хороша, что я буду рад умереть за тебя! Не рвись же, не вырывайся… Дай наглядеться… теперь… вся в
белом, ты еще чудесней… и… кляни и презирай меня, но я не в силах овладеть собой: я раб твой, я… ранен насмерть… мне все равно теперь!
Его не интересовало, отчего он, открывая глаза, так часто видит ее в каком-то окаменелом состоянии, со взглядом, неподвижно вперенным в пустой угол полутемной комнаты; отчего
белые пальцы ее упертой в висок
руки нетерпеливо движутся и хрустят в своих суставах.
Горданов зорко следил во все это время и за глазами Глафиры, и за всем ее существом, и не проморгнул движения ее бровей и
белого мизинца ее
руки, который, по мере чтения, все разгибался и, наконец выпрямясь, стал в уровень с устами Павла Николаевича. Горданов схватил этот шаловливый пальчик и, целуя его, спросил...
Разница заключалась только в том, что та давняя истерика вела его к потере чувств и к совершенному расслаблению и упадку жизненности, меж тем как теперь с каждым глотком воды, поданной ему
белыми, античными
руками Глафиры, в него лилась сила безотчетной радости, упования и надежд.
Подойдя к двери, она на минуту остановилась и, прежде чем взяться за ручку, насупила брови и еще раз продумала: хорошо ли она это делает? Но, вероятно, по ее расчетам выходило хорошо, потому что она сказала в успокоение себе: «Вздор! все они здесь на ножах, и в ложке воды готовы потопить друг друга. Кураж, Глафира, кураж, и хотя вы, Павел Николаевич, загарантировались, но на всякого мудреца бывает довольно простоты!» — и с этим она смелою
рукой пожала
белую пуговку звонка.
Когда она отдавала на
руки слуге свои вещи, из комнаты Павла Николаевича вышел другой слуга с серебряным подносом, на котором стояла посуда, и в отворенную дверь пред нею мелькнул сам Горданов; он был одет в том меховом архалучке, в котором она его встретила у его усадьбы, и, стоя посреди устилавшего всю комнату пушистого ковра, чистил левою
рукой перышком зубы, между тем как правая его
рука очень интересно покоилась на
белой перевязи через грудь и левое плечо.
Не успел показаться круп ее
белого коня, как из-за него, словно воробьи из гнезда, выпорхнули на разношерстных пахотных лошадках целым конным отрядом до полутора десятка баб, кто в полушубке навыворот, кто в зипуне наопашь, иные зашароварившись ногами в рукава, другие сидя на одном коне по двое, и у всякой в
руке или звонкий цеп с дубиной, или тяжелые, трезубые навозные вилы.
Едва держась на своем полете за воткнутый топор, он быстро начал впадать от качания в шаманский азарт: ему чудились вокруг него разные
руки: черные,
белые, медно-кованные и серебряные, и все они тянули его и качали, и сбрасывали, а он им противился и выкликал...
На эту сумятицу из передней выбежала толпа пребывавших в праздности лакеев и робко остановилась вдали трупа, по другой бок которого наклонялся, чтобы поднять подсвечники, сильно смущенный Горданов, зажимая в
руке скомканный
белый носовой платок, сквозь который сильно проступала алая кровь.
Девочке подали теплый чай и сухое платье; она чай с жадностью выпила, но ни за что не хотела переменить
белья и платья, как на этом ни настаивали; она топала ногой, сердилась и, наконец, вырвав из
рук горничной
белье, бросила его в камин и, сев пред огнем, начала сушиться.
Идет она на высокое крыльцо его палат каменных; набежала к ней прислуга и челядь дворовая, подняли шум и крик; прибежали сестрицы любезные и, увидамши ее, диву дались красоте ее девичьей и ее наряду царскому, королевскому; подхватили ее под
руки белые и повели к батюшке родимому; а батюшка нездоров лежит, нездоров и нерадошен, день и ночь ее вспоминаючи, горючими слезами обливаючись; и не вспомнился он от радости, увидамши свою дочь милую, хорошую, пригожую, меньшую, любимую, и дивился красоте ее девичьей, ее наряду царскому, королевскому.