Неточные совпадения
Одни, направо, вели
в жилые
комнаты матери Агнии.
Далее шла довольно большая и очень светлая угловая
комната в четыре окна, по два
в каждую сторону.
В этой
комнате жили и учились две сиротки, которых мать Агния взяла из холодной избы голодных родителей и которых мы видели
в группе, ожидавшей на крыльце наших героинь.
Затем шел большой зал, занимавший средину домика, а потом
комната матери Манефы и столовая, из которой шла узенькая лестница вниз
в кухню.
Юстина Помаду перевели
в два дощатые чулана, устроенные при столярной
в конторском флигеле, и так он тут и остался на застольной, несмотря на то, что стены его бывших
комнат в доме уже второй раз подговаривались, чтобы их после трех лет снова освежили бумажками.
В первой
комнате, имевшей три шага
в квадрате, у него стоял ушат с водой, плетеный стул с продавленной плетенкой и мочальная швабра.
Во второй
комнате стояла желтая деревянная кроватка, покрытая кашемировым одеялом, с одною подушкою
в довольно грязной наволочке, черный столик с большою круглою чернильницею синего стекла, полки с книгами, три стула и старая, довольно хорошая оттоманка, на которой обыкновенно, заезжая к Помаде, спал лекарь Розанов.
На третьи сутки,
в то самое время, как Егор Николаевич Бахарев, восседая за прощальным завтраком, по случаю отъезда Женни Гловацкой и ее отца
в уездный городок, вспомнил о Помаде, Помада
в первый раз пришел
в себя, открыл глаза, повел ими по
комнате и, посмотрев на костоправку, заснул снова. До вечера он спал спокойно и вечером, снова проснувшись, попросил чаю.
Училищный флигель состоял всего из пяти очень хороших
комнат, выходивших частию на чистенький, всегда усыпанный желтым песком двор уездного училища, а частию
в старый густой сад, тоже принадлежащий училищу, и, наконец, из трех окон залы была видна огибавшая город речка Саванка.
В этот сад выходили два окна залы (два другие окна этой
комнаты выходили на берег речки, за которою кончался город и начинался бесконечный заливной луг), да
в этот же сад смотрели окна маленькой гостиной с стеклянною дверью и угловой
комнаты, бывшей некогда спальнею смотрительши, а нынче будуаром, кабинетом и спальнею ее дочери.
Рядом с этой
комнатой был кабинет смотрителя, из которого можно было обозревать весь двор и окна классных
комнат, а далее, между кабинетом и передней, находился очень просторный покой со множеством книг, уставленных
в высоких шкафах, четыреугольным столом, застланным зеленым сукном и двумя сафьянными оттоманками.
— Вот твой колыбельный уголочек, Женичка, — сказал Гловацкий, введя дочь
в эту
комнату. — Здесь стояла твоя колыбелька, а материна кровать вот тут, где и теперь стоит. Я ничего не трогал после покойницы, все думал: приедет Женя, тогда как сама хочет, — захочет, пусть изменяет по своему вкусу, а не захочет, пусть оставит все по-материному.
Девушки перешли через кухню
в Женину
комнату.
— Ишь, у тебя волосы-то как разбрылялись, — бормотала старуха, поправляя пальцем свободной руки набежавшие у Лизы на лоб волосы. — Ты поди
в свою
комнату да поправься прежде, причешись, а потом и приходи к родительнице, да не фон-бароном, а покорно приди, чувствуя, что ты мать обидела.
Но зато, когда визг, стоны, суетливая беготня прислуги выводили его из терпения, он, громко хлопнув дверью, уходил
в свою
комнату и порывисто бегал по ней из угла
в угол.
Не успеет, бывало, Бахарев, усевшись у двери, докурить первой трубки, как уже вместо беспорядочных облаков дыма выпустит изо рта стройное, правильное колечко, что обыкновенно служило несомненным признаком, что Егор Николаевич ровно через две минуты встанет, повернет обратно ключ
в двери, а потом уйдет
в свою
комнату, велит запрягать себе лошадей и уедет дня на два, на три
в город заниматься делами по предводительской канцелярии и дворянской опеке.
— Это гадко, а не просто нехорошо. Парень слоняется из дома
в дом по барынькам да сударынькам, везде ему рады. Да и отчего ж нет? Человек молодой, недурен, говорить не дурак, — а дома пустые
комнаты да женины капризы помнятся; эй, глядите, друзья, попомните мое слово: будет у вас эта милая Зиночка ни девушка, ни вдова, ни замужняя жена.
— За сущие пустяки, за луну там, что ли, избранила Соню и Зину, ушла, не прощаясь, наверх, двое суток высидела
в своей
комнате; ни с кем ни одного слова не сказала.
— Лизочкины вещи перенесть
в Зинину
комнату и устроить ей там все как следует, — скомандовал Бахарев.
— Как же это можно, Егор Николаевич, поместить Зину
в проходной
комнате? — запротестовала Ольга Сергеевна.
И пошли, и перенесли все Лизино
в спокойную, удаленную от всякого шума
комнату Зины, а Зинины вещи довольно уютно уставили
в бывшей
комнате Лизы.
Смотритель и Вязмитинов с Зарницыным были на вечере, но держались как-то
в сторонке, а доктор обещал быть, но не приехал. Лиза и здесь, по обыкновению, избегала всяких разговоров и, нехотя протанцевав две кадрили, ушла
в свою
комнату с Женей.
Он все бегал и бегал по своей
комнате, оправдывая сделанное на его счет сравнение с полевым волком, содержащимся
в тесной клетке.
Помада отодвинул задвижку и, дрожа от охватившего его холода, побежал
в свою
комнату.
Здесь свечечка оказывалась еще бессильнее при темных обоях
комнаты. Только один неуклюжий, запыленный чехол, окутывавший огромную люстру с хрустальными подвесками, невозможно выделялся из густого мрака, и из одной щелки этого чехла на Помаду смотрел крошечный огненный глазок. Точно Кикимора подслушала Помадины думы и затеяла пошутить с ним: «Вот, мол, где я сижу-то: У меня здесь отлично,
в этом пыльном шалашике».
В этой
комнате было так же холодно, как и
в гостиной, и
в зале, но все-таки здесь было много уютнее и на вид даже как-то теплее.
Потом я целую ночь проплакала
в своей
комнате; утром рано оделась и пошла пешком
в монастырь посоветоваться с теткой.
Лиза снова расцеловала отца, и семья с гостями разошлась по своим
комнатам. Бахарев пошел с Гловацким
в его кабинет, а Лиза пошла к Женни.
Девицы и дьяконица вышли
в Женнину
комнату; дьякон открыл фортепиано, нащупал октаву и, взяв два аккорда, протяжно запел довольно приятным басом...
Муж вором лезет
в дверь да тишком укладывается
в кровать, а жена
в одном белье со свечой из капитановой
комнаты выходит.
Я сумасшедшую три года навещал, когда она
в темной
комнате безвыходно сидела; я ополоумевшую мать учил выговорить хоть одно слово, кроме «дочь моя!» да «дочь моя!» Я всю эту драму просмотрел, — так уж это вышло тогда.
Солнце, совсем спускаясь к закату, слабо освещало бледно-оранжевым светом окна и трепетно отражалось на противоположных стенах. Одни
комнаты были совершенно пусты,
в других оставалась кое-какая мебель, закрытая или простынями, или просто рогожами. Только одни кровати не были ничем покрыты и производили неприятное впечатление своими пустыми досками.
Жил он скромно,
в двух
комнатах у вдовы-дьяконицы, неподалеку от уездного училища, и платил за свой стол, квартиру, содержание и прислугу двенадцать рублей серебром
в месяц. Таким образом проживал он с самого поступления
в должность.
Зарницын, единственный сын мелкопоместной дворянской вдовы, был человек другого сорта. Он жил
в одной просторной
комнате с самым странным убранством, которое всячески давало посетителю чувствовать, что квартирант вчера приехал, а завтра непременно очень далеко выедет. Даже большой стенной ковер, составлявший одну из непоследних «шикозностей» Зарницына, висел микось-накось, как будто его здесь не стоило прибивать поровнее и покрепче, потому что владелец его скоро вон выедет.
Многосторонние удобства Лизиной
комнаты не совсем выручали один ее весьма неприятный недостаток. Летом
в ней с девяти или даже с восьми часов до четырех было до такой степени жарко, что жара этого решительно невозможно было выносить.
Лиза
в это время никак не могла оставаться
в своей
комнате.
— Ну, так чего же ты мне об этом говоришь? Папа
в Зининой
комнате, — иди и доложи.
— Там с дамой какой-то, — отвечала Лиза и прошла с работою
в свою
комнату.
— Не знаю, — ответила Лиза и ушла
в свою
комнату.
— Пойдем, Лиза, я тебя напою шоколатом: я давно берегу для тебя палочку; у меня нынче есть отличные сливки, — сказала Женни, и они пошли
в ее
комнату, между тем как Помада юркнул за двери и исчез за ними.
Наши девицы очень умно поступили, отправившись тотчас после обеда
в укромную голубую
комнату Женни, ибо даже сам Петр Лукич через час после обеда вошел к ним с неестественными розовыми пятнышками на щеках и до крайности умильно восхищался простотою обхождения Сафьяноса.
Он изменился к Зарницыну и по задумчивости Петра Лукича отгадал, что и тот после ухода Сафьяноса вернулся
в свою
комнату не с пустым карманом.
— Как вам нужны слова! — прошептала Женни и, закрыв платком глаза, быстро ушла
в свою
комнату.
Постояв перед дворцом, он повернул
в длинную улицу налево и опять стал читать приклеенные у ворот бумажки. Одною из них объявлялось, что «сдесь отдаюца чистые, сухие углы с жильцами», другою, что «отдаеца большая кухня
в виде
комнаты у Авдотьи Аликсевны, спросить у прачку» и т. п. Наконец над одною калиткой доктор прочел: «Следственный пристав».
В том каменном полуэтаже, над которым находилась квартира Нечая, было также пять жилых
комнат. Три из них занимала хозяйка дома, штабс-капитанша Давыдовская, а две нанимал корректор одной большой московской типографии, Ардалион Михайлович Арапов.
Арапов нанимал у Давыдовской две
комнаты,
в которые вход был, однако, из общей передней.
В первой
комнате с диваном и двумя большими зеркалами у него был гостиный покой, а во второй он устроил себе кабинет и спальню.
В двадцать один год Ульрих Райнер стал платить матери своей денежный долг. Он давал уроки и переменил с матерью мансарду на довольно чистую
комнату, и у них всякий день кипела кастрюлька вкусного бульона.
Домик Райнера, как и все почти швейцарские домики, был построен
в два этажа и местился у самого подножия высокой горы, на небольшом зеленом уступе, выходившем плоскою косою
в один из неглубоких заливцев Фирвальдштетского озера. Нижний этаж, сложенный из серого камня, был занят службами, и тут же было помещение для скота; во втором этаже, обшитом вычурною тесовою резьбою, были жилые
комнаты, и наверху мостился еще небольшой мезонин
в два окна, обнесенный узорчатою галереею.
Уйдя с Ульрихом Райнером после ужина
в его
комнату, он еще убедительнее и жарче говорил с ним о других сторонах русской жизни, далеко забрасывал за уши свою буйную гриву, дрожащим, нервным голосом, с искрящимися глазами развивал старику свои молодые думы и жаркие упования.
Взошли
в какую-то круглую
комнату, ощупью добрались до одной двери — и опять коридор, опять шаги раздаются как-то страшно и торжественно, а навстречу никого не попадается.