Неточные совпадения
—
Да как
же, матушка! Раз,
что жар, а другое дело, последняя станция до губерни-то. Близко, близко, а ведь сорок верст еще. Спознишься выехать, будет ни два ни полтора. Завтра, вон, люди говорят, Петров день; добрые люди к вечерням пойдут; Агнии Николаевне и сустреть вас некогда будет.
—
Да в
чем же ее ошибки, за которые все так строго ее осуждают?
—
Да как
же! Вы оправдываете, как сейчас сказали, в иных случаях деспотизм; а четверть часа тому назад заметили,
что муж моей сестры не умеет держать ее в руках.
—
Да вот вам,
что значит школа-то, и не годитесь, и пронесут имя ваше яко зло, несмотря на то,
что директор нынче все настаивает, чтоб я почаще навертывался на ваши уроки. И будет это скоро, гораздо прежде,
чем вы до моих лет доживете. В наше-то время отца моего учили,
что от трудов праведных не наживешь палат каменных, и мне то
же твердили,
да и мой сын видел, как я не мог отказываться от головки купеческого сахарцу; а нынче все это двинулось, пошло, и школа будет сменять школу. Так, Николай Степанович?
— Здравствуй, Женичка! — безучастно произнесла Ольга Сергеевна, подставляя щеку наклонившейся к ней девушке, и сейчас
же непосредственно продолжала: — Положим,
что ты еще ребенок, многого не понимаешь, и потому тебе, разумеется, во многом снисходят; но, помилуй, скажи,
что же ты за репутацию себе составишь?
Да и не себе одной: у тебя еще есть сестра девушка. Положим опять и то,
что Соничку давно знают здесь все, но все-таки ты ее сестра.
—
Да боже мой,
что же я такое делаю? За какие вины мною все недовольны? Все это за то,
что к Женни на часок проехала без спроса? — произнесла она сквозь душившие ее слезы.
—
Да что тут за сцены! Велел тихо-спокойно запрячь карету, объявил рабе божией: «поезжай, мол, матушка, честью, а не поедешь, повезут поневоле», вот и вся недолга. И поедет, как увидит,
что с ней не шутки шутят, и с мужем из-за вздоров разъезжаться по пяти раз на год не станет. Тебя
же еще будет благодарить и носа с прежними штуками в отцовский дом, срамница этакая, не покажет. — А Лиза как?
—
Да зачем
же это, сестра? На
что ж твои деньги? Разве я сам не могу выписать для дочери?
В комнате не было ни чемодана, ни дорожного сака и вообще ничего такого,
что свидетельствовало бы о прибытии человека за сорок верст по русским дорогам. В одном углу на оттоманке валялась городская лисья шуба, крытая черным атласом, ватный капор и большой ковровый платок;
да тут
же на полу стояли черные бархатные сапожки, а больше ничего.
Затем, разве для полноты описания, следует упомянуть о том,
что город имеет пять каменных приходских церквей и собор. Собор славился хором певчих, содержимых от щедрот Никона Родионовича,
да пятисотпудовым колоколом, каждый праздник громко, верст на десять кругом, кричавшим своим железным языком о рачительстве того
же Никона Родионовича к благолепию дома божия.
Одни решили,
что она много о себе думает; другие,
что она ехидная-преехидная: все молчит
да выслушивает; третьи даже считали ее на этом
же основании интриганкой, а четвертые, наконец, не соглашаясь ни с одним из трех вышеприведенных мнений, утверждали,
что она просто дура и кокетка.
Жена видит топор,
да и думает:
что же он так пошел, должно быть, забыл; взяла топор,
да и несет мужу.
—
Да какая ж драма?
Что ж, вы на сцене изобразите, как он жену бил, как та выла, глядючи на красный платок солдатки, а потом головы им разнесла? Как
же это ставить на сцену!
Да и борьбы-то нравственной здесь не представите, потому
что все грубо, коротко. Все не борется, а… решается. В таком быту народа у него нет своей драмы,
да и быть не может: у него есть уголовные дела, но уж никак не драмы.
Я вам говорила,
что я себя не пощажу, вот вам и исполнение»,
да и упала тут
же замертво.
—
Да как
же из него вырваться? Тут нужно и вырываться, и прорываться, и надрываться, и разрываться, и все
что хотите.
—
Да! —
да ведь
что приятно-то? — вопрошал Александровский, — то приятно,
что без всяких это протекций. Конечно, регенту нужно что-нибудь, презентик какой-нибудь этакой, а все
же ведь прямо могу сказать,
что не по искательству, а по заслугам отличен и почтен.
—
Да, так, конечно, пока
что будет, устроиваться нельзя, — заметила жена Нечая и сейчас
же добавила: — Евграф Федорович!
да что вы к нам-то их, пока
что будет, не пригласите? Пока
что будет, пожили бы у нас, — обратилась она приветливо к Розанову.
—
Да. Надо ждать; все
же теперь не то,
что было. «Сила есть и в терпенье». Надо испытать все мирные средства, а не подводить народ под страдания.
—
Что ж такое, семья? И у Белоярцева есть жена, и у Барилочки есть жена и дети,
да ведь едут
же.
—
Да гадости копаем, — отвечал так
же шутливо кантонист. — Нет, вот вам, Бычков, спасибо: пробрали вы нас. Я сейчас узнал по статейке,
что это ваша. Терпеть не могу этого белого либерализма: то есть черт знает,
что за гадость.
— Батюшки! Батюшки! Русью дух пахнет, и сам Гуфеланд наш здесь! — закричал знакомый голос, прежде
чем Розанов успел снять калоши, и вслед за тем старик Бахарев обнял Розанова и стал тыкать его в лицо своими прокопченными усищами. — Ай
да Дмитрий Петрович! Вот уважил, голубчик, так уважил; пойдемте
же к нам наверх. Мы тут, на антресолях.
—
Да как
же не верить-то-с? Шестой десяток с нею живу, как не верить? Жена не верит, а сам я, люди, прислуга, крестьяне, когда я бываю в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не знаете ли, где хорошей оспы на лето достать? Не понимаю,
что это значит! В прошлом году пятьдесят стеклышек взял, как ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек — ведь это не безделица, а царапал, царапал все лето, ни у одного ребенка не принялась.
Только Лиза,
да даже и сама Ольга Сергеевна с первого
же дня своего пребывания увидели,
что им жить в доме Алексея Сергеевича неудобно, и решились поселиться отдельно от него, где-нибудь по соседству.
—
Да как
же? Водитесь с какими-то химеристами, ко всему этому химерному провинциально доверчивы, все ведь это
что? Провинциальная доверчивость сама собою, а прежде всего идеализм.
— Сходка?
Да? Отвечайте
же: сходка у них,
да?
Что ж вы, онемели,
что ли?
—
Да от
чего же защитить? Помилуйте, я вас уверяю, его ни в
чем не подозревают.
—
Да как
же не ясно? Надо из ума выжить, чтоб не видать,
что все это безумие. Из раскольников, смирнейших людей в мире, которым дай только право молиться свободно
да верить по-своему, революционеров посочинили. Тут… вон… общину в коммуну перетолковали: сумасшествие,
да и только! Недостает, чтоб еще в храме Божием манифестацию сделали: разные этакие афиши,
что ли, бросили… так народ-то еще один раз кулаки почешет.
«Ну
что ж, — думал он, — ну я здесь, а они там;
что ж тут прочного и хорошего. Конечно, все это лучше,
чем быть вместе и жить черт знает как, а все
же и так мало проку. Все другом пустота какая-то… несносная пустота. Ничего, таки решительно ничего впереди, кроме труда, труда и труда из-за одного насущного хлеба. Ребенок?..
Да бог его знает,
что и из него выйдет при такой обстановке», — думал доктор, засыпая.
—
Да ведь нечего делать:
что же делать-то, скажите?
— Знаю,
что письмо,
да к кому
же это такое торжественное письмо?
—
Да зачем
же? Вы ведь с Бычковым давно знакомы: можете просто пригласить его, и только. К
чему же тут все это путать? И то,
что вы его приглашаете «только как порядочного человека», совсем лишнее. Неужто он так глуп,
что истолкует ваше приглашение как-нибудь иначе, а это письмо просто вас компрометирует своею…
—
Да за
что же вы перестанете уважать? Разве вы перестанете уважать вашу любовницу, если она напилась, когда ей пить хотелось? Функция.
—
Да уж тут нечего отмалчиваться, когда слушают во все уши: полезнее
же разбивать,
чем молчать.
Скандал скандалом, но и ребенка жаль,
да куда
же деться? а жить порознь в Москве, в виду этого самого кружка, он ни за
что бы не согласился.
Серый отлично понимал это, но не разочаровывал голиафа, зная,
что тот сейчас
же заорет: «
да я тебе, подлецу, всю рожу растворожу, щеку на щеку умножу, нос вычту, а зубы в дробь обращу».
—
Да вот в этом
же доме, — отвечала старуха, указывая на тот
же угрюмо смотрящий дом. — Рада будет моя-то, — продолжала она убеждающим тоном. — Поминали мы с ней про тебя не раз; сбили ведь ее: ох, разум наш, разум наш женский! Зайди, батюшка, утешь ты меня, старуху, поговори ты с ней! Может, она тебя в
чем и послушает.
—
Да что это вы говорите, — вмешалась Бертольди. — Какое
же дело кому-нибудь верить или не верить. На приобретение ребенка была ваша воля,
что ж, вам за это деньги платить,
что ли? Это, наконец, смешно! Ну, отдайте его в воспитательный дом. Удивительное требование: я рожу ребенка и в награду за это должна получать право на чужой труд.
—
Да, положим,
что не заговор и не прокламации, а все
же мы не друзья существующего порядка, и нам могут помешать, могут расстроить наше дело.
—
Да Грабилин
что же за член нашей ассоциации?
—
Да как
же, матушка барышня. Я уж не знаю,
что мне с этими архаровцами и делать. Слов моих они не слушают, драться с ними у меня силушки нет, а они всё тащат, всё тащат: кто
что зацепит, то и тащит. Придут будто навестить, чаи им ставь
да в лавке колбасы на книжечку бери, а оглянешься — кто-нибудь какую вещь зацепил и тащит. Стану останавливать, мы, говорят, его спрашивали. А его
что спрашивать! Он все равно
что подаруй бесштанный. Как дитя малое, все у него бери.
—
Да кто лечит? Сулима наш прописывает. Вот сейчас перед вашим приходом чуть с ним не подралась: рецепт прописал,
да смотрю, свои осматки с ног скидает, а его новые сапожки надевает. Вам, говорит, пока вы больны, выходить некуда. А он молчит. Ну
что же это такое: последние сапожонки, и то у живого еще с ног волокут! Ведь это ж аспиды, а не люди.
—
Да вот
же всё эти,
что опивали
да объедали его, а теперь тащат, кто за
что схватится. Ну, вот видите, не правду ж я говорила: последний халат — вот он, — один только и есть, ему самому, станет обмогаться, не во
что будет одеться, а этот глотик уж и тащит без меня. — «Он, говорит, сам обещал», перекривляла Афимья. —
Да кто вам, нищебродам, не пообещает! Выпросите. А вот он обещал, а я не даю: вот тебе и весь сказ.
Скажет ли кто-нибудь,
что ему скучно, Белоярцев сейчас замечает: «Отчего
же мне не скучно?» У кого-нибудь живот заболит, — Белоярцев сейчас поучает: «
Да,
да, болит! вот теперь и болит.
—
Да, надо кого-нибудь позвать. Я убедился,
что нам их бояться таким образом нечего. В жизни, в принципах мы составляем особое целое, а так, одною наружною стороною, отчего
же нам не соприкасаться с ними?.. Я подумаю, и мы, кажется, даже уничтожим декады, а назначим простые дни в неделю, — это даже будет полезно для пропаганды.
—
Да,
да, это все так, но все
же ведь все наши недоразумения выходят из-за несходства наших принципов. Мы отрицаем многое, за
что стоит…
—
Что это за бумага? — спросила она через несколько минут, указывая на лежащую на столе подорожную мужа. — Это подорожная, —
да? С нею можно уйти из Петербурга, —
да? Говорите
же:
да или нет?
— Я вам говорила,
что мне нужны деньги. Просить взаймы я не хочу ни у кого,
да и не даст никто; ведь никому
же не известно,
что у меня есть состояние.
— Помилуйте,
да мало ли
чего на свете не бывает, нельзя
же все так прямо и рассказывать. Журнал читается в семействах, где есть и женщины, и девушки, нельзя
же нимало не щадить их стыдливости.
—
Да, — спокойнее ответила Полинька, как будто нуждавшаяся в этом подтверждении, — но за
что же она его-то мучит?
—
Да… инициатива, это так… но место это все-таки выходит в восьмом классе, —
что же я получу на нем? Мне нужен класс, дорога. Нет, ты лучше проси о том месте. Пускай оно там и пустое,
да оно в седьмом классе, — это важно, если меня с моим чинишком допустят к исправлению этой должности.