Неточные совпадения
— Да как же, матушка! Раз, что жар, а
другое дело, последняя станция до губерни-то. Близко, близко, а ведь сорок верст еще. Спознишься выехать, будет ни два ни полтора. Завтра, вон, люди говорят, Петров день; добрые люди к вечерням пойдут; Агнии Николаевне и сустреть вас некогда будет.
А пока у Никитушки шел этот разговор с Евгенией Петровной, старуха Абрамовна, рассчитавшись с заспанным дворником за самовар, горницу, овес да сено и заткнув за пазуху своего капота замшевый мешочек с деньгами, будила
другую девушку, которая не оказывала никакого внимания к словам старухи и продолжала спать сладким сном молодости. Управившись с собою, Марина Абрамовна завязала узелки и корзиночки, а потом одну за
другою вытащила из-под головы спящей обе подушки и понесла их к тарантасу.
Другую нашу героиню мы уже видели на крылечке.
И тот и
другая сочли бы величайшим преступлением, достойным если не смертной казни, то по крайней мере церковной анафемы, если бы они упустили какой-нибудь интерес дома Бахаревых или дома смотрителя уездного училища, Гловацкого.
В двух стенах монастыря были сделаны ворота, из которых одни были постоянно заперты, а у
других стояла часовенка.
Все глаза на этом бале были устремлены на ослепительную красавицу Бахареву; император прошел с нею полонез, наговорил любезностей ее старушке-матери, не умевшей ничего ответить государю от робости, и на
другой день прислал молодой красавице великолепный букет в еще более великолепном порт-букете.
Сбоку матери Агнии стоит в почтительной позе Марина Абрамовна; сзади их, одною ступенькою выше, безответное существо, мать Манефа,
друг и сожительница игуменьи, и мать-казначея, обе уж пожилые женщины. На верху же крыльца, прислонясь к лавочке, стояли две десятилетние девочки в черных шерстяных рясках и в остроконечных бархатных шапочках. Обе девочки держали в руках чулки с вязальными спицами.
За ширмами стояла полуторная кровать игуменьи с прекрасным замшевым матрацем, ночной столик, небольшой шкаф с книгами и два мягкие кресла; а по
другую сторону ширм помещался богатый образник с несколькими лампадами, горевшими перед фамильными образами в дорогих ризах; письменный стол, обитый зеленым сафьяном с вытисненными по углам золотыми арфами, кушетка, две горки с хрусталем и несколько кресел.
— Да, шесть лет,
друзья мои. Много воды утекло в это время. Твоя прелестная мать умерла, Геша; Зина замуж вышла; все постарели и не поумнели.
— Как тебе сказать, мой
друг? Ни да ни нет тебе не отвечу. То, слышу, бранятся, жалуются
друг на
друга, то мирятся. Ничего не разберу. Второй год замужем, а комедий настроила столько, что
другая в двадцать лет не успеет.
— Взбалмошна, мой
друг, а не вспыльчива. Вспыльчивость в доброй, мягкой женщине еще небольшое зло, а в ней блажь какая-то сидит.
— В мои годы,
друг мой, люди не меняются, а если меняются, так очень дурно делают.
— Где тебе знать, мой
друг, вас ведь в институте-то, как в парнике, держат.
— Да, мы с ним большие
друзья; ну, все же он не то.
Да, мой
друг Геша, — добавила игуменья со вздохом и значительно приподняв свои прямые брови: — тебе не нужно далеко искать образцов!
— Ах, мать моя! Как? Ну, вот одна выдумает, что она страдалица,
другая, что она героиня, третья еще что-нибудь такое, чего вовсе нет. Уверят себя в существовании несуществующего, да и пойдут чудеса творить, от которых бог знает сколько людей станут в несчастные положения. Вот как твоя сестрица Зиночка.
— Что мне, мой
друг, нападать-то! Она мне не враг, а своя, родная. Мне вовсе не приятно, как о ней пустые-то языки благовестят.
— Очень можно. Но из одной-то ошибки в
другую лезть не следует; а у нас-то это, к несчастию, всегда так и бывает. Сделаем худо, а поправим еще хуже.
— Ну да. Признавать законность воли одного над стремлениями
других! Что ж это, не деспотизм разве?
— Это нравится, верно, природе. Спроси ее, зачем один умнее
другого, зачем один полезнее
другого обществу.
— Нет, не только: можно и жить, и любить, и делать
других счастливыми.
— Или
другому, если этот разум яснее твоего, опытнее твоего и имеет все основания желать твоего блага.
— Это, барышня, в миру красоту-то наблюдают; а здесь все равны, что Феоктиста, что
другая какая.
— Спаси вас Господи и помилуй, — проговорила она, подходя к девушкам и смиренно придерживая одною рукою полу ряски, а
другою собирая длинные шелковые четки с крестом и изящными волокнистыми кистями.
Старуха, растопырив руки, несла в них только что выправленные утюгом белые платьица барышень и
другие принадлежности их туалета.
Девушки стали одеваться, няня помогала то той, то
другой.
Вышедши замуж-то, я затяжелела; ну, брюхом-то мне то того, то
другого смерть вот как хочется.
Просто вот берет меня за плечи, целует, «Феня, говорит, моя,
друг мой!»
— Глядеть никому нельзя запретить, а если
другое что…
— Нет,
другого прочего до сих пор точно, что уж не замечала, так не замечала, и греха брать на себя не хочу.
— Владыке, говорит, буду жаловаться. Хочет в
другой монастырь проситься.
— Что-о! в
другой монастырь?
— В
другой монастырь! А! ну посмотрим, как ее переведут в
другой монастырь. Разуй меня и иди спать, — добавила игуменья.
— Да, — также шепотом отвечала Женни, и девушки, завернувшись в одеяло, обнялись
друг с
другом.
Один из господских домов, построенный на крутом, обрывистом берегу реки, принадлежит вдове камергера Мерева, а
другой, утопающий в зелени сада, разросшегося на роскошной почве лугового берега реки Рыбницы, кавалерийскому полковнику и местному уездному предводителю дворянства, Егору Николаевичу Бахареву.
Эта голова составляет самую резкую особенность всей фигуры Юстина Помады: она у него постоянно как будто падает и в этом падении тянет его то в ту, то в
другую сторону, без всякого на то соизволения ее владельца.
Три лица, бросившиеся на гору, все разбились
друг с
другом.
Тарантас поехал, стуча по мостовинам; господа пошли сбоку его по левую сторону, а Юстин Помада с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим в человеке при виде людского счастия, безотчетно перешел на
другую сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко, смотря на мерную выступку усталой пристяжной.
Мало-помалу он вытянул из ила одну ногу, потом
другую и, наконец, стиснув от боли зубы, сделал один шаг, потом ступил еще десять шагов и выбрел на берег.
Это было, когда он получил от старого
друга своей матери письмо за черной печатью, а тяжелой посылкой образок Остробрамской Божией матери, которой его поручала, умирая, покойная страдалица.
Другой в его положении, может быть, нашел бы много неприятного,
другого задевали бы и высокомерное, несколько презрительное третирование камергерши, и совершенное игнорирование его личности жирным управителем из дворовых, и холопское нахальство камергерской прислуги, и неуместные шутки барчонка, но Помада ничего этого не замечал.
Так опять уплыл год и
другой, и Юстин Помада все читал чистописание. В это время камергерша только два раза имела с ним разговор, касавшийся его личности. В первый раз, через год после отправления внучка, она объявила Помаде, что она приказала управителю расчесть его за прошлый год по сту пятидесяти рублей, прибавив при этом...
На
другое утро доложили камергерше, что учитель ночью где-то расшибся и лежит теперь без ума, без разума.
— Нет,
друг ты мой, не вздор это, не вздор.
Иная трава больше стоит у Господа, а
другая — меньше.
И этую траву рвут со крестом, говоря отчу и помилуй мя, Боже, — или же каких
других тридцать молитв святых.
В
другое время, в светлую лунную ночь, его все-таки нужно поманывать умненечко, осторожно, соображая предательский звук с расстоянием жертвы; а в теплые безлунные ночи, предшествующие серым дням, птица совершенно ошалевает от сладострастья.
Кликнешь потихоньку в
другой раз — больше уже и вабить не надо.
Немец то бежит полем, то присядет в рожь, так что его совсем там не видно, то над колосьями снова мелькнет его черная шляпа; и вдруг, заслышав веселый хохот совсем в
другой стороне, он встанет, вздохнет и, никого не видя глазами, водит во все стороны своим тевтонским клювом.
От всякой
другой поры подобные утра отличаются, между прочим, совершенно особенным влиянием на человеческую натуру.
Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги! Ничего, всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там
другой выход есть?
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то
другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у
другого.