Неточные совпадения
А пока у Никитушки
шел этот разговор с Евгенией Петровной, старуха Абрамовна, рассчитавшись с заспанным дворником за самовар, горницу, овес да сено и заткнув за пазуху своего капота замшевый мешочек с деньгами, будила другую девушку, которая не оказывала никакого внимания
к словам старухи и продолжала спать сладким сном молодости. Управившись с собою, Марина Абрамовна завязала узелки и корзиночки, а потом одну за другою вытащила из-под головы спящей обе подушки и понесла
их к тарантасу.
— Что, мол, пожар, что ли?» В окно так-то смотрим, а
он глядел, глядел на нас, да разом как крикнет: «Хозяин, говорит, Естифей Ефимыч потонули!» — «Как потонул? где?» — «
К городничему, говорит, за реку чего-то
пошли, сказали, что коли Федосья Ивановна, — это я-то, — придет, чтоб
его в чуланчике подождали, а тут, слышим, кричат на берегу: „Обломился, обломился, потонул!“ Побегли — ничего уж не видно, только дыра во льду и водой сравнялась, а приступить нельзя, весь лед иструх».
Это в трактир-то на станцию
ему нельзя было
идти, далеко, да и боязно, встретишь кого из своих,
он, мой голубчик, и
пошел мне селяночку-то эту проклятую готовить
к городническому повару, да торопился, на мост-то далеко,
он льдом хотел, грех и случился.
— Он-с, — так же тревожно отвечал конторщик. Все встали с своих мест и торопливо
пошли к мосту. Между тем форейтор Костик, проскакав половину моста, заметил господ и, подняв фуражку, кричал...
Как только кандидат Юстин Помада пришел в состояние, в котором был способен сознать, что в самом деле в жизни бывают неожиданные и довольно странные случаи,
он отодвинулся от мокрой сваи и хотел
идти к берегу, но жестокая боль в плече и в боку тотчас же остановила
его.
Нарцис поставил на колени девушки решето с перепелами и, простившись,
пошел своей дорогой, а дрожки покатились
к городу, который точно вырос перед Гловацкими, как только
они обогнули маленький лесной островочек.
Право, я вот теперь смотритель, и,
слава богу, двадцать пятый год, и пенсийка уж недалеко: всяких людей видал, и всяких терпел, и со всеми сживался, ни одного учителя во всю службу не представил ни
к перемещению, ни
к отставке, а воображаю себе, будь у меня в числе наставников твой брат, непременно должен бы искать случая от
него освободиться.
— Правда, правда, — подхватил Бахарев. —
Пойдут дуть да раздувать и надуют и себе всякие лихие болести, и другим беспокойство. Ох ты, господи! господи! — произнес
он, вставая и направляясь
к дверям своего кабинета, — ты ищешь только покоя, а оне знай истории разводят. И из-за чего, за что девочку разогорчили! — добавил
он, входя в кабинет, и так хлопнул дверью, что в зале задрожали стены.
Сначала, когда Ольга Сергеевна была гораздо моложе и еще питала некоторые надежды хоть раз выйти с достоинством из своего замкнутого положения, Бахареву иногда приходилось долгонько ожидать конца жениных припадков; но раз от раза, по мере того как взбешенный гусар прибегал
к своему оригинальному лечению,
оно у
него все
шло удачнее.
—
Пошел,
пошел, баловник, на свое место, — с шутливою строгостью ворчит, входя, Петр Лукич, относясь
к Зарницыну. — Звонок прозвонил, а
он тут угощается. Что ты
его, Женни, не гоняешь в классы?
—
Пойду к Меревой. Мое место у больных, а не у здоровых, — произнес
он с комическою важностью на лице и в голосе.
— А нельзя-с;
он должен
идти читать свое чистописание будущей графине Бутылкиной.
Пойдем, брат,
пойдем, — настаивал
он, взяв за рукав поднявшегося Помаду, —
пойдем, отделаешься скорее, да и
к стороне. В город вместе махнем
к вечеру.
Лиза снова расцеловала отца, и семья с гостями разошлась по своим комнатам. Бахарев
пошел с Гловацким в
его кабинет, а Лиза
пошла к Женни.
«Да
ему уж помочь нельзя», — думала она и
шла к Пелагее заправлять соус, который особенно любил Петр Лукич, всегда возвращающийся мучеником из своей смотрительской камеры.
В субботу говельщицы причащались за ранней обедней. В этот день
они рано встали
к заутрене, уморились и, возвратясь домой, тотчас после чаю заснули, потом пообедали и
пошли к вечерне.
— Приду, приду непременно; вот только заведу домой дочку.
Пойдем, Варюшка, — отнесся
он к ребенку, и
они расстались.
В залу вошел лакей.
Он с замешательством тщательно запер за собою дверь из передней и
пошел на цыпочках
к коридору, но потом вдруг повернул
к Лизе и, остановись, тихо произнес...
— Женни! Женни! — кричал снова вернувшийся с крыльца смотритель. —
Пошли кого-нибудь… да и послать-то некого… Ну, сама сходи скорее
к Никону Родивонычу в лавку, возьми вина… разного вина и получше: каркавелло, хересу, кагору бутылочки две и того… полушампанского… Или, черт знает уж, возьми шампанского. Да сыру, сыру, пожалуйста, возьми.
Они сыр любят. Возьми швейцарского, а не голландского, хорошего, поноздреватее который бери, да чтобы слезы в ноздрях-то были. С слезой, непременно с слезой.
В одно погожее августовское утро по улицам, прилегающим
к самому Лефортовскому дворцу,
шел наш знакомый доктор Розанов. По медленности, с которою
он рассматривал оригинальный фасад старого дворца и читал некоторые надписи на воротах домов, можно бы подумать, что
он гуляет от нечего делать или ищет квартиры.
Высокий суровый пастор, высокий, гибкий швейцарец и среди
их маленький карапузик встали из лодки и пешком
пошли к дому швицкого ландсмана.
Арапов сказал Барилочке, что
они сейчас заходили
к нему и
послали за
ним «черта», и тотчас же завязал разговор с Ярошиньским, стараясь держаться как-то таинственно, и решительно, и ловко.
По справедливости, этот сан гораздо более
шел к Ариадне Романовне, чем
к маркизе,
он более
шел бы даже
к Серафиме Романовне, но
они его не получили.
Доктор присел было
к ним и заговорил с хозяйской сестрой: не
пошло дело.
— Или опять пятипроцентные, — замечал третий. — С чего
они упали? Как об этом ученые понимают? А мы просто это дело понимаем. Меняло скупает пятипроцентные: куда
он девает?
Ему деньги нужны, а
он билеты скупает. Дело-то видно, куда
они идут: всё в одни руки и
идут и оттуда опять
к цене выйдут, а казна в стороне.
Злая жена Пантеферия
Прельстить
его умыслила.
Дерзни на мя, Иосифе,
Иди ко мне, преспи со мной.
Держит крепко Иосифа,
Влечет
к себе во ложницу…
—
К воскресным школам! Нет, нам надо дело делать, а
они частенько там… Нет, мы сами по себе. Вы только
идите со мною
к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю. А со временем я вам дам за то кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, — продолжал
он, махнув весело рукою, — вы неисправимы. Бегучий господин. Долго не посидите на одном месте. Провинция да идеализм загубили вас.
Арапов завернулся и
пошел к двери. За
ним следовали Бычков и воздыхающий Персиянцев.
Оказалось, что Онички нет дома. У маркизы сделалась лихорадка; феи уложили ее в постель, укутали и сели по сторонам кровати; Лиза поехала домой, Арапов
пошел ночевать
к Бычкову, а Персиянцева упросил слетать завтра утром в Лефортово и привезти
ему, Арапову, оставленные
им на столе корректуры.
При всей своей расположенности
к Розанову Помада отошел от
него далеко в первое же время, ибо в первое же время, чтобы долго не раздумывать,
он послал просьбу об отставке.
Доктор, с которым Полинька и Лиза
шли под руку, почувствовал, что Калистратова от этой встречи так и затрепетала, как подстреленная голубка. В эту же минуту голиаф, оставив товарищей и нагнувшись
к Полинькиному ребенку, который
шел впереди матери, схватил и понес
его.
Спустя два дня
он опять зашел после обеда
к Калистратовой, чтоб
идти с нею
к Лизе.
—
Он, верно, еще зайдет
к прачке, я
его посылала туда, да
он не застал ее утром дома, — отозвалась Бертольди.
За посудой
его посылаете; гоняете
к прачке и равнодушно смеетесь над тем, что
он ничего не делает и живет как птица небесная, только для того, чтобы служить вам?
— Видишь, — говорил Калистратов серому, поставив ребром ладонь своей руки на столе, — я
иду так по тротуару, а она вот так из-за угла выезжает в карете (Калистратов взял столовый нож и положил
его под прямым углом
к своей ладони). Понимаешь?
На другой день Дмитрий Петрович слушал разговор Ольги Александровны — какие на свете бывают подлецы и развратники, грубые с женами и нежные с метресками. Но и это нимало не вывело Розанова из
его спокойного положения.
Он только побледнел немножко при слове метреска: не
шло оно к Полиньке Калистратовой.
С Лизою Розанов в последний раз вовсе не видался.
Они уж очень разбились, да
к тому же и там
шла своя семейная драма, пятый акт которой читатель увидит в следующей главе.
Собственные дела Лизы
шли очень худо: всегдашние плохие лады в семье Бахаревых, по возвращении
их в Москву от Богатыревых, сменились сплошным разладом. Первый повод
к этому разладу подала Лиза, не перебиравшаяся из Богородицкого до самого приезда своей семьи в Москву. Это очень не понравилось отцу и матери, которые ожидали встретить ее дома.
Пошли упреки с одной стороны, резкие ответы с другой, и кончилось тем, что Лиза, наконец, объявила желание вовсе не переходить домой и жить отдельно.
Человек, ехавший на дрожках, привстал, посмотрел вперед и, спрыгнув в грязь,
пошел к тому, что на подобных улицах называется «тротуарами». Сделав несколько шагов по тротуару,
он увидел, что передняя лошадь обоза лежала, барахтаясь в глубокой грязи. Около несчастного животного, крича и ругаясь, суетились извозчики, а в сторонке, немножко впереди этой сцены, прислонясь
к заборчику, сидела на корточках старческая женская фигура в ватошнике и с двумя узелками в белых носовых платках.
— Вы подарили эти цветы? Ваши
они, наконец, или общие? Надеюсь, общие, если вы записали
их в отчет? Да? Ну, говорите же… Ах, как вы жалки, смешны и… гадки, Белоярцев, — произнесла с неописуемым презрением Лиза и, встав из-за стола,
пошла к двери.
Лиза взяла извозчика и поехала
к Евгении Петровне. Оттуда тотчас же
послала за Розановым. Через час Розанов вместе с Лобачевским были у Райнера, назначили
ему лечение и
послали за лекарством на розановских же лошадях.
—
Слава богу,
ему лучше, — сказал Лизе Розанов. — Наблюдайте только, Лизавета Егоровна, чтобы
он не говорил и чтобы
его ничем не беспокоили. Лучше всего, — добавил
он, — чтобы
к нему не пускали посетителей.
Сестре госпожи Мечниковой
шел только семнадцатый год. Она принадлежала
к натурам, не рано складывающимся и формирующимся. Фигура ее была еще совершенно детская, талия прямая и узенькая, руки длинные, в плечах не было еще той приятной округлости, которая составляет
их манящую прелесть, грудь едва обозначалась, губы довольны бледны, и в глазах преобладающее выражение наивного детского любопытства.
Райнер понимал, что Агату ничто особенное не тянуло в Польшу, но что ее склонили
к этому, пользуясь ее печальным положением.
Он вышел за ворота грязного двора, постоял несколько минут и
пошел, куда вели
его возникавшие соображения.
—
Пойдет ли только теперь
к нам Райнер? — усомнилась Ступина. —
Он, верно, обижен.
— Ну,
идите же
к нам: ваше участие в деле может
его поправить.
Куля подозвал двух повстанцев, стоявших с лошадьми, и, отдав одному из
них черное чугунное кольцо с своей руки,
послал его на дорогу
к командиру отряда, а сам сел на завалинку у хатки и, сняв фуражку, задумчиво глядел на низко ползущие, темные облака.
— Ну жена же
его, жена. Кучер
его сейчас прибежал, говорит, в гостинице остановилась, а теперь
к нему прибыла и вот распорядилась,
послала. Видно, наш атлас не
идет от нас!
— Ну, а я на моем стою: некуда было
идти силам,
они и
пошли в криворос. Вон за Питером во всю ширь распахивается великое земское дело;
оно прибрало
к себе Звягина, соберет
к себе и всех.