Неточные совпадения
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита
смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто есть
люди, равнодушные к красотам природы,
люди, способные то же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
Тарантас поехал, стуча по мостовинам; господа пошли сбоку его по левую сторону, а Юстин Помада с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим в
человеке при виде людского счастия, безотчетно перешел на другую сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко,
смотря на мерную выступку усталой пристяжной.
Ну ведь и у нас есть учители очень молодые, вот, например, Зарницын Алексей Павлович, всего пятый год курс кончил, Вязмитинов, тоже пять лет как из университета;
люди свежие и неустанно следящие и за наукой, и за литературой, и притом
люди добросовестно преданные своему делу, а посмотри-ка на них!
Всё ведь, говорю,
люди, которые
смотрят на жизнь совсем не так, как наше купечество, да даже и дворянство, а
посмотри, какого о них мнения все?
Оба они на вид имели не более как лет по тридцати, оба были одеты просто. Зарницын был невысок ростом, с розовыми щеками и живыми черными глазами. Он
смотрел немножко денди. Вязмитинов, напротив, был очень стройный молодой
человек с бледным, несколько задумчивым лицом и очень скромным симпатичным взглядом. В нем не было ни тени дендизма. Вся его особа дышала простотой, натуральностью и сдержанностью.
Лиза сидела против Помады и с напряженным вниманием
смотрела через его плечо на неприятный рот докторши с беленькими, дробными мышиными зубками и на ее брови, разлетающиеся к вискам, как крылья копчика, отчего этот лоб получал какую-то странную форму, не безобразную, но весьма неприятную для каждого привыкшего искать на лице
человека черт, более или менее выражающих содержание внутреннего мира.
— Горе людское, неправда человеческая — вот что! Проклят
человек, который спокойно
смотрит на все, что происходит вокруг нас в наше время. Надо помогать, а не сидеть сложа руки. Настает грозный час кровавого расчета.
— Да, если хотите
смотреть с своей узкой, патриотической точки зрения, это будет, может статься, чужой
человек.
— Нет-с, — говорил он Ярошиньскому в то время, когда вышел Рациборский и когда Розанов перестал
смотреть, а начал вслушиваться. — Нет-с, вы не знаете, в какую мы вступаем эпоху. Наша молодежь теперь не прежняя, везде есть движение и есть
люди на все готовые.
Прошло более часа, как загадочный
человек сделал последнее домашнее распоряжение, а он все ходил по комнате, опустив на грудь свою умную голову и
смотря на схваченные спереди кисти белых рук.
— Как она так рискует, принимая
людей, за которыми, наверное, уже
смотрят?
Дорогою Розанов все
смотрел на бумажки, означавшие свободные квартиры, и думал, как бы это так устроиться, чтобы подальше от
людей; чтобы никто не видал никаких сцен.
То она твердо отстаивала то, в чем сама сомневалась; то находила удовольствие оставлять под сомнением то, чему верила; читала много и жаловалась, что все книги глупы; задумывалась и долго
смотрела в пустое поле,
смотрела так, что не было сомнения, как ей жаль кого-то, как ей хотелось бы что-то облегчить, поправить, — и сейчас же на языке насмешка, часто холодная и неприятная, насмешка над чувством и над
людьми чувствительными.
Помада
посмотрел с четверть часа в окна и, увидя прошедшего по улице
человека, стал одеваться.
Углекислые феи давно уже
смотрели на Розанова как на
человека скупого, грубого и неудобного для совместного жительства с «нежною женщиною».
Доктор сидел в вицмундире, как возвратился четыре дня тому назад из больницы, и завивал в руках длинную полоску бумажки. В нумере все было в порядке, и сам Розанов тоже казался в совершенном порядке: во всей его фигуре не было заметно ни следа четырехдневного пьянства, и лицо его
смотрело одушевленно и опрятно. Даже оно было теперь свежее и счастливее, чем обыкновенно. Это бывает у некоторых
людей, страдающих запоем, в первые дни их болезни.
Человек, ехавший на дрожках, привстал,
посмотрел вперед и, спрыгнув в грязь, пошел к тому, что на подобных улицах называется «тротуарами». Сделав несколько шагов по тротуару, он увидел, что передняя лошадь обоза лежала, барахтаясь в глубокой грязи. Около несчастного животного, крича и ругаясь, суетились извозчики, а в сторонке, немножко впереди этой сцены, прислонясь к заборчику, сидела на корточках старческая женская фигура в ватошнике и с двумя узелками в белых носовых платках.
Несмотря на видную простоту и безыскусственность этих отношений, они сильно не нравились старухе, и она с ожесточением
смотрела на связь Лизы с
людьми, из которых, по мнению Абрамовны, одни были простяки и подаруи, а другие — дармоеды и объедалы.
— Нет, позвольте, mademoiselle Бертольди. Сердиться здесь не за что, — заметил Белоярцев. — Анна Львовна немножко односторонне
смотрит на дело, но она имеет основание. При нынешнем устройстве общества это зло действительно неотвратимо.
Люди злы по натуре.
Райнер —
человек, за которым
смотрят.
— Хоть
посмотрю, как добрые
люди на свете живут.
— Да кто лечит? Сулима наш прописывает. Вот сейчас перед вашим приходом чуть с ним не подралась: рецепт прописал, да
смотрю, свои осматки с ног скидает, а его новые сапожки надевает. Вам, говорит, пока вы больны, выходить некуда. А он молчит. Ну что же это такое: последние сапожонки, и то у живого еще с ног волокут! Ведь это ж аспиды, а не
люди.
— Нет, нет, monsieur Белоярцев, — решительно отозвалась Мечникова, позволившая себе слегка зевнуть во время его пышной речи, — моя сестра еще слишком молода, и еще, бог ее знает, что теперь из нее вышло. Надо прежде
посмотреть, что она за
человек, — заключила Мечникова и, наскучив этим разговором, решительно встала с своего места.
Никто из них не замечал, как вытягивается вперед тоненькая смуглая шейка и как внимательно
смотрят огромные черные глаза Агаты при всяком разговоре о правах и обязанностях
человека; а этими разговорами исключительно и были полны гражданские беседы.
Вы
смотрите на меня только как на нужную вам подчас вещь и, кажется, вовсе забываете, что я женщина и, дойдя до сближения с
человеком, хотела бы, чтоб он
смотрел на меня как на
человека: словом, хотела бы хоть приязни, хоть внимания; а для вас, — я вижу, — я только вещь.
Подписи не было, но тотчас же под последнею строкою начиналась приписка бойкою мужскою рукою: «Так как вследствие особенностей женского организма каждая женщина имеет право иногда быть пошлою и надоедливою, то я
смотрю на ваше письмо как на проявление патологического состояния вашего организма и не придаю ему никакого значения; но если вы и через несколько дней будете рассуждать точно так же, то придется думать, что у вас есть та двойственность в принципах, встречая которую в
человеке от него нужно удаляться.
Примите мой совет: успокойтесь; будьте русскою женщиною и
посмотрите, не верно ли то, что стране вашей нужны прежде всего хорошие матери, без которых трудно ждать хороших
людей».
В это время отворилась запертая до сих пор дверь кабинета, и на пороге показался высокий рябоватый
человек лет около сорока пяти или шести. Он был довольно полон, даже с небольшим брюшком и небольшою лысинкою; небольшие серые глаза его
смотрели очень проницательно и даже немножко хитро, но в них было так много чего-то хорошего, умного, располагающего, что с ним хотелось говорить без всякой хитрости и лукавства.
Редактор Папошников, очень мало заботящийся о своей популярности, на самом деле был истинно прекрасным
человеком, с которым каждому хотелось иметь дело и с которым многие умели доходить до безобидного разъяснения известной шарады: «неудобно к напечатанию», и за всем тем все-таки думали: «этот Савелий Савельевич хоть и
смотрит кондитером, но „
человек он“.»
— Ну вот! Вы говорите почти, а Женни
смотрит какими-то круглыми глазами, точно боится, что я от денег в обморок упаду, — забавные
люди! Тут не может быть никакого почти, и отказал, так, значит, начисто отказал.
Губерния налетела сюда, как обыкновенно губернии налетают: один станет собираться, другому делается завидно, — дело сейчас находится, и,
смотришь, несколько
человек, свободно располагающих временем и известным капиталом, разом снялись и полетели вереницею зевать на зеркальные окна Невского проспекта и изучать то особенное чувство благоговейного трепета, которое охватывает
человека, когда он прикасается к топазовой ручке звонка у квартиры могущественной особы.
Несколько
человек захохотали и
посмотрели на молодого гусара.
— Граждане тоже
люди русские, — перебил Розанов, — еще
посмотрим, что из них будет, как они промеж себя разбираться станут.
Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь!
Посмотрим, кто кого!
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной
человек, но и то
смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я
человек простой».
—
Смотри, не хвастай силою, — // Сказал мужик с одышкою, // Расслабленный, худой // (Нос вострый, как у мертвого, // Как грабли руки тощие, // Как спицы ноги длинные, // Не
человек — комар).
Подумавши, оставили // Меня бурмистром: правлю я // Делами и теперь. // А перед старым барином // Бурмистром Климку на́звали, // Пускай его! По барину // Бурмистр! перед Последышем // Последний
человек! // У Клима совесть глиняна, // А бородища Минина, //
Посмотришь, так подумаешь, // Что не найти крестьянина // Степенней и трезвей. // Наследники построили // Кафтан ему: одел его — // И сделался Клим Яковлич // Из Климки бесшабашного // Бурмистр первейший сорт.
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу. Я еще той веры, что
человек не может быть и развращен столько, чтоб мог спокойно
смотреть на то, что видим.