Неточные совпадения
А Великий пост
был: у нас в
доме как вот словно в монастыре, опричь грибов ничего
не варили, да и то по середам и по пятницам без масла.
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак
не хочется верить, будто
есть люди, равнодушные к красотам природы, люди, способные то же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного
дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа,
будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
Двор, принадлежащий к
дому камергерши,
был не из модных,
не из новых помещичьих дворов.
— А! видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая.
Не говори, что я аристократка, — ну, поцелуй меня еще, еще. Ангел ты мой! Как я о тебе соскучилась — сил моих
не было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон
дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе —
не пускают. Папа приехал с поля, я села в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
— Бог знает, — поле и наш
дом, должно
быть, видны. Впрочем, я, право,
не знаю, и меня теперь это вовсе
не занимает.
— Нет, благодарю вас, Егор Николаевич, я
не могу, я сегодня должна
быть дома.
— Это гадко, а
не просто нехорошо. Парень слоняется из
дома в
дом по барынькам да сударынькам, везде ему рады. Да и отчего ж нет? Человек молодой, недурен, говорить
не дурак, — а
дома пустые комнаты да женины капризы помнятся; эй, глядите, друзья, попомните мое слово:
будет у вас эта милая Зиночка ни девушка, ни вдова, ни замужняя жена.
— Да что тут за сцены! Велел тихо-спокойно запрячь карету, объявил рабе божией: «поезжай, мол, матушка, честью, а
не поедешь, повезут поневоле», вот и вся недолга. И поедет, как увидит, что с ней
не шутки шутят, и с мужем из-за вздоров разъезжаться по пяти раз на год
не станет. Тебя же еще
будет благодарить и носа с прежними штуками в отцовский
дом, срамница этакая,
не покажет. — А Лиза как?
— Ну,
будь по-твоему, ну, повес; а все же
не выгонять их из
дому, когда девушки в
доме. Игуменья промолчала.
— То-то хорошо. Скажи на ушко Ольге Сергеевне, — прибавила, смеясь, игуменья, — что если Лизу
будут обижать
дома, то я ее к себе в монастырь возьму.
Не смейся,
не смейся, а скажи. Я без шуток говорю: если увижу, что вы
не хотите дать ей жить сообразно ее натуре, честное слово даю, что к себе увезу.
— А у нас-то теперь, — говорила бахаревская птичница, — у нас скука престрашенная… Прямо сказать, настоящая Сибирь, как
есть Сибирь. Мы словно как в гробу живем. Окна в
доме заперты, сугробов нанесло, что и
не вылезешь: живем старые да кволые. Все-то наши в городе, и таково-то нам часом бывает скучно-скучно, а тут как еще псы-то ночью завоют, так инда даже будто как и жутко станет.
Женни, точно,
была рукодельница и штопала отцовские носки с бульшим удовольствием, чем исправникова дочь вязала бисерные кошельки и подставки к лампам и подсвечникам. Вообще она стала хозяйкой
не для блезиру, а взялась за дело плотно, без шума, без треска, тихо, но так солидно, что и люди и старик-отец тотчас почувствовали, что в
доме есть настоящая хозяйка, которая все видит и обо всех помнит.
— Ты того, Петруха… ты
не этого…
не падай духом. Все, брат, надо переносить. У нас в полку тоже это случилось. У нас раз этого ротмистра разжаловали в солдаты. Разжаловали, пять лет
был в солдатах, а потом отличился и опять пошел: теперь полицеймейстером служит на Волге; женился на немке и два
дома собственные купил. Ты
не огорчайся: мало ли что в молодости бывает!
Летнее его положение в
доме Бахаревых
не похоже
было на его зимнее здешнее положение.
Но только во всем, что произошло около нас с тех пор, как вы
дома, я
не вижу ничего, что
было бы из ряда вон.
— Конечно, в этом
не может
быть никакого сомнения. Тут
было все: и недостатки, и необходимость пользоваться источниками доходов, которые ему всегда
были гадки, и вражда вне
дома, и вражда в
доме: ведь это каторга! Я
не знаю, как он до сих пор терпел.
Нечай только напрасно рассчитывал вспоминать с Розановым на свободе старину или играть с ним в шахи. Ни для того, ни для другого у него
не было свободного времени. Утро выгоняло его из
дома, и поздний вечер
не всегда заставал его
дома.
Благодаря строгой бережливости Дарьи Афанасьевны в
доме Нечая
не было видно грязной, неряшливой нужды, но концы едва-едва сходились с концами, и чистенькая бедность
была видна каждому, кто умел бы повсмотреться в детские платьица и перештопанные холстинковые капотики самой Дарьи Афанасьевны.
И Давыдовская, и ее постоялец
были ежедневными посетителями Нечаев. Даже мало сказать, что они
были ежедневными посетителями, — они вертелись там постоянно, когда им некуда
было деться, когда у себя им
было скучно или когда никуда
не хотелось идти из
дома.
Германская революция
была во всем разгаре. Старик Райнер оставался
дома и
не принимал в ней, по-видимому, никакого непосредственного участия, но к нему беспрестанно заезжали какие-то новые люди. Он всегда говорил с этими людьми, запершись в своем кабинете, давал им проводников, лошадей и денег и сам находился в постоянном волнении.
Отцу
было не до сына в это время, и он согласился, а мать
была рада, что бабушка увезет ее сокровище из
дома, который с часу на час более и более наполнялся революционерами.
На Чистых Прудах все
дома имеют какую-то пытливую физиономию. Все они точно к чему-то прислушиваются и спрашивают: «что там такое?» Между этими
домами самую любопытную физиономию имел
дом полковника Сте—цкого. Этот
дом не только спрашивал: «что там такое?», но он говорил: «ах,
будьте милосердны, скажите, пожалуйста, что там такое?»
Лобачевский
был не охотник до знакомств и сидел почти безвыходно
дома или в последнее время у Розанова, с которым они жили дверь обо дверь и с первой же встречи как-то стали очень коротки.
В другом официальном
доме объяснения Богатыревой
были не удачнее первых. Здесь также успокоивали ее от всяких тревог за сына, но все-таки она опять выслушала такой же решительный отказ от всякого вмешательства, способного оградить Сержа на случай всяких его увлечений.
В ряду московских особенностей
не последнее место должны занимать пустые домы. Такие домы еще в наше время изредка встречаются в некоторых старых губернских городах. В Петербурге таких
домов вовсе
не видно, но в Москве они
есть, и их хорошо знают многие, а осебенно люди известного закала.
Это
был отставной солдат, промышлявший теркою и продажею особенного нюхательного табаку, а в сожительстве он имел солдатку,
не свою, а чужую солдатку, гадавшую соседям пустого
дома на картах.
«Где же ум
был? — спрашивал он себя, шагая по комнате. — Бросил одну прорву, попал в другую, и все это даже
не жалко, а только смешно и для моих лет непростительно глупо. Вон диссертация валяется… а
дома Варинька…»
— Ничего! — радостно произнес он навстречу входившему Бычкову, с которым они только что наблюдали друг друга без масок. — Подозрение
было, и теперь все кончено. Хорошо, что я
дома не ночевал, а то, черт возьми, напрасно бы сцена могла выйти: я бы их всех в шею.
Лизу на этот раз они застали
дома, и притом одну; Бертольди и Помады
не было. Розанов осведомился о них и получил в ответ, что они поехали к Красину.
Лиза
была в это время в разладе с своими и
не выходила за порог своей комнаты. Полинька Калистратова навещала ее аккуратно каждое утро и оставалась у ней до обеда. Бертольди Ольга Сергеевна ни за что
не хотела позволить Лизе принимать в своем
доме; из-за этого-то и произошла новая размолвка Лизы с матерью.
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю дорогу и
дома за обедом Розанов
не выходил из головы у Полиньки. Жаль ей очень его
было. Ей приходили на память его теплая расположенность к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать из такого положения?» — думала Полинька и вышла немножко погулять.
В
доме уже никого
не было посторонних.
— Да вот в этом же
доме, — отвечала старуха, указывая на тот же угрюмо смотрящий
дом. — Рада
будет моя-то, — продолжала она убеждающим тоном. — Поминали мы с ней про тебя
не раз; сбили ведь ее: ох, разум наш, разум наш женский! Зайди, батюшка, утешь ты меня, старуху, поговори ты с ней! Может, она тебя в чем и послушает.
Розанов, подойдя к калитке этого
дома, поискал звонка, но никакого признака звонка
не было. Доктор отошел немного в сторону и посмотрел в окно верхнего этажа. Сквозь давно
не мытые стекла на некоторых окнах видны
были какие-то узлы и подушки, а на одном можно
было отличить две женские фигуры, сидевшие спиною к улице.
— Да, один
дом и именно
дом, а
не семейная тюрьма. Этот один
дом покажет, что нет нужды глодать свою плоть, что сильный и бессильный должны одинаково досыта наесться и вдоволь выспаться. Это
дом… это… дедушка осмысленного русского быта, это
дом… какими должны
быть и какими непременно
будут все
дома в мире: здесь все равны, все понесут поровну, и никто судьбой
не будет обижен.
— Да что это вы говорите, — вмешалась Бертольди. — Какое же дело кому-нибудь верить или
не верить. На приобретение ребенка
была ваша воля, что ж, вам за это деньги платить, что ли? Это, наконец, смешно! Ну, отдайте его в воспитательный
дом. Удивительное требование: я рожу ребенка и в награду за это должна получать право на чужой труд.
Копошась в бездне греховной, миряне, которых гражданский
Дом интересовал своею оригинальностью и малодоступностью, судили о его жильцах по своим склонностям и побуждениям, упуская из виду, что «граждане
Дома» старались ни в чем
не походить на обыкновенных смертных, а стремились стать выше их; стремились
быть для них нравственным образцом и выкройкою для повсеместного распространения в России нового социального устройства.
Безгласный сателлит Белоярцева, Прорвич,
не мог сделать ему никакой оппозиции; других мужчин в
Дом до сих пор еще
не было допущено, женщины молчали, недоумевая, что с ними делают и что им делать, чтобы все шло иначе.
В
Доме вообще
было вхожих немного, но и те часто путали декады и являлись
не в урочные дни.
Третья декада имела особенный интерес, потому что в день ее окончания должен
был огласиться месячный отчет
Дома, а этим интересовались
не только граждане, обитающие в
Доме, но и все прочие граждане, связанные с ними духовным единством.
Райнер помогал каждой, насколько
был в силах, и это
не могло
не отозваться на его собственных занятиях, в которых начали замечаться сильные упущения. К концу месяца Райнеру отказали за неглижировку от нескольких уроков. Он перенес это весьма спокойно и продолжал еще усерднее помогать в работах женщинам
Дома.
— Бахарева может наливать чай, — говорил он, сделав это предложение в обыкновенном заседании и стараясь, таким образом, упрочить самую легкую обязанность за Лизою, которой он стал
не в шутку бояться. — Я
буду месть комнаты, накрывать на стол, а подавать блюда
будет Бертольди, или нет, лучше эту обязанность взять Прорвичу. Бертольди нет нужды часто ходить из
дому — она пусть возьмет на себя отпирать двери.
По
дому давно все
было готово к принятию гостей, но гостей никого
не было. Так прошел час и другой. Белоярцев похаживал по комнате, поправлял свечи, перевертывал цветочные вазоны и опять усаживался, а гостей по-прежнему
не было.
— Ну, господа, мы, значит, можем себя поздравить. В три месяца мы издержали тысячу сто рублей, кроме нашего заработка; а
дом у нас пуст, и о работе только разговоры идут. Можно надеяться, что еще через три месяца у нас ничего
не будет.
Самой madame Мечниковой ничего на этот счет
не приходило в голову, но Бертольди один раз, сидя
дома за вечерним чаем, нашла в книжке, взятой ею у Агаты, клочок почтовой бумажки, на которой
было сначала написано женскою рукою: «Я хотя и
не намерена делать вас своим оброчником и ни в чем вас
не упрекаю, потому что во всем виновата сама, но меня очень обижают ваши ко мне отношения.
Дела
Дома шли по-старому, то
есть у большинства домашних граждан
не было никакой работы, и готовые деньги проживались с невозмутимым спокойствием, но зато спокойствие это
было уж истинно невозмутимое.
«Вот она, на какого черта
было наскочил», — подумал, заворачивая лыжи, Белоярцев и, возвратясь домой
не в духе, объявил, что с этою девочкою много очень хлопот можно нажить: что взять ее из
дому, конечно, можно, но что после могут выйти истории, весьма невыгодные для общего дела.
Белоярцев в это время хотя и перестал почти совсем бояться Лизы и даже опять самым искренним образом желал, чтобы ее
не было в
Доме, но, с одной стороны, ему хотелось, пригласив Помаду, показать Лизе свое доброжелательство и поворот к простоте, а с другой — непрезентабельная фигура застенчивого и неладного Помады давала ему возможность погулять за глаза на его счет и показать гражданам, что вот-де у нашей умницы какие друзья.
— Завтра мне мой счет чтоб
был готов: я ни минуты
не хочу оставаться в этом смешном и глупом
доме.
— Н… ну, какие склонности! Помилуйте, это все выдумки. Я сказала, чтобы у меня в
доме этих русских романов
не было. Это всё русские романы делают. Пусть читают по-французски: по крайней мере язык совершенствуют.