Неточные совпадения
Няне, Марине Абрамовне, пятьдесят лет. Она московская солдатка, давно близкая слуга семьи Бахаревых, с которою
не разлучается уже более двадцати лет.
О ней
говорят, что она с душком, но женщина умная и честная.
Своего у Никитушки ничего
не было: ни жены, ни детей, ни кола, ни двора, и он сам
о себе
говорил, что он человек походный.
— Нет, матушка, верно,
говорю:
не докладывала я ничего
о ней, а только докладала точно, что он это, как взойдет в храм божий, так уставит в нее свои бельмы поганые и так и
не сводит.
Кого бы вы ни спросили
о Помаде, какой он человек? — стар и мал ответит только: «так, из поляков», и словно в этом «из поляков» высказывалось категорическое обвинение Помады в таком проступке, после которого
о нем уж и
говорить не стоило.
Всё ведь,
говорю, люди, которые смотрят на жизнь совсем
не так, как наше купечество, да даже и дворянство, а посмотри, какого
о них мнения все?
— А! видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая.
Не говори, что я аристократка, — ну, поцелуй меня еще, еще. Ангел ты мой! Как я
о тебе соскучилась — сил моих
не было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе —
не пускают. Папа приехал с поля, я села в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
Говорю вам, это будет преинтересное занятие для вашей любознательности, далеко интереснейшее, чем то,
о котором возвещает мне приближение вот этого проклятого колокольчика, которого, кажется, никто даже, кроме меня, и
не слышит.
— Что высокий! Об нем никто
не говорит,
о высоком-то. А ты мне покажи пример такой на человеке развитом, из среднего класса, из того, что вот считают бьющеюся, живою-то жилою русского общества. Покажи человека размышляющего. Одного человека такого покажи мне в таком положении.
«Ничего; она,
говорит,
не дура, только избалована, много
о себе думает, первой умницей себя, кажется, считает».
Не говоря о докторе, Вязмитинов больше всех прочих отвечал симпатиям Женни. В нем ей нравилась скромность, спокойствие воззрений на жизнь и сердечное сожаление
о людях, лишних на пиру жизни, и
о людях, ворующих пироги с жизненного пира.
Ни с кем другим Женни
не говорила о Лизе.
— Я
не о том
говорю, а что-то нехорошо у нее лицо: эти разлетающиеся брови… собранный ротик, дерзкие глазки… что-то фальшивое, эгоистическое есть в этом лице. Нет,
не нравится, — а тебе, Женни?
— А им очень нужно ваше искусство и его условия. Вы
говорите, что пришлось бы допустить побои на сцене, что ж, если таково дело, так и допускайте. Только если увидят, что актер
не больно бьет, так расхохочутся, А
о борьбе-то
не беспокойтесь; борьба есть, только рассказать мы про ту борьбу
не сумеем.
— Ну, что еще выдумаете! Что тут
о философии.
Говоря о философии-то, я уж тоже позайму у Николая Степановича гегелевской ереси да гегелевскими словами отвечу вам, что философия невозможна там, где жизнь поглощена вседневными нуждами. Зри речь ученого мужа Гегеля, произнесенную в Берлине, если
не ошибаюсь, осенью тысяча восемьсот двадцать восьмого года. Так, Николай Степанович?
— Да нет, напрасно вы об этом
говорите. Я совсем
не о том хотел спросить вас.
— Ну, значит, и
говорить не о чем, — вспыльчиво сказала Лиза, и на ее эффектно освещенном луною молодом личике по местам наметились черты матери Агнии.
Петр Лукич тоже ни
о чем подобном
не говорил, но из губернского города дошли слухи, что на пикнике всем гостям в карманы наклали запрещенных сочинений и даже сунули их несколько экземпляров приезжему ученому чиновнику.
— Я
о них
не говорю, — осторожно предупредила Женни.
Это была русская женщина, поэтически восполняющая прелестные типы женщин Бертольда Ауэрбаха. Она
не была второю Женни, и здесь
не место
говорить о ней много; но автор, находясь под неотразимым влиянием этого типа, будет очень жалеть, если у него
не достанет сил и уменья когда-нибудь в другом месте рассказать, что за лицо была Марья Михайловна Райнер, и напомнить ею один из наших улетающих и всеми позабываемых женских типов.
«Кто поселится в этом подземелье,
о том и петух
не запоет», —
говорит каменщик, сгибаясь под тяжелой ношей.
—
О, да! Мы стары люди: мы
не терезнейших… Мы
не тэпершнейшего веку, — снисходительно
говорил Ярошиньский.
—
О нет-с! Уж этого вы
не говорите. Наш народ
не таков, да ему
не из-за чего нас выдавать. Наше начало тем и верно, тем несомненно верно, что мы стремимся к революции на совершенно ином принципе.
Ярошиньский всех наблюдал внимательно и
не давал застыть живым темам. Разговор
о женщинах, вероятно, представлялся ему очень удобным, потому что он его поддерживал во время всего ужина и, начав полушутя, полусерьезно
говорить об эротическом значении женщины, перешел к значению ее как матери и, наконец, как патриотки и гражданки.
Теперь
о ее красоте, конечно, уже никто и
не говорил; а смолоду, рассказывали, она была очень неавантажна.
— А у вас что? Что там у вас? Гггааа! ни одного человека путного
не было, нет и
не будет.
Не будет,
не будет! — кричала она, доходя до истерики. —
Не будет потому, что ваш воздух и болота
не годятся для русской груди… И вы… (маркиза задохнулась) вы смеете
говорить о наших людях, и мы вас слушаем, а у вас нет терпимости к чужим мнениям; у вас Марат — бог; золото, чины, золото, золото да разврат — вот ваши боги.
—
О? А я все боюсь:
говорят, как бы она на сердце
не пала. Так-то, сказывают, у одного полковника было: тоже гуличка, да кататься, да кататься, да кататься, кататься, да на сердце пала — тут сейчас ему и конец сделался.
— Помилуйте! Я маркиза хорошо знаю. Если
не ошибаюсь, вы
говорите о маркизе де Бараль?
Она ни
о чем
не могла
говорить складно и все стояла на панихиде.
— Весьма замечательная девушка. Я теперь еще
о ней
не хочу
говорить. Мне нужно прежде хорошенько поэкзаменовать ее, и если она стоит, то мы должны ею заняться.
На этих собраниях бывали: Розанов, Арапов, Райнер, Слободзиньский, Рациборский и многие другие. Теперь маркиза уже
не начинала разговора с «il est mort» или «толпа идет, и он идет». Она теперь
говорила преимущественно
о жандармах, постоянно окружающих ее дом.
— У всякого есть свой царь в голове, говорится по-русски, — заметил Стрепетов. — Ну, а я с вами
говорю о тех, у которых свой царь-то в отпуске. Вы ведь их знаете, а Стрепетов старый солдат, а
не сыщик, и ему, кроме плутов и воров, все верят.
Но пока это ходило в предположениях, к которым к тому же никто, кроме Рогнеды Романовны,
не изъявлял горячего сочувствия, маркиза столкнулась у Богатыревой с Ольгою Сергеевной Бахаревой, наслушалась от той, как несчастная женщина бегала просить
о защите, додумала три короба собственных слов сильного значения, и над Розановым грянул суд, ошельмовавший его заочно до степеней самых невозможных. Даже самый его либерализм ставился ему в вину. Маркиза сопела,
говоря...
В опустевших домах теперь пошла новая жизнь. Розанов, проводив Бахаревых, в тот же день вечером зашел к Лизе и просидел долго за полночь.
Говорили о многом и по-прежнему приятельски, но
не касались в этих разговорах друг друга.
О Розанове она думала хорошо: ей нравилось, что он
говорит большею частию дело и знает людей
не по-писаному.
— Что, вы какого мнения
о сих разговорах? — спрашивал Розанов Белоярцева; но всегда уклончивый Белоярцев отвечал, что он художник и вне сферы чистого художества его ничто
не занимает, — так с тем и отошел. Помада
говорил, что «все это просто скотство»; косолапый маркиз делал ядовито-лукавые мины и изображал из себя крайнее внимание, а Полинька Калистратова сказала, что «это, бог знает, что-то такое совсем неподобное».
— Я вам сказала, и более нам
говорить не о чем. Бертольди, куда вы послали Помаду?
Дружба и теплота их взаимных отношений все заходили далее и далее. Часто целые короткие ночи просиживали они на холмике,
говоря о своем прошедшем.
О своем будущем они никогда
не говорили, потому что они были люди без будущего.
Долго шли они молча; зашли в какой-то трактирчик, попили там чайку, ни
о чем
не говоря Друг с другом, и вышли.
— Пока вы
не устроите вашей жены, до тех пор вы мне
не должны ни
о чем
говорить ни слова.
Не говоря о том, что ее никто
не удерживал в этом заключении, к ней несомненно свободно допустили бы всех, кроме Бертольди; но никто из ее знакомых
не показывался.
— Она очень умная женщина, —
говорила Варвара Ивановна
о маркизе, — но у нее уж ум за разум зашел; а мое правило просто: ты девушка, и повинуйся. А то нынче они очень уж сувки, да
не лувки.
Лиза опять взяла Молешота, но он уже
не читался, и видела Лиза сквозь опущенные веки, как по свалившемуся на пол «Учению
о пище» шевелилась какая-то знакомая группа. Тут были: няня, Женни, Розанов и вдруг мартовская ночь, а
не комната с сальной обстановкой. В небе поют жаворонки, Розанов
говорит, что
—
Не толковать, monsieur Розанов, а делать. Вы
говорите о человечестве,
о дикой толпе, а забываете, что в ней есть люди, и люди эти будут делать.
Второго общего собрания он ожидал с нетерпением. Община крепла, можно было показать заработки и
поговорить о сбережениях. Чтобы оправдать свои соображения насчет близкой возможности доставлять членам союза
не только одно полезное, но даже и приятное, Белоярцев один раз возвратился домой в сопровождении десяти человек, принесших за ним более двадцати вазонов разных экзотических растений,
не дорогих, но весьма хорошо выбранных.
Я хочу
говорить не о себе, а
о вас и, устранив на время все личные счеты, буду с вами объясняться просто как член известной ассоциации с другим членом той же ассоциации.
— А наши личные отношения с вами, monsieur Белоярцев, — добавила она, — пусть останутся прежние: нам с вами
говорить не о чем.
Белоярцев перестал
говорить о талантах Ступиной и даже
не любил, когда она напоминала
о совершенных ею по его совету походах.
— Нет… Это совсем
не так. Дмитрий Петрович, я именно против личности вашей ничего
не имею, а если я что-нибудь
говорил в этом роде, то
говорил о несходстве в принципах.
—
О, конечно, как вам
не стыдно и
говорить об этом! — отвечал Красин.
В эти же дни Николай Степанович Вязмитинов получил командировку, взял подорожную и собирался через несколько дней уехать месяца на два из Петербурга, и, наконец, в один из этих дней Красин обронил на улице свой бумажник,
о котором очень сожалел, но
не хотел объявить ни в газетах, ни в квартале и даже вдруг вовсе перестал
говорить о нем.