Неточные совпадения
Редко
самая заскорузлая торговая душа захочет нарушить этот покой отдыхающей природы и перемолвиться словом
с товарищем или приказчиком. Да и то заговорит эта душа не о
себе, не о своих хлопотах, а о той же спокойной природе.
— Вы здесь ничем не виноваты, Женичка, и ваш папа тоже. Лиза
сама должна была знать, что она делает. Она еще ребенок, прямо
с институтской скамьи и позволяет
себе такие странные выходки.
Правду говоря, однако, всех тяжеле в этот день была роль
самого добросердого барина и всех приятнее роль Зины. Ей давно смерть хотелось возвратиться к мужу, и теперь она получила разом два удовольствия: надевала на
себя венок страдалицы и возвращалась к мужу, якобы не по собственной воле, имея, однако, в виду все приятные стороны совместного житья
с мужем, которыми весьма дорожила ее натура, не уважавшая капризов распущенного разума.
Когда люди входили в дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали, что здесь живет совет и любовь, а когда эти люди знакомились
с самими хозяевами, то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как бы созерцали олицетворение этого совета и любви в старике и его жене. Теперь люди чувствовали то же
самое, видя Петра Лукича
с его дочерью. Женни, украшая
собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству, ввести в свою безмятежную сферу.
С приездом Женни здесь все пошло жить. Ожил и помолодел
сам старик, сильнее зацвел старый жасмин, обрезанный и подвязанный молодыми ручками; повеселела кухарка Пелагея, имевшая теперь возможность совещаться о соленьях и вареньях, и повеселели
самые стены комнаты, заслышав легкие шаги грациозной Женни и ее тихий, симпатичный голосок, которым она, оставаясь одна, иногда безотчетно пела для
себя: «Когда б он знал, как пламенной душою» или «Ты скоро меня позабудешь, а я не забуду тебя».
— У нас теперь, — хвастался мещанин заезжему человеку, — есть купец Никон Родионович, Масленников прозывается, вот так человек! Что ты хочешь, сейчас он
с тобою может сделать; хочешь, в острог тебя посадить — посадит; хочешь, плетюганами отшлепать или так в полицы розгам отодрать, — тоже сичас он тебя отдерет. Два слова городничему повелит или записочку напишет, а ты ее, эту записочку, только представишь, — сичас тебя в
самом лучшем виде отделают. Вот какого
себе человека имеем!
За полночь уже,
с шапкою в руке, дьякон, проходя мимо фортепьяно, не вытерпел, еще присел и запел,
сам себе аккомпанируя...
— Фуй!
С чего это вы взяли? Как будто это пошлое событие
само по
себе имеет такую важность…
— Нет, мечтания. Я знаю Русь не по-писаному. Она живет
сама по
себе, и ничего вы
с нею не поделаете. Если что делать еще, так надо ладом делать, а не на грудцы лезть. Никто
с вами не пойдет, и что вы мне ни говорите, у вас у самих-то нет людей.
Вдова Райнера покинула прелестную Рютли и переехала
с сыном из Швица в Женеву. Здесь, отказывая
себе в
самом необходимом, она старалась дать Ульриху Райнеру возможно лучшее воспитание.
Через два года после его женитьбы у него родился сын, опять представивший в
себе самое счастливое и гармоническое сочетание наружных черт своего твердого отца
с женственными чертами матери.
Райнеру видится его дед, стоящий у столба над выкопанной могилой. «Смотри, там Рютли», — говорит он ребенку, заслоняя
с одной стороны его детские глаза. «Я не люблю много слов. Пусть Вильгельм будет похож
сам на
себя», — звучит ему отцовский голос. «Что я сделаю, чтоб походить
самому на
себя? — спрашивает сонный юноша. — Они сделали уже все, что им нужно было сделать для этих гор».
— И она тоже. Пусть все отделяются, кому
с нами не угодно. Мы старого, какого-то мнимого права собственности признавать не станем; а кто не хочет
с нами — живи
сам себе. Пусть и финны, и лифляндские немцы, пусть все идут
себе доживать свое право.
— Да как же? Водитесь
с какими-то химеристами, ко всему этому химерному провинциально доверчивы, все ведь это что? Провинциальная доверчивость
сама собою, а прежде всего идеализм.
— Но уж нет, извините меня, Фалилей Трифонович! — начала она
с декламацией. — Вас пусть посылают куда угодно, а уж
себя с сыном я спасу. Нет, извините.
Сами можете отправляться куда вам угодно, а я нет. Извините…
Сам Розанов, вызывавший некогда Илью Муромца
с булавой стопудовою, не замечал, как он перешел далеко за свой радикализм, но оправдывал
себя только тем, что именно нужен был Илья Муромец, а без Ильи Муромца и делать нечего.
Сначала неопределенность собственного положения, потом хлопотливая суета и ожидания, вытекавшие из временной политической возбужденности кружка, удаляли Розанова от этих размышлений; но теперь,
с возвращением в
самого себя, он крепко задумывался.
— Ах, мой друг! Поживи
с мое, так и
сама себя не узнаешь! — отвечала Полинька.
Вообще, возобновив прежнее близкое знакомство
с Лизой, Розанов стал замечать в ней какие-то странные противоречия
самой себе.
— Иная, батюшка, и при отце
с матерью живет, да ведет
себя так, что за стыд головушка гинет, а другая и
сама по
себе, да чиста и перед людьми и перед Господом. На это взирать нечего. К чистому поганое не пристанет.
Лицо этого господина было неудобно рассмотреть, потому что, защищаясь от досадливо бьющей в лицо мги, он почти до
самых глаз закрывал
себя поднятым воротником камлотовой шинели; но по бодрости,
с которою он держится на балансирующей эгоистке, видно, что он еще силен и молод.
Егор Николаевич Бахарев, скончавшись на третий день после отъезда Лизы из Москвы, хотя и не сделал никакого основательного распоряжения в пользу Лизы, но, оставив все состояние во власть жены, он, однако, успел сунуть Абрамовне восемьсот рублей,
с которыми старуха должна была ехать разыскивать бунтующуюся беглянку, а жену в
самые последние минуты неожиданно прерванной жизни клятвенно обязал давать Лизе до ее выдела в год по тысяче рублей, где бы она ни жила и даже как бы ни вела
себя.
Райнер получал очень хорошие деньги. Свою ферму в Швейцарии он сдал бедным работникам на
самых невыгодных для
себя условиях, но он личным трудом зарабатывал в Петербурге более трехсот рублей серебром в месяц. Это давало ему средство занимать в одной из лучших улиц города очень просторную квартиру, представлявшую
с своей стороны полную возможность поместиться в ней часто изменяющемуся, но всегда весьма немалому числу широких натур, состоявших не у дел.
Отношения Грабилина к Белоярцеву как нельзя более напоминали
собою отношения подобных Грабилину личностей в уездных городах к соборному дьякону, в губернских к регенту архиерейского хора, а в столицах — к певцам и актерам. Грабилин
с благопокорностью переносил от Белоярцева
самые оскорбительные насмешки, улыбался прежде, чем тот собирался что-нибудь сказать, поил его шампанским и катал в своей коляске.
Как многие люди, старающиеся изолировать
себя от прежних знакомств, Николай Степанович раздражался, видя, что прежние знакомые понимают его и начинают
сами от него удаляться и избегать
с ним натянутых отношений.
Белоярцев выносил это объяснение
с спокойствием, делающим честь его уменью владеть
собою, и довел дело до того, что в первую пятницу в Доме, было нечто вроде вечерочка. Были тут и граждане, было и несколько мирян. Даже здесь появился и приехавший из Москвы наш давний знакомый Завулонов. Белоярцев был в
самом приятном духе: каждого он приветил, каждому, кем он дорожил хоть каплю, он попал в ноту.
— Верю, Я верю в
себя, в вас. В вас я очень верю, верю и в других, особенно в женщин. Их
самая пылкость и увлечение говорит если не за их твердость, то за их чистосердечность. А такие господа, как Красин, как Белоярцев, как множество им подобных… Помилуйте, разве
с такими людьми можно куда-нибудь идти!
— Будем красавицы, умницы, добрые, будут нас любить, много, много будут нас любить, — говорила Евгения Петровна
с расстановкой, заставляя ребенка ласкать
самого себя по щечкам собственными ручонками.
— А за то, что нынче девки не в моде. Право, посмотришь, свет-то навыворот пошел. Бывало, в домах ли где, в собраниях ли каких, видишь, все-то кавалеры
с девушками,
с барышнями, а барышни
с кавалерами, и таково-то славно, таково-то весело и пристойно. Парка парку
себе отыскивает. А нынче уж нет! Все пошло как-то таранты на вон. Все мужчины, как идолы какие оглашенные, все только около замужних женщин так и вертятся, так и кривляются, как пауки; а те тоже чи-чи-чи! да га-га-га!
Сами на шею и вешаются.
— Я, как вам угодно, только я не то что из капризу какого-нибудь, а я решительно вам говорю, что, имея
себе капитал совершенно, можно сказать, что
самый незначительный, то я более ожидать не могу-с. По мелочной торговле это нельзя-с. Сорок рублей тоже для нашего брата в обороте свой расчет имеют.
— Извините меня, я не люблю разговаривать стоя, — произнес Розанов и, севши
с нарочитою бесцеремонностью, начал: —
Само собою разумеется, и вам, и вашей супруге известно, что здесь, в Петербурге, живет ее сестра, а ваша свояченица Лизавета Егоровна Бахарева.
Она вошла тихо и села на диван. Длиннополый старичок подвигался вдоль ряда висевших по стене картин, стараясь переступать так, чтобы его скрипучие козловые сапожки не издали ни одного трескучего звука. Блондин, стоя возле развалившегося тапера, искательно разговаривал
с ним, но получал от нахала
самые невнимательные ответы. Суровый старик держался совсем гражданином: заговорить
с ним о чем-нибудь, надо было напустить на
себя смелость.
Он был снаряжен и отправлен в Петербург
с целию специально служить камергерше и открыть
себе при ее посредстве служебную дорогу, но он всем рассказывал и даже
сам был глубоко убежден, что едет в Петербург для того, чтобы представиться министру и получить от него инструкцию по некоторым весьма затруднительным вопросам, возникающим из современных дворянских дел.
— Да-с, можем сказать, что поистине какую-то бесшабашную пору прожили, — вмешался еще не старый статский генерал. — Уж и теперь даже вспомнить странно;
сам себе не веришь, что собственными глазами видел. Всюду рвались и везде осрамились.