Неточные совпадения
— Таким
людям нечего больше делать, как ссориться да мириться. Ничего, так и проживут,
то ругаясь,
то целуясь, да добрых
людей потешая.
— Исправиться? — переспросила игуменья и, взглянув на Лизу, добавила: — ну, исправляются-то или меняются к лучшему только богатые, прямые, искренние натуры, а кто весь век лгал и себе, и
людям и не исправлялся в молодости,
тому уж на старости лет не исправиться.
— От многого. От неспособности сжиться с этим миром-то; от неуменья отстоять себя; от недостатка сил бороться с
тем, что не всякий поборет. Есть
люди, которым нужно, просто необходимо такое безмятежное пристанище, и пристанище это существует, а если не отжила еще потребность в этих учреждениях-то, значит, всякий молокосос не имеет и права называть их отжившими и поносить в глаза
людям, дорожащим своим тихим приютом.
— Вы сейчас обвиняли ее брата в
том, что он осуждает
людей за глаза, а теперь обвиняете его в
том, что он говорит правду в глаза. Как же говорить ее нужно?
— Как вам сказать? — отвечала Феоктиста с самым простодушным выражением на своем добром, хорошеньком личике. — Бывает, враг смущает
человека, все по слабости по нашей. Тут ведь не
то, чтоб как со злости говорится что или делается.
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто есть
люди, равнодушные к красотам природы,
люди, способные
то же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
В деревнях мало таких индифферентных
людей, и
то всего чаще это бывают или барышни, или барыни.
Деревенский
человек, как бы ни мала была степень его созерцательности, как бы ни велики были гнетущие его нужды и заботы, всегда чуток к
тому, что происходит в природе.
— Что такое? что такое? — Режьте скорей постромки! — крикнул Бахарев, подскочив к испуганным лошадям и держа за повод дрожащую коренную, между
тем как упавшая пристяжная барахталась, стоя по брюхо в воде, с оторванным поводом и одною только постромкою. Набежали
люди, благополучно свели с моста тарантас и вывели, не входя вовсе в воду, упавшую пристяжную.
Этой травой пользуют испорченного
человека, или у кого нет плоду детям,
то дать
той женщине пить, — сейчас от этого будет плод.
— То-то, как хочешь. У меня хозяйство маленькое и
люди честные, но, по-моему, девушке хорошо заняться этим делом.
Народ говорит, что и у воробья, и у
того есть амбиция, а
человек, какой бы он ни был, если только мало-мальски самостоятелен, все-таки не хочет быть поставлен ниже всех.
— Да, разом, — потому что разом я понял, что я
человек неспособный делать
то, что самым спокойным образом делают другие.
— Уж и по обыкновению! Эх, Петр Лукич! Уж вот на кого Бог-то, на
того и добрые
люди. Я, Евгения Петровна, позвольте, уж буду искать сегодня исключительно вашего внимания, уповая, что свойственная человечеству злоба еще не успела достичь вашего сердца и вы, конечно, не найдете самоуслаждения допиливать меня, чем занимается весь этот прекрасный город с своим уездом и даже с своим уездным смотрителем, сосредоточивающим в своем лице половину всех добрых свойств, отпущенных нам на всю нашу местность.
— Пусть свет,
люди тяжелыми уроками научат
тому; чего она не хочет понимать, — продолжала чрез некоторое время Ольга Сергеевна.
Белинский-то — хоть я и позабывал у него многое — рассуждает ведь тут о
человеке нравственно развитом, а вы, шуты, сейчас при своем развитии на человечество
тот мундир и хотите напялить, в котором оно ходить не умеет.
— Что высокий! Об нем никто не говорит, о высоком-то. А ты мне покажи пример такой на
человеке развитом, из среднего класса, из
того, что вот считают бьющеюся, живою-то жилою русского общества. Покажи
человека размышляющего. Одного
человека такого покажи мне в таком положении.
Когда
люди входили в дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали, что здесь живет совет и любовь, а когда эти
люди знакомились с самими хозяевами,
то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как бы созерцали олицетворение этого совета и любви в старике и его жене. Теперь
люди чувствовали
то же самое, видя Петра Лукича с его дочерью. Женни, украшая собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству, ввести в свою безмятежную сферу.
Общество распадалось не только прежним делением на аристократию чина, аристократию капитала и плебейство, но из него произошло еще небывалое дотоле выделение так называемых в
то время новых
людей.
В описываемую нами эпоху, когда ни одно из смешных и, конечно, скоропреходящих стремлений
людей, лишенных серьезного смысла, не проявлялось с нынешнею резкостью, когда общество слепо верило Белинскому, даже в
том, например, что «самый почтенный мундир есть черный фрак русского литератора», добрые
люди из деморализованных сынов нашей страны стремились просто к добру.
Доктор, впрочем, бывал у Гловацких гораздо реже, чем Зарницын и Вязмитинов: служба не давала ему покоя и не позволяла засиживаться в городе; к
тому же, он часто бывал в таком мрачном расположении духа, что бегал от всякого сообщества. Недобрые
люди рассказывали, что он в такие полосы пил мертвую и лежал ниц на продавленном диване в своем кабинете.
А когда бархатная поверхность этого луга мало-помалу серела, клочилась и росла, деревня вовсе исчезала, и только длинные журавли ее колодцев медленно и важно, как бы по собственному произволу,
то поднимали,
то опускали свои шеи, точно и в самом деле были настоящие журавли, живые, вольные птицы божьи, которых не гнет за нос к земле веревка, привязанная
человеком.
— Да так. Перед этой, как перед грозным ангелом, стоишь, а
та такая чистая, что где ты ей
человека найдешь. Как к ней с нашими-то грязными руками прикоснуться.
Мы должны были в последних главах показать ее обстановку для
того, чтобы не возвращаться к прошлому и, не рисуя читателю мелких и неинтересных сцен однообразной уездной жизни, выяснить, при каких декорациях и мотивах спокойная головка Женни доходила до составления себе ясных и совершенно самостоятельных понятий о
людях и их деятельности, о себе, о своих силах, о своем призвании и обязанностях, налагаемых на нее долгом в действительном размере ее сил.
Вы знаете, что она сказала: «было все», и захохотала
тем хохотом, после которого
людей в матрацы сажают, чтоб головы себе не расшибли.
— Да какие ж выводы, Лизавета Егоровна? Если б я изобрел мазь для ращения волос, — употребляю слово мазь для
того, чтобы не изобресть помаду при Помаде, —
то я был бы богаче Ротшильда; а если бы я знал, как
людям выйти из ужасных положений бескровной драмы, мое имя поставили бы на челе человечества.
Если
человек выходил как раз в меру этой кровати,
то его спускали с нее и отпускали; если же короток,
то вытягивали как раз в ее меру, а длинен, так обрубали, тоже как раз в ее меру.
Надежд! надежд! сколько темных и неясных, но благотворных и здоровых надежд слетают к
человеку, когда он дышит воздухом голубой, светлой ночи, наступающей после теплого дня в конце марта. «Август теплее марта», говорит пословица. Точно, жарки и сладострастны немые ночи августа, но нет у них
того таинственного могущества, которым мартовская ночь каждого смертного хотя на несколько мгновений обращает в кандидата прав Юстина Помаду.
— Очень приятно познакомиться, — проговорила Роза нова с сладкой улыбкой и
тем самым тоном, которым, по нашему соображению, хорошая актриса должна исполнять главную роль в пьесе «В
людях ангел — не жена».
— Третьего дня, — отвечала она
тем же ласковым голосом из пьесы «В
людях ангел».
С пьяными
людьми часто случается, что, идучи домой, единым Божиим милосердием хранимы, в одном каком-нибудь расположении духа они помнят, откуда они идут, а взявшись за ручку двери, неожиданно впадают в совершенно другое настроение или вовсе теряют понятие о всем, что было с ними прежде, чем они оперлись на знакомую дверную ручку. С трезвыми
людьми происходит тоже что-то вроде этого. До двери идет один
человек, а в дверь ни с
того ни с сего войдет другой.
— А
того… Что, бишь, я тоже хотел?.. Да! Женичка! А Зарницын-то хорош? Нету, всякий понедельник его нету, с самой весны зарядил. О боже мой! что это за
люди!
— Уехать, работать, оставить ее в покое, заботиться о девочке. Другой мир, другие
люди, другая обстановка, все это вас оживит. Стыдитесь, Дмитрий Петрович! Вы хуже Помады, которого вы распекаете. Вместо
того чтобы выбиваться, вы грязнете, тонете, пьете водку… Фуй!
— Да-с, это звездочка! Сколько она скандалов наделала, боже ты мой!
То убежит к отцу,
то к сестре; перевозит да переносит по городу свои вещи.
То расходится,
то сходится.
Люди, которым Розанов сапог бы своих не дал чистить, вон, например, как Саренке, благодаря ей хозяйничали в его домашней жизни, давали советы, читали ему нотации. Разве это можно вынести?
— Что выбрал, Евгения Петровна! Русский
человек зачастую сапоги покупает осмотрительнее, чем женится. А вы
то скажите, что ведь Розанов молод и для него возможны небезнадежные привязанности, а вот сколько лет его знаем, в этом роде ничего похожего у него не было.
— В жизни каждого
человека хоть раз бывает такая пора, когда он бывает эгоистом, — продолжал Вязмитинов
тем же тоном, несколько сконфуженно и робко.
Розанов хотя был
человек достаточно умный и достаточно опытный для
того, чтобы не поддаваться излишним увлечениям, но все-таки он был провинциал.
— Ну, о
то ж само и тут. А ты думаешь, что як воны що скажут, так вже и бог зна що поробыться! Черт ма! Ничего не буде з московьскими панычами. Як
ту письню спивают у них: «Ножки тонки, бочка звонки, хвостик закорючкой». Хиба ты их за
людей зважаешь? Хиба от цэ
люди? Цэ крученые панычи,
та и годи.
— А ты почем знаешь? Ребята, что ли, говорили? — смеясь, продолжала Давыдовская. — Нет, брат Митюша,
люди говорят: кто верит жене в доме, а лошади в поле,
тот дурак.
Обстоятельства делали sous-lieutenant'a владыкою жизни и смерти в местности, занятой его отрядом. Он сам составил и сам конфирмовал смертный приговор пастора Райнера и мог в один день безответственно расстрелять без всякого приговора еще двадцать
человек с
тою короткою формальностью, с которою осудил на смерть молодого козленка.
«Я убил цезарокого фогта за
то, что он хотел оскорбить мою жену», — говорит испуганный
человек, бледнея и озираясь во все стороны.
— Плохая пища, фермер. У меня нет дома. Я вдова, я работаю
людям из хлеба. Мне некуда идти с моим дитятей, я кормлю его
тем, чего не съедят хозяйские дети.
Арапов был не в духе. Его что-то расстроило с самого утра, и к
тому же он, как
человек очень нервный, был весьма чувствителен к атмосферным влияниям.
Из неодушевленной обстановки он заметил
то, что мы упомянули, описывая физиономию рабочего покоя Рациборского. Розанов знал, в какую сферу его вводит новое знакомство, и обратил свое внимание на живых
людей, которые здесь присутствовали.
— Нет-с, — говорил он Ярошиньскому в
то время, когда вышел Рациборский и когда Розанов перестал смотреть, а начал вслушиваться. — Нет-с, вы не знаете, в какую мы вступаем эпоху. Наша молодежь теперь не прежняя, везде есть движение и есть
люди на все готовые.
Не успел Розанов занять место в укромной гостиной, как в зале послышался веселый, громкий говор, и вслед за
тем в гостиную вошли три
человека: блондин и брюнет, которых мы видели в зале, и Пархоменко.
— Таковы все; у них что ни
человек,
то партия.
Если читатель вообразит, что весь описанный нами разговор шел с бесконечными паузами, не встречающимися в разговорах обыкновенных
людей,
то ему станет понятно, что при этих словах сквозь густые шторы Рациборского на иезуитов взглянуло осеннее московское утро.
Рассуждала она решительно обо всем, о чем вы хотите, но более всего любила говорить о
том, какое значение могут иметь просвещенное содействие или просвещенная оппозиция просвещенных
людей, «стоящих на челе общественной лестницы».
Однако, несмотря на
то, что маркиза была персона не видная и что у нее шнырял в голове очень беспокойный заяц, были в Москве
люди, которые очень долго этого вовсе не замечали. По уставу, царицею углекислых фей непременно должна быть девица, и притом настоящая, совершенно непорочная девица, но для маркизы, даже в этом случае, было сделано исключение: в описываемую нами эпоху она была их царицею. Феи оперлись на
то, что маркизе совершенно безопасно можно было вверить огонь, и вручили ей все знаки старшинства.