Неточные совпадения
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «
Что ты, Иван Северьяныч (меня в миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали): как, говорят, это можно,
что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться начал, потому
что наблюдаю и чувствую в ногах, как конь от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел
да как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули,
да сами, кто куда видит, бросились бежать, а я ему в ту
же минуту сейчас первое,
чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
— Поэтому-с.
Да и как
же поступить, когда он с тех пор даже встретить меня опасался? А я бы очень к нему тогда хотел, потому
что он мне, пока мы с ним на роме на этом состязались, очень понравился, но, верно, своего пути не обежишь, и надо было другому призванию следовать.
—
Да потому,
что как
же наверное сказать, когда я всей моей обширной протекшей жизненности даже обнять не могу?
«Ну, мало
чего нет, — отвечаю. —
Что же мне теперь с тобой делать? Ведь я это не нарочно.
Да и
чем, — говорю, — тебе теперь худо? Умер ты, и все кончено».
Я подумал-подумал,
что тут делать: дома завтра и послезавтра опять все то
же самое, стой на дорожке на коленях,
да тюп
да тюп молоточком камешки бей, а у меня от этого рукомесла уже на коленках наросты пошли и в ушах одно слышание было, как надо мною все насмехаются,
что осудил меня вражий немец за кошкин хвост целую гору камня перемусорить.
—
Да,
что же, мол, хоть я и русский, но ведь я мужчина, и
чего нужно, чтобы грудное дитя воспитывать, тем не одарен.
Ух, как скучно! пустынь, солнце
да лиман, и опять заснешь, а оно, это течение с поветрием, опять в душу лезет и кричит: «Иван! пойдем, брат Иван!» Даже выругаешься, скажешь: «
Да покажись
же ты, лихо тебя возьми, кто ты такой,
что меня так зовешь?» И вот я так раз озлобился и сижу
да гляжу вполсна за лиман, и оттоль как облачко легкое поднялось и плывет, и прямо на меня, думаю: тпру, куда ты, благое, еще вымочишь!
Он огорчился, весь покраснел,
да на меня; но мне, сами можете видеть мою комплекцыю, —
что же мне с форменным офицером долго справляться; я его так слегка пихнул, он и готов: полетел и шпоры вверх задрал, а сабля на сторону отогнулася. Я сейчас топнул, на эту саблю его ногой наступил и говорю...
—
Да за
что же? — говорит, — за
что же я тебя стану бить?
— Как бы вам это сказать…
Да ведь в этом какая
же хитрость?
Чем кто заболит — я сабуру дам или калганного корня, и пройдет, а сабуру у них много было, — в Саратове один татарин целый мешок нашел и привез,
да они до меня не знали, к
чему его определить.
«Ну, — говорю, — легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить и причащать было кому, другое бы еще дело, а то
что же: сколько я их ни умножу, все они ваши
же будут, а не православные,
да еще и обманывать мужиков станут, как вырастут». Так двух жен опять взял, а больше не принял, потому
что если много баб, так они хоть и татарки, но ссорятся, поганые, и их надо постоянно учить.
—
Да я, — говорю, — не отчаяваюсь, а только… как
же вы это так… мне это очень обидно,
что вы русские и земляки, и ничего пособить мне не хотите.
— В эту
же самую минуту-с.
Да и
что же тут было долго время препровождать? Надо, чтобы они одуматься не могли. Помочил их по башкам водицей над прорубью, прочел «во имя Отца и Сына», и крестики, которые от мисанеров остались, понадевал на шеи, и велел им того убитого мисанера, чтобы они за мученика почитали и за него молились, и могилку им показал.
А мне мужика, разумеется, жаль, потому ему на оморочной лошади нельзя будет работать, так как она кувырнет,
да и все тут, а к тому
же я цыганов тогда смерть ненавидел через то,
что от первых от них имел соблазн бродить, и впереди, вероятно, еще иное предчувствовал, как и оправдалось.
Она ступит, а меня черт в жилу щелк; она опять ступит, а он меня опять щелк,
да, наконец, думаю: «
Что же мне так себя всуе мучить!
Князь кричит: «Иван Северьяныч!» А я откликаюсь: «Сейчас!» — а сам лазию во все стороны и все не найду края, и, наконец, думаю: ну, если слезть нельзя, так я
же спрыгну, и размахнулся
да как сигану как можно дальше, и чувствую,
что меня будто
что по морде ударило и вокруг меня что-то звенит и сыпется, и сзади тоже звенит и опять сыпется, и голос князя говорит денщику: «Давай огня скорей!»
Он сейчас
же этого не стерпел и коней бросил
да давай
что попало городить: то кинется необыкновенную мельницу строить, то шорную мастерскую завел, и все от всего убытки и долги, а более всего расстройство в характере…
—
Что же, пусть приедет, на дочь посмотрит, — и с этим вздохнула и задумалась, сидит спустя голову, а сама еще такая молодая, белая
да вальяжная, а к тому еще и обращение совсем не то,
что у Груши… та ведь больше ничего, как начнет свое «изумрудный
да яхонтовый», а эта совсем другое… Я ее и взревновал.
Те и поехали, а эти двоичкой себе остались,
да я у них под сокрытьем на послухах, потому
что мне из-за шкапов и выйти нельзя,
да и сам себе я думал: «Вот
же когда мой час настал и я теперь настоящее исследую,
что у кого против Груши есть в мыслях вредного?»
«
Чего же мне лучше этого случая ждать, чтобы жизнь кончить? благослови, господи, час мой!» — и вышел, разделся, «Отчу» прочитал, на все стороны начальству и товарищам в землю ударил и говорю в себе: «Ну, Груша, сестра моя названая, прими за себя кровь мою!» —
да с тем взял в рот тонкую бечеву, на которой другим концом был канат привязан,
да, разбежавшись с берегу, и юркнул в воду.
—
Да ведь
что же делать-с? деться было некуда. А тут хорошо.
Но только,
что же вы изволите думать: слышу — опять дышит! просто ушам своим не верю,
что это можно, ан нет: дышит,
да и только!
да еще мало этого,
что дышит, а прет дверь…
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь
да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков.
Да к
чему же говорить? я и без того их знаю.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то
же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика
да бутылки толстобрюшки!
Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать,
что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)
Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного;
да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Городничий.
Да я так только заметил вам. Насчет
же внутреннего распоряжения и того,
что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать.
Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.