Неточные совпадения
— Теперь знаю, что
такое! — говорил он окружающим, спешиваясь у протопоповских ворот. — Все эти размышления мои до сих пор предварительные были не больше как одною глупостью моею; а теперь я наверное вам скажу, что отец протопоп кроме ничего как просто велел вытравить литеры греческие, а не то
так латинские.
Так,
так, не иначе как
так; это верно, что литеры вытравил, и
если я теперь не отгадал, то сто раз меня дураком после этого назовите.
— Ну, просвирнин сын, тебе это
так не пройдет! Будь я взаправду тогда Каин, а не дьякон,
если только я этого учителя Варнавку публично не исковеркаю!
Она. Ну,
если Бог благословит детьми, то зови меня кумой: я к тебе пойду крестить. Сама не поеду: вон ее, карлицу свою, пошлю, а
если сюда дитя привезешь,
так и сама подержу.
— А ты не грусти: чужие земли похвалой стоят, а наша и хайкой крепка будет. Да нам с тобою и говорить довольно, а то я уж устала. Прощай; а
если что худое случится, то прибеги, пожалуйся. Ты не смотри на меня, что я
такой гриб лафертовский: грибы-то и в лесу живут, а и по городам про них знают. А что
если на тебя нападают, то ты этому радуйся;
если бы ты льстив или глуп был,
так на тебя бы не нападали, а хвалили бы и другим в пример ставили.
А главное, что меня в удивление приводит,
так это моя пред нею нескладность, и чему сие приписать, что я, как бы оробев сначала, примкнул язык мой к гортани, и
если о чем заговаривал, то все это выходило весьма скудоумное, а она разговор, словно на смех мне, поворачивала с прихотливостью, и когда я заботился, как бы мне репрезентоваться умнее, дабы хотя слишком грубо ее в себе не разочаровать, она совершенно об этом небрегла и слов своих, очевидно, не подготовляла, а и моего ума не испытывала, и вышла меж тем таковою, что я ее позабыть не в состоянии.
Отец Захария, вынужден будучи
так этого дерзкого ответа не бросить, начал разъяснять ученикам, что мы, по несовершенству ума нашего, всему сему весьма плохие судьи, и подкрепил свои слова указанием, что
если бы мы во грехах наших вечны были, то и грех был бы вечен, все порочное и злое было бы вечно, а для большего вразумления прибавил пример, что и кровожадный тигр и свирепая акула были бы вечны, и достаточно сим всех убедил.
Вот этот успех Варнавин есть живой приклад, что
такое может сделать одна паршивая овца,
если ее в стадо пустят!
Самое заступление Туганова,
так как оно не по ревности к вере, а по вражде к губернатору, то хотя бы это, по-видимому, и на пользу в сем настоящем случае, но, однако, радоваться тут нечему, ибо чего же можно ожидать хорошего,
если в государстве все один над другим станут издеваться, забывая, что они одной короне присягали и одной стране служат?
И что меня еще более убеждает в том, что Русь вступила в фазу шандиизма,
так это то, что сей Шанди говорил: „
Если бы мне, как Санхе-Пансе, дали выбирать для себя государство, то я выбрал бы себе не коммерческое и не богатое, а
такое, в котором бы непрестанно как в шутку,
так и всерьез смеялись“.
— А
если у меня
такая привычка?
— Нет, не ужасно, а ты в самом деле бойся, потому что мне уж это ваше нынешнее вольномыслие надоело и я еще вчера отцу Савелью сказал, что он не умеет, а что
если я возьмусь,
так и всю эту вольнодумную гадость, которая у нас завелась, сразу выдушу.
Я бог знает чем отвечаю, что и в Петербурге, и в Неаполе, и во всякой стране,
если где человек захочет учиться, он нигде не встретит
таких препятствий, как у нас.
— «Да ты, говорит,
если уж про разные законы стал рассуждать, то ты еще знаешь ли, что
если тебя за это в жандармскую канцелярию отправить,
так тебя там сейчас спустят по пояс в подпол да начнут в два пука пороть.
— Это
так она сказала, потому что она знает Ахилкины привычки; но, впрочем, она говорит: «Нет, ничего, вы намотайте себе на шею мой толстый ковровый платок и наденьте на голову мой ватный капор,
так этак,
если он вас и поймает и выбьет, вам будет мягко и не больно».
— И кроме того, всё мне, друг мой, видятся
такие до бесконечности страшные сны, что я, как проснусь, сейчас шепчу: «Святой Симеон, разгадай мой сон», но все
если б я могла себя с кем-нибудь в доме разговорить, я бы терпела; а то возьмите же, что я постоянно одна и постоянно с мертвецами. Я, мои дружочки, отпетого покойника не боюсь, а Варнаша не позволяет их отпето.
Робость имеет страшную, даже и недавно, всего еще года нет, как я его вечерами сама куда нужно провожала; но
если расходится, кричит: «Не выдам своих! не выдам, — да этак рукой машет да приговаривает: — нет; резать всех, резать!»
Так живу и постоянно гляжу, что его в полицию и в острог.
— Я его, признаюсь вам, я его наговорной водой всякий день пою. Он, конечно, этого не знает и не замечает, но я пою, только не помогает, — да и грех. А отец Савелий говорит одно: что стоило бы мне его куда-то в Ташкент сослать. «Отчего же, говорю, еще не попробовать лаской?» — «А потому, говорит, что из него лаской ничего не будет, у него, — он находит, — будто совсем природы чувств нет». А мне
если и
так, мне, детки мои, его все-таки жалко… — И просвирня снова исчезла.
Метта Ивановна пресильная была, даром что женщина, но я, бывало,
если им дам хорошенько подножку,
так оне все-таки сейчас и слетят, но только я, впрочем, всегда Метте Ивановне больше поддавался, потому что мне их жаль было по их женскому полу, да и генеральша сейчас, бывало, в их защиту собачку болонку кличут, а та меня за голеняшки, а Марфа Андревна сердятся…
Но тут Алексей Никитич вдруг ненароком маленькую ошибку дал или, пожалуй сказать, перехитрил: намерение их
такое было, разумеется, чтобы скорее Марфу Андревну со мною в деревню отправить, чтоб это тут забылось, они и сказали маменьке: «Вы, — изволят говорить, — маменька, не беспокойтесь: ее, эту карлушку, найдут, потому что ее ищут, и как найдут, я вам сейчас и отпишу в деревню», — а покойница-то за это слово н ухватились: «Нет уж, говорят,
если ищут,
так я лучше подожду, я, главное, теперь этого жида-то хочу посмотреть, который ее унес!» Тут, судари мои, мы уж и одного квартального вместе с собою лгать подрядили: тот всякий день приходит и врет, что «ищут, мол, ее, да не находят».
— «Слышу-с»… Дура. Иди вон! Я тебя прогоню,
если ты мне еще раз
так ответишь. Просто «слышу», и ничего больше. Господ скоро вовсе никаких не будет; понимаешь ты это? не будет их вовсе! Их всех скоро… топорами порежут. Поняла?
— Ни капли я не наглец, и ничего я не забываю, а Термосесов умен, прост, естественен и практик от природы, вот и все. Термосесов просто рассуждает:
если ты умная женщина, то ты понимаешь, к чему разговариваешь с мужчиной на
такой короткой ноге, как ты со мною говорила; а
если ты сама не знаешь, зачем ты себя
так держишь,
так ты, выходит, глупа, и тобою дорожить не стоит.
— А что ж,
если ей нужно сгибнуть,
так и сгубит, — ответил равнодушно Туганов и, вставши, добавил: — а пока знаешь что, пойдем к гостям: мы с тобою все равно ни до чего не договоримся — ты маньяк.
— Да, Эсперанса, я ударился, — отвечал он со вздохом, — но только
если ты до теперешнего раза думала, что я на мою силу надеюсь,
так больше этого не думай. Отец протопоп министр юстиции; он правду мне, Эсперанса, говорил: не хвались, Эсперанса, сильный силою своею, ни крепкий крепостью своею!
Адресовав письмо на имя Николая Ивановича Иванова, Термосесов погнул запечатанный конверт между двумя пальцами и, убедясь, что
таким образом можно прочесть всю его приписку насчет почтмейстерши, крякнул и сказал: «Ну-ка, посмотрим теперь, правду ли говорил вчера Препотенский, что она подлепливает письма?
Если правда,
так я благоустроюсь».
— Да, я уж написал, как мне представилось все здешнее общество, и, простите, упомянул о вас и о вашей дочери…
Так, знаете, немножко, вскользь… Вот
если бы можно было взять назад мое письмо, которое я только что подал…
Встретив Бизюкину, он пожелал за ней приударить, и приударил; занимаясь ее развитием черт знает для чего, он метнул мыслью на возможность присвоить себе бывшие на ней бриллианты и немедленно же привел все это в исполнение, и притом спрятал их
так хитро, что
если бы, чего боже сохрани, Бизюкины довели до обыска, то бриллианты оказались бы, конечно, не у Термосесова, а у князя Борноволокова, который носил эти драгоценности чуть ли не на самом себе; они были зашиты в его шинели.
Если бы старый протопоп это знал, то
такая роль для него была бы самым большим оскорблением, но он, разумеется, и на мысль не набредал о том, чтό для него готовится, и разъезжал себе на своих бурках из села в село, от храма к храму; проходил многие версты по лесам; отдыхал в лугах и на рубежах нив и укреплялся духом в лоне матери-природы.
Но мы преступно небрежем этою заботою, и мне
если доводится видеть в
такой день храм не пустым, то я даже недоумеваю, чем это объяснить? Перебираю все догадки и вижу, что нельзя этого ничем иным объяснить, как страхом угрозы моей, и отсель заключаю, что все эти молитвенники слуги лукавые и ленивые и молитва их не молитва, а наипаче есть торговля, торговля во храме, видя которую господь наш И. X. не только возмутился божественным духом своим, но и вземь вервие и изгна их из храма.
Старогородская интеллигенция находила, что это не проповедь, а революция, и что
если протопоп пойдет говорить в
таком духе, то чиновным людям скоро будет неловко даже выходить на улицу.
Карлик, слушая пространные, но малосодержательные речи чиновников, только вздыхал и мялся, а Ахилла глядел, хлопая глазами, то на того, то на другого и в помышлениях своих все-таки сводил опять все к тому, что
если бы ковер-самолет или хотя волшебная шапка, а то как и за что взяться? Не за что.
— Что же, — решил он, —
если уже нет промеж нас ни одного умного человека, который бы знал, как его защитить,
так чего напрасно и суетиться? Надо исполнять его научение и не вмешиваться.
— Да, я вам даже,
если на то пошло,
так еще вот что расскажу, — продолжал он, еще понизив голос. — Я уж через эту свою брехню-то раз под
такое было дело попал, что чуть-чуть публичному истязанию себя не подверг. Вы этого не слыхали?
— Отчего же
так не может? Очень просто бы было,
если б один добрый человек не спас.
— Ну,
если уж вина никакого не можете,
так хоть хересу для политики выпейте!
Между тем гостья, по-видимому, не скучала, и когда заботливая почтмейстерша в конце ужина отнеслась к ней с вопросом: не скучала ли она? та с искреннейшею веселостью отвечала, что она не умеет ее благодарить за удовольствие, доставленное ей ее гостями, и добавила, что
если она может о чем-нибудь сожалеть, то это только о том, что она
так поздно познакомилась с дьяконом и капитаном Повердовней.
— Я не умею прочесть? Ах ты, глупый человек! Да я
если только захочу,
так я
такое прочитаю, что ты должен будешь как лист перед травой вскочить да на ногах слушать!
— Никогда! У меня этого и положения нет, — вырубал дьякон, выдвигаясь всею грудью. — Да мне и невозможно. Мне
если б обращать на всех внимание, то я и жизни бы своей был не рад. У меня вот и теперь не то что владыка, хоть он и преосвященный, а на меня теперь всякий день
такое лицо смотрит, что сто раз его важнее.
Но по вас все-таки, несмотря на сию шумность, скучаю, ибо вместе бы
если бы тут были, то отрадней бы гораздо всему вдвоем удивлялись.
Примирению же этому выставлялась та причина, что Варнава стал (по словам Ахиллы) человек жестоко несчастливый, потому что невдавнях женился на здешней барышне, которая гораздо всякой дамы строже и судит все против брака, а Варнаву, говорят, нередко бьет, и он теперь уже совсем не
такой: сам мне открылся, что
если бы не опасался жены, то готов бы даже за бога в газете заступиться, и ругательски ругает госпожу Бизюкину, а особливо Термосесова, который чудесно было себя устроил и получал большое жалованье на негласной службе для надзора за честными людьми, но враг его смутил жадностью; стал фальшивые бумажки перепущать и теперь в острог сел».
— Ну да ведь, отец Савелий, нельзя же все
так строго. Ведь
если докажут,
так деться некуда.
— И взаправду теперь, — говорил он, —
если мы от этой самой ничтожной блохи пойдем дальше, то и тут нам ничего этого не видно, потому что тут у нас ни книг этаких настоящих, ни глобусов, ни труб, ничего нет. Мрак невежества до того, что даже, я тебе скажу, здесь и смелости-то
такой, как там, нет, чтоб очень рассуждать! А там я с литератами, знаешь, сел, полчаса посидел, ну и вижу, что религия, как она есть,
так ее и нет, а блоха это положительный хвакт.
Так по науке выходит…
— Да чему и все служат: маммону. По науке и это выведено, для чего человек трудится, — для еды; хочет, чтоб ему быть сытому и голоду не чувствовать. А
если бы мы есть бы не хотели,
так ничего бы и не делали. Это называется борба (дьякон произнес это слово без ь) за сушшествование. Без этого ничего бы не было.
— Ну, а
если и сам понимаешь, что мало хорошего,
так и надо иметь рассудок: закона природы, брат, не обойдешь!
— Это просто я не знаю как и назвать, что это
такое! Все, все, все как есть нехорошо. Ах ты боже мой! Можно ли
так человека огорчать? Ну,
если не нравится тебе, нехорошо, — ну, потерпи, помолчи, уважь… ведь я же старался… Тьфу! Что за поганый народ — люди!