Неточные совпадения
Я ощущаю порой нечто на меня сходящее, когда любимый дар мой ищет действия; мною тогда овладевает некое, позволю
себе сказать, священное беспокойство; душа трепещет и горит, и слово падает из уст, как угль горящий.
Просто были все мы поражены сею находкой и не знали, как объяснить
себе ее происхождение; но Аксинья первая усмотрела на пуговице у воротника рясы вздетою карточку, на коей круглыми, так
сказать египетского штиля, буквами было написано: „Помяни, друг отец Савелий, рабу Марфу в своих молитвах“.
2-е октября. Слухи о визитной распре подтверждаются. Губернатор, бывая в царские дни в соборе, имеет обычай в сие время довольно громко разговаривать. Владыка положили прекратить сие обыкновение и послали своего костыльника просить его превосходительство вести
себя благопристойнее. Губернатор принял замечание весьма амбиционно и чрез малое время снова возобновил свои громкие с жандармским полковником собеседования; но на сей раз владыка уже сами остановились и громко
сказали...
7-го декабря. По указанию дьячка Сергея заметил, что наш новый дьякон Ахилла несколько малодушник: он многих приходящих из деревень богомольцев из ложного честолюбия благословляет потаенно иерейским благословением и при сем еще как-то поддерживает левою рукой правый рукав рясы.
Сказал ему, дабы он сего отнюдь
себе вперед не дозволял.
5-го сентября. В некоторых православных обществах заведено то же. Боюсь, не утерплю и
скажу слово! Говорил бы по мысли Кирилла Белозерского, како: „крестьяне ся пропивают, а души гибнут“. Но как проповедовать без цензуры не смею, то хочу интригой учредить у
себя общество трезвости. Что делать, за неволю и патеру Игнатию Лойоле следовать станешь, когда прямою дорогой ходу нет.
Протест свой он еще не считает достаточно сильным, ибо
сказал, „что я сам для
себя думаю обо всем чудодейственном, то про мой обиход при мне и остается, а не могу же я разделять бездельничьих желаний — отнимать у народа то, что одно только пока и вселяет в него навык думать, что он принадлежит немножечко к высшей сфере бытия, чем его полосатая свинья и корова“.
Между тем безгромный, тихий дождь пролил, воздух стал чист и свеж, небо очистилось, и на востоке седой сумрак начинает серебриться, приготовляя место заре дня иже во святых отца нашего Мефодия Песношского, дня, которому, как мы можем вспомнить, дьякон Ахилла придавал такое особенное и, можно
сказать, великое значение, что даже велел кроткой протопопице записать у
себя этот день на всегдашнюю память.
— Это так она
сказала, потому что она знает Ахилкины привычки; но, впрочем, она говорит: «Нет, ничего, вы намотайте
себе на шею мой толстый ковровый платок и наденьте на голову мой ватный капор, так этак, если он вас и поймает и выбьет, вам будет мягко и не больно».
Все делал: плакал, убить
себя грозился, наконец даже обещал ей богу молиться, — нет, таки не
сказала!
— Да что ты, дурачок, чего сердишься? Я говорю,
скажи: «Наполни, господи, пустоту мою» и вкуси петой просвирки, потому я, знаете, — обратилась она к гостям, — я и за
себя и за него всегда одну часточку вынимаю, чтобы нам с ним на том свете в одной скинии быть, а он не хочет вкусить. Почему так?
Но тут Алексей Никитич вдруг ненароком маленькую ошибку дал или, пожалуй
сказать, перехитрил: намерение их такое было, разумеется, чтобы скорее Марфу Андревну со мною в деревню отправить, чтоб это тут забылось, они и
сказали маменьке: «Вы, — изволят говорить, — маменька, не беспокойтесь: ее, эту карлушку, найдут, потому что ее ищут, и как найдут, я вам сейчас и отпишу в деревню», — а покойница-то за это слово н ухватились: «Нет уж, говорят, если ищут, так я лучше подожду, я, главное, теперь этого жида-то хочу посмотреть, который ее унес!» Тут, судари мои, мы уж и одного квартального вместе с
собою лгать подрядили: тот всякий день приходит и врет, что «ищут, мол, ее, да не находят».
— А что вы думаете, оно, пожалуй, и вправду ужасно! — отвечал Туберозов. — Имя человеческое не пустой совсем звук: певец «Одиссеи» недаром
сказал, что «в минуту рождения каждый имя свое
себе в сладостный дар получает». Но до свидания пока. Вечером встретимся?
— А по ком же ты этот траур носишь: по мексиканскому Максимилиану? — И Термосесов, улыбаясь, указал ей на черные полосы за ее ногтями и, отодвинув ее от
себя,
сказал: — Ступай вымой руки!
— Что еще за республика! —
сказал он, — за это только горячо достаться может. А вот у меня есть с
собою всего правительства фотографические карточки, не хочешь ли, я их тебе подарю, и мы их развесим на стенку?
— С дамой? Дама — это само по
себе, — это дело междудельное! Нет-с, а вы помните, что я вам
сказал, когда поймал вас в Москве на Садовой?
— Помните, когда вы здесь уже, в здешнем губернском городе, в последний раз с правителем губернаторской канцелярии, из клуба идучи, разговаривали, он
сказал, что его превосходительство жалеет о своих прежних бестактностях и особенно о том, что допустил
себя до фамильярности с разными патриотами.
— Потому что я уже хотел один раз подавать просьбу, как меня княжеский управитель Глич крапивой выпорол, что я ходил об заклад для исправника лошадь красть, но весь народ мне отсоветовал: «Не подавай, говорят, Данилка, станут о тебе повальный обыск писать, мы все
скажем, что тебя давно бы надо в Сибирь сослать». Да-с, и я сам
себя даже достаточно чувствую, что мне за честь свою вступаться не пристало.
Препотенский не нашелся ответить: отрицать этого он не хотел, а прямо подтвердить боялся. Туганов устранил затруднение,
сказав, что отец протопоп только негодует что есть люди, поставляющие
себе задачею подрывать в простых сердцах веру.
И Николай Афанасьевич, скрипя своими сапожками, заковылял в комнаты к протопопице, но, побыв здесь всего одну минуту, взял с
собой дьякона и побрел к исправнику; от исправника они прошли к судье, и карлик с обоими с ними совещался, и ни от того, ни от другого ничего не узнал радостного. Они жалели Туберозова, говорили, что хотя протопоп и нехорошо сделал,
сказав такую возбуждающую проповедь, но что с ним все-таки поступлено уже через меру строго.
А этот прокурор, к которому было письмо, говорит: «
Скажи, не мое это дело, у вас свое начальство есть», и письма не дал, а велел кланяться, — вот и возьмите, если хотите,
себе его поклон.
— Это верно, я вам говорю, — пояснил дьякон и, выпив большую рюмку настойки, начал развивать. — Я вам даже и о
себе скажу. Я во хмелю очень прекрасный, потому что у меня ни озорства, ни мыслей скверных никогда нет; ну, я зато, братцы мои, смерть люблю пьяненький хвастать. Ей-право! И не то чтоб я это делал изнарочно, а так, верно, по природе. Начну такое на
себя сочинять, что после сам не надивлюсь, откуда только у меня эта брехня в то время берется.
—
Скажи же им, что я предерзостным
себя не признаю.
— Ну-с, государь мой, гордый отец протопоп, не желали вы сдаваться на просьбу, так теперь довели
себя до того, что должны оказать повиновение строгости: мне приказано вам
сказать, что вам властию повелевают извиниться.
Он уже жестоко ненавидел нового протопопа за его успех в проповеди и лютовал на него, как ревнивая женщина. Он сам чувствовал свою несправедливость, но не мог с
собой совладать, и когда Захария, взявшись устыжать его,
сказал, что Грацианский во всех своих поступках благороден, Ахилла нетерпеливо переломил бывшую в его руках палочку и проговорил...
Туганов велел подать
себе из шкафа одну папку и, достав оттуда рисунок египетской пирамиды,
сказал...