Неточные совпадения
— Бас у тебя, — говорил регент, — хороший, точно пушка стреляет; но непомерен ты до страсти, так
что чрез эту непомерность я даже не знаю, как
с тобой по достоинству обходиться.
—
Что тебе такое? — спрашивают его
с участием сердобольные люди.
В сравнении
с протоиереем Туберозовым и отцом Бенефактовым Ахилла Десницын может назваться человеком молодым, но и ему уже далеко за сорок, и по смоляным черным кудрям его пробежала сильная проседь. Роста Ахилла огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма приятен; тип лица имеет южный и говорит,
что происходит из малороссийских казаков, от коих он и в самом деле как будто унаследовал беспечность и храбрость и многие другие казачьи добродетели.
Окна эти обрамливались еще резными, ярко же раскрашенными наличниками и зелеными ставнями, которые никогда не закрывались, потому
что зимой крепкий домик не боялся холода, а отец протопоп любил свет, любил звезду, заглядывавшую ночью
с неба в его комнату, любил лунный луч, полосой глазета ложившийся на его разделанный под паркет пол.
Это была особа старенькая, маленькая, желтенькая, вострорылая, сморщенная,
с характером самым неуживчивым и до того несносным,
что, несмотря на свои золотые руки, она не находила себе места нигде и попала в слуги бездомовного Ахиллы, которому она могла сколько ей угодно трещать и чекотать, ибо он не замечал ни этого треска, ни чекота и самое крайнее раздражение своей старой служанки в решительные минуты прекращал только громовым: «Эсперанса, провались!» После таких слов Эсперанса обыкновенно исчезала, ибо знала,
что иначе Ахилла схватит ее на руки, посадит на крышу своей хаты и оставит там, не снимая, от зари до зари.
— Ах, да ведь вот вы, светские, ничего в этом не понимаете, так и не утверждайте,
что нет сомнения, — отвечал дьякон, — нет-с! тут большое сомнение!
Но, положим, на этот бы счет для разборки можно какую-нибудь заметочку положить — или сургучом под головкой прикапнуть, или сделать ножом на дереве нарезочку; но
что же вы поделаете
с ними в рассуждении политики?
И вот скажите же вы,
что я трижды глуп, — восклицал дьякон, — да-с, позволяю вам, скажите,
что я глуп, если он, отец Савелий, не сполитикует.
— Для
чего? А вот я там, может быть, покажу, как нас
с тобой люди уважают и помнят, — отвечал Туберозов.
—
Что ж, отец протопоп, «пред собою»? И я же ведь точно так же… тоже ведь и я предводительского внимания удостоился, — отвечал, слегка обижаясь, дьякон; но отец протопоп не почтил его претензии никаким ответом и, положив рядом
с собою поданную ему в это время трость отца Захарии, поехал.
— Надеюсь, надеюсь,
что одурачился, — утверждал отец Захария, добавив
с тихою укоризной: — а еще ведь ты, братец мой, логике обучался; стыдно!
На пятый или на шестой день по возвращении своем домой отец Савелий, отслужив позднюю обедню, позвал к себе на чай и городничего, и смотрителя училищ, и лекаря, и отца Захарию
с дьяконом Ахиллой и начал опять рассказывать,
что он слышал и
что видел в губернском городе.
— Чему-с? А она тому соответствует, — заговорил протяжнее дьякон, —
что дали мол, дескать, ему линейкой палю в руку.
А тебе, отец дьякон… я и о твоей трости, как ты меня просил, думал сказать, но нашел,
что лучше всего, чтобы ты
с нею вовсе ходить не смел, потому
что это твоему сану не принадлежит…
Да-с, это очень просто кончается: замотал покрепче руку ему в аксиосы, потряс хорошенько, да и выпустил, и ступай, мол, жалуйся,
что бит духовным лицом за безбожие…
Но боже мой, боже мой! как я только вспомню да подумаю — и
что это тогда со мною поделалось,
что я его, этакого негодивца Варнавку, слушал и
что даже до сего дня я еще
с ним как должно не расправился!
И к чему-с это; к
чему это я там в ту пору о нем заговорил?
Отец протопоп, услыхав мое козлогласие, вскочили
с постели, подошли в сорочке к окну и, распахнув раму, гневным голосом крикнули: «Ступай спать, Каин неистовый!» Верите ли: я даже затрепетал весь от этого слова,
что я «Каин», потому, представьте себе,
что я только собирался в Каины, а он уже это провидел.
За
что же ты молчишь? — восклицал дьякон, вдруг совсем начиная плакать и обращаясь
с поднятыми руками в ту сторону, где полагал быть дому отца протопопа.
Вот оттуда же,
с той же бакши, несется детский хохот, слышится плеск воды, потом топот босых ребячьих ног по мостовинам, звонкий лай игривой собаки, и все это кажется так близко,
что мать протопопица, продолжавшая все это время сидеть у окна, вскочила и выставила вперед руки.
Протопопица слушает
с удовольствием пение Ахиллы, потому
что она любит и его самого за то,
что он любит ее мужа, и любит его пение. Она замечталась и не слышит, как дьякон взошел на берег, и все приближается и приближается, и, наконец, под самым ее окошечком вдруг хватил
с декламацией...
— Извольте хорошенько слушать, в
чем дело и какое его было течение: Варнавка действительно сварил человека
с разрешения начальства, то есть лекаря и исправника, так как то был утопленник; но этот сваренец теперь его жестоко мучит и его мать, госпожу просвирню, и я все это разузнал и сказал у исправника отцу протопопу, и отец протопоп исправнику за это… того-с, по-французски, пробире-муа, задали, и исправник сказал:
что я, говорит, возьму солдат и положу этому конец; но я сказал,
что пока еще ты возьмешь солдат, а я сам солдат, и
с завтрашнего дня, ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна, вы будете видеть, как дьякон Ахилла начнет казнить учителя Варнавку, который богохульствует, смущает людей живых и мучит мертвых.
Но на этих словах поток красноречия Ахиллы оборвался, потому
что в это время как будто послышался издалека
с горы кашель отца протопопа.
Это взаимное благословение друг друга на сон грядущий они производили всегда оба одновременно, и притом
с такою ловкостью и быстротой,
что нельзя было надивиться, как их быстро мелькавшие одна мимо другой руки не хлопнут одна по другой и одна за другую не зацепятся.
Это хождение продолжалось еще
с добрый час, прежде
чем отец Савелий подошел к небольшому красному шкафику, утвержденному на высоком комоде
с вытянутою доской.
Из этого шкафа он достал Евгениевский «Календарь», переплетенный в толстый синий демикотон,
с желтым юхтовым корешком, положил эту книгу на стоявшем у его постели овальном столе, зажег пред собою две экономические свечи и остановился: ему показалось,
что жена его еще ворочается и не спит.
— Да, прошу тебя, пожалуй усни, — и
с этими словами отец протопоп, оседлав свой гордый римский нос большими серебряными очками, начал медленно перелистывать свою синюю книгу. Он не читал, а только перелистывал эту книгу и при том останавливался не на том,
что в ней было напечатано, а лишь просматривал его собственной рукой исписанные прокладные страницы. Все эти записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом целый мир воспоминаний, к которым он любил по временам обращаться.
1833 года, в восьмой день февраля, выехал
с попадьей из села Благодухова в Старгород и прибыл сюда 12-го числа о заутрене. На дороге чуть нас не съела волчья свадьба. В церкви застал нестроение. Раскол силен. Осмотревшись, нахожу,
что противодействие расколу по консисторской инструкции дело не важное, и о сем писал в консисторию и получил за то выговор».
Заключил,
что не
с иного
чего надо бы начать, к исправлению скорбей церкви, как
с изъятия самого духовенства из-под тяжкой зависимости.
Секретарь
с усмешкой сказал,
что „бедному удобнее в царствие Божие внити“, чтό мы и без его благородия знали, а отец ключарь при сем рассказали небезынтересный анекдот об одном академическом студенте, который впоследствии был знаменитым святителем и проповедником.
Представлял рапортом о дозволении иметь на Пасхе словопрение
с раскольниками, в
чем и отказано.
Следовало бы как ни на есть поизряднее примундириться, потому
что люди у нас руки целуют, а примундироваться еще пока ровно не на
что; но всего
что противнее, это сей презренный, наглый и бесстыжий тон консисторский,
с которым говорится: „А не хочешь ли, поп, в консисторию съездить подоиться?“ Нет, друже, не хочу, не хочу; поищите себе кормилицу подебелее.
Изложил сие дело владыке обстоятельно
что не ходил я к староверам не по нерадению, ибо то даже было в карманный себе ущерб; но я сделал сие для того дабы раскольники чувствовали,
что чести моего
с причтом посещения лишаются.
Сей же правитель, поляк, не по-владычнему дело сие рассмотреть изволил, а напустился на меня
с криком и рыканием, говоря,
что я потворствую расколу и сопротивляюсь воле моего государя.
Прошу вас, — сказал я
с поклоном, — все вы, здесь собравшиеся достопочтенные и именитые сограждане, простите мне,
что не стратига превознесенного воспомнил я вам в нашей беседе в образ силы и в подражание, но единого от малых, и если
что смутит вас от сего, то отнесите сие к моей малости, зане грешный поп ваш Савелий, назирая сего малого, не раз чувствует,
что сам он пред ним не иерей Бога вышнего, а в ризах сих, покрывающих мое недостоинство, — гроб повапленный.
Только
что прихожу домой
с пятком освященных после обедни яблок, как на пороге ожидает меня встреча
с некоторою довольно старою знакомкой: то сама попадья моя Наталья Николаевна, выкравшись тихо из церкви, во время отпуска, приготовила мне, по обычаю, чай
с легким фриштиком и стоит стопочкой на пороге, но стоит не
с пустыми руками, а
с букетом из речной лилеи и садового левкоя.
Но она со всею своею превосходною скромностью и со всею
с этою женскою кокетерией, которую хотя и попадья, но от природы унаследовала, вдруг и взаправду коварно начала меня обольщать воспоминаниями минувшей моей юности, напоминая,
что тому, о
чем она намекнула, нетрудно было статься, ибо был будто бы я столь собою пригож,
что когда приехал к ее отцу в город Фатеж на ней свататься, то все девицы не только духовные, но даже и светские по мне вздыхали!
Что же сие полотняное бегство означает? означает оно то,
что попадья моя выходит наипервейшая кокетка, да еще к тому и редкостная, потому
что не
с добрыми людьми, а
с мужем кокетничает.
И я, толстоносый, потому это только открыл,
что с последним падением платка ее тихий и радостный хохот раздался и потом за дверью ее босые ножонки затопотали.
Я этого не одобрил, потому
что такой переход беременной не совсем в силу; но обет исполнить ей разрешил, потому
что при такой радости, разумеется, и сам тогда
с нею пойду, и где она уставать станет, я понесу ее.
Столь этою мыслью желанною увлекаюсь,
что, увидев, как Наташа, шаля, села на качели, кои кухаркина девочка под яблонью подцепила, я даже снял те качели, чтобы сего вперед не случилось, и наверх яблони закинул
с величайшим опасением,
чему Наташа очень много смеялася.
Заношу препотешное событие, о
чем моя жена
с дьяконовым сыном-ритором вела сегодня не только разговор, но даже и спор.
Но, однако, она и сие поняла,
что я хотел выразить этою шуткой, намекая на ее кротость, и попробовала и это в себе опорочить, напомнив в сей цели, как она однажды руками билась
с почтмейстершей, отнимая у нее служащую девочку, которую та сурово наказывала.
Говорят иносказательно,
что наилучшее, чтобы женщина ходила
с водой против мужчины, ходящего
с огнем, то есть дабы, если он
с пылкостию, то она была бы
с кротостию, но все это, по-моему, еще не ясно, и притом слишком много толкований допускает; а я, глядя на себя
с Натальей Николаевной, решаюсь вывесть,
что и наивернейшее средство ладить — сие: пусть считают друг друга умнее друг друга, и оба тогда будут один другого умней.
3-госентября. Я сделал значительную ошибку: нет, совсем этой неосторожности не конец. Из консистории получен запрос: действительно ли я говорил импровизацией проповедь
с указанием на живое лицо? Ах, сколь у нас везде всего живого боятся!
Что ж, я так и отвечал,
что говорил именно вот как и вот
что. Думаю, не повесят же меня за это и головы не снимут, а между тем против воли смутно и спокойствие улетело.
Еще же о
чем ежели на ее счет вспоминают, то это еще повторение о ней различных оригинальных анекдотов о ее свиданиях
с посещавшми ее губернаторами, чиновниками, а также, в двенадцатом году,
с пленными французами; но все это относится к области ее минувшего века.
Николай Афанасьич, проведя меня через ряд
с поразительною для меня пышностью и крайней чистотой содержимых покоев, ввел меня в круглую комнату
с двумя рядами окон, изукрашенных в полукругах цветными стеклами; здесь мы нашли старушку немногим
чем побольше Николая.
Она. Не знаю я, сколько в этом доблести,
что мы
с этими полячишками о сю пору возимся, а по-моему, вдвое больше в этом меледы.
— А ты не грусти: чужие земли похвалой стоят, а наша и хайкой крепка будет. Да нам
с тобою и говорить довольно, а то я уж устала. Прощай; а если
что худое случится, то прибеги, пожалуйся. Ты не смотри на меня,
что я такой гриб лафертовский: грибы-то и в лесу живут, а и по городам про них знают. А
что если на тебя нападают, то ты этому радуйся; если бы ты льстив или глуп был, так на тебя бы не нападали, а хвалили бы и другим в пример ставили.
—
Что ж, — перебила меня она, — тем и лучше,
что у тебя простая жена; а где и на муже и на жене на обоих штаны надеты, там не бывать проку. Наилучшее дело, если баба в своей женской исподничке ходит, и ты вот ей за то на исподницы от меня это и отвези. Бабы любят подарки, а я дарить люблю. Бери же и поезжай
с богом.