Неточные совпадения
Едва ли в европейской хронике, богатой проходимцами и
набобами всяких национальностей, найдется такой другой пример,
как подвиги фамилии Лаптевых, которые заняли почетное место в скорбном листе европейских и всесветных безобразников.
С артистами он обращался,
как с преступниками, но претензий на директора театра не полагалось, потому что народ был все подневольный, больше из мелких служащих, а женский персонал готов был перенести даже побои, чтобы только быть отмеченным из среды других женщин в глазах всесильного
набоба.
Как попал Прозоров в кабинет
набоба и вдобавок попал в такое время дня, когда к Евгению Константинычу имели доступ только самые близкие люди или люди по особенно важным делам, — все это являлось загадкой.
По необъяснимому психологическому процессу результаты такой критики получались
как раз обратные:
набоб мог назвать сотни имен блестящих красавиц, которые затмевали сиянием своей красоты Прозорову, но все эти красавицы теряли в глазах
набоба всякую цену, потому что всех их можно было купить, даже такую упрямую красавицу,
как Братковская, которая своим упрямством просто поднимала себе цену — и только.
Иногда
набоб старался себя утешить тем, что Луша слишком занята своим доктором и поэтому нигде не показывается, — это было плохое утешение, но все-таки на минуту давало почву мысли; затем иногда ему казалось, что Луша избегает его просто потому, что боится показаться при дневном свете — этом беспощадном враге многих красавиц, блестящих,
как драгоценные камни, только при искусственном освещении.
Собственно говоря,
набоб даже не желал овладеть Лушой,
как владел другими женщинами; он только хотел ее видеть, говорить с ней — и только.
Девушка улыбнулась. Они молча пошли по аллее, обратно к пруду.
Набоб испытывал какое-то странное чувство смущения, хотя потихоньку и рассматривал свою даму. При ярком дневном свете она ничего не проиграла, а только казалась проще и свежее,
как картина, только что вышедшая из мастерской художника.
Не успело еще улечься впечатление этого неудачного эпизода,
как в одно прекрасное утро во флигелек Прозорова
набоб сделал визит, конечно в сопровождении Прейна. Виталий Кузьмич был дома и принял гостей с распростертыми объятиями, но Луша отнеслась к ним довольно сухо. Разговор вертелся на ожидаемых удовольствиях. Предполагалась поездка в горы и несколько охотничьих экскурсий.
В квартире Сарматова был сервирован легкий завтрак, на который ехавшая за
набобом челядь накинулась с той жадностью, с
какой бросается публика на железных дорогах к буфету.
Набоб чувствовал,
как кровь приливала к его голове и стучала в висках тонкими молоточками, а в глазах все застилало кружившим голову туманом.
Чтобы не испугать любительницу уединения,
набобу нужно было подвигаться вперед крайне осторожно, чтобы не стукнул под ногой ни один камень, иначе это воздушное счастье улетит,
как тень,
как те летучие мыши, которые с быстротой молнии пропадают в ночной мгле.
Набоб подполз так, что его нельзя было заметить со стороны огней, и, скорчившись, сел у ног Луши,
как самый покорный раб. Это смирение тронуло сердце Луши, и она молча ожидала первого вопроса.
Девушка торопливо вытерла своим платком протянутую мясистую ладонь, которая могла ее поднять на воздух,
как перышко. Она слышала,
как тяжело дышал ее собеседник, и опять собрала около ног распустившиеся складки платья, точно защищаясь этим жестом от протянутой к ней сильной руки. В это мгновенье она как-то сама собой очутилась в железных объятиях
набоба, который задыхавшимся шепотом повторял ей...
На верху скалы завязалась безмолвная борьба. Луша чувствовала,
как к ней ближе и ближе тянулось потное, разгоряченное лицо; она напрягла последние силы, чтобы оторваться от места и всей тяжестью тела тянулась вниз, но в этот момент железные руки распались сами собой.
Набоб, схватившись за голову, с прежним смирением занял свою старую позицию и глухо забормотал прерывавшимся шепотом...
Девушка торопливо протянула свою руку и почувствовала, с странным трепетом в душе,
как к ее тонким розовым пальцам прильнуло горячее лицо
набоба и его белокурые волосы обвили ее шелковой волной. Ее на мгновенье охватило торжествующее чувство удовлетворенной гордости:
набоб пресмыкался у ее ног точно так же,
как пресмыкались пред ним сотни других, таких же жалких людей.
— Представьте себе, я чуть не заблудился… — весело ответил
набоб, припоминая,
как Луша вытирала его руки платком. — Еще четверть часа — и я, кажется, погиб бы в этой трущобе.
В числе охотников был и Родион Антоныч, тоже облекшийся в охотничью куртку и высокие сапоги; выбрав местечко на глазах
набоба, он почтительно сидел на траве, не спуская глаз с своего владыки,
как вымуштрованный охотничий пес.
Комары лезли
набобу в нос, в рот, даже в уши; он сначала отмахивался от них рукой, а потом покорился своей участи и только в крайнем случае судорожно мотал головой,
как привязанная к столбу лошадь.
— Успокойтесь, Майзель! — уговаривал расходившегося старика
набоб. — Этот господин поступил очень находчиво — и только… А Сарматов жестоко проврался! Я думал, что он совсем оторвет себе голову… А
как фамилия этого господина, который прогнал вашу собаку?
Общее внимание и градом сыпавшиеся со всех сторон просьбы повергли Ришелье в окончательное смущение, так что он готов был замолчать самым глупым образом и из-за какой-нибудь дурацкой гимнастики разом потерять все внимание,
какое успел заслужить в глазах
набоба.
Нужно было такому чуду свершаться исправно каждый день, чтобы люди смотрели на него, ковыряя пальцем в носу,
как смотрел
набоб и его приспешники, которым утро напоминало только о новой еде и новом питье.
— Я сейчас… — бормотал
набоб, натягивая на себя одеяло. — А на генерала мне наплевать… Вот еще мило: каторжный
какой дался вам!
Собаку-фаворитку привезли только накануне, и она с радостным визгом принялась прыгать около хозяина, вертела хвостом и умильно заглядывала
набобу прямо в рот. Другие собаки взвизгивали на сворах у егерей, подтянутых и вычищенных,
как картинки. Сегодня была приготовлена настоящая парадная охота, и серебряный охотничий рог уже трубил два раза сбор.
Как ни уговаривал Прейн,
как ни убеждал,
как ни настаивал,
как ни ругался — все было напрасно, и
набоб с упрямством балованного ребенка стоял на своем. Это был один из тех припадков,
какие перешли к Евгению Константиновичу по наследству от его ближайших предков, отличавшихся большой эксцентричностью. Рассерженный и покрасневший Прейн несколько мгновений пристально смотрел на обрюзгшее, апатичное лицо
набоба, уже погрузившегося в обычное полусонное состояние, и только сердито плюнул в сторону.
С другой стороны, генерал, обсудив хладнокровно свою выходку, совершенно безупречную в нравственном смысле, нашел, что резкий тон этой выходки был подготовлен в нем неприятным отъездом Нины Леонтьевны, следовательно, он был несправедлив к
набобу, который поступил так же,
как делают другие охотники.
Примирение
набоба с генералом разрешило все сомнения и опять придало храбрости унывавшим «тетюевцам»,
как их называл Прозоров.
— Ах, отстаньте, пожалуйста! Охота вам обращать внимание на нас, старух, — довольно фамильярно ответила Раиса Павловна, насквозь видевшая
набоба. — Старые бабы,
как худые горшки, вечно дребезжат. Вы лучше расскажите о своей поездке. Я так жалею, так жалею, что не могла принять в ней участие. Все говорят,
как вы отлично стреляли…
Луша сидела на стуле рядом с Раисой Павловной и при последних словах едва заметно улыбнулась. Она точно выросла и возмужала за последнее время и держалась с самой непринужденной простотой,
какая дается другим только путем мучительной дрессировки.
Набоб заметил улыбку Луши и тоже улыбнулся: они понимали друг друга без слов.
Набоб был любезен,
как никогда, шутил, смеялся, говорил комплименты и вообще держал себя совсем своим человеком, так что от такого счастья у Раисы Павловны закружилась голова. Даже эта опытная и испытанная женщина немного чувствовала себя не в своей тарелке с глазу на глаз с
набобом и могла только удивляться самообладанию Луши, которая положительно превосходила ее самые смелые ожидания, эта девчонка положительно забрала в руки
набоба.
В полузакрытых глазах
набоба вспыхнул чувственный огонек, и он посмотрел долгим и пристальным взглядом на свою собеседницу, точно стараясь припомнить что-то. Эта девчонка положительно раздражала его своим самоуверенным тоном, который делал ее такой пикантной,
как те редкие растения, которые являются каким-то исключением в среде прочей зеленой братии.
Первой заботой ее было доставить обещанную аудиенцию у
набоба Тетюеву, и такая аудиенция наконец состоялась. Часа в два пополудни, когда
набоб отдыхал в своем кабинете после кофе, Прейн ввел туда Тетюева. Земский боец был во фраке, в белом галстуке и в белых перчатках,
как концертный певец; под мышкой он держал портфель,
как маленький министр.
Поклонившись в ответ на комплимент
набоба, Тетюев с напускной развязностью занял стул около письменного стола; Прейн, закурив сигару, следил за этой сценой своими бесцветными глазами и думал о том,
как ему утишить ненависть Луши к Раисе Павловне.
Набоб поклонился и сказал на это приветствие несколько казенных фраз,
какие говорятся в таких торжественных случаях. Родион Антоныч сидел все время
как на угольях и чувствовал себя таким маленьким, точно генерал ему хотел сказать: «А ты зачем сюда, братец, затесался?» Майзель, Вершинин и Тетюев держали себя с достоинством,
как люди бывалые, хотя немного и косились на записную книжку Перекрестова.
Сарматов, так милостиво отмеченный
набобом, хотел удивить мир злодейством,
как сам характеризовал свою театральную затею.
В последнее время все стали замечать, что Прасковья Семеновна сильно изменилась: начала рядиться в какие-то бантики, пряталась от всех, писала какие-то таинственные записочки и вообще держала, себя странным образом. Раиса Павловна давно заметила эту перемену в сумасшедшей и боялась,
как бы она не выкинула какой-нибудь дикой штуки в присутствии
набоба; но выселить ее из господского дома не решалась.
Эта записка была от женщины, и
набоб испытывал то приятное волнение,
какое овладевает человеком в неизвестном ожидании.
Были записки серьезные, умоляющие, сердитые, нежные, угрожающие, были записки с упреками и оскорблениями, с чувством собственного достоинства или уязвленного самолюбия, остроумные, милые и грациозные,
как улыбка просыпающегося ребенка, и просто взбалмошные, капризные, шаловливые, с неуловимой игрой слов и смыслом между строк, — это было целое море любви, в котором
набоб не утонул только потому, что всегда плыл по течению, куда его несла волна.
Но полученная
набобом записка сегодня была таинственна,
как сфинкс, и он долго ломал над ней голову.
Но генерал был неумолим и на этот раз поставил на своем, заставив
набоба проглотить доклад целиком. Чтение продолжалось с небольшими перерывами битых часов пять. Конечно, Евгений Константиныч не дослушал и первой части этого феноменального труда с надлежащим вниманием, а все остальное время сумрачно шагал по кабинету, заложив руки за спину,
как приговоренный к смерти. Генерал слишком увлекся своей ролью, чтобы замечать истинный ход мыслей и чувств своей жертвы.
Известие о сбежавшем
набобе еще раз переполошило весь Кукарский завод, причем все накинулись на Прейна,
как сумасшедшие.
Отъезд
набоба довел расходившиеся страсти до последней степени напряжения, и две женщины, стоявшие во главе партий, питали друг к другу то же ожесточение,
как две матки в одном улье.
Мы избавим читателя от описания того,
как заблудшие, но возвращенные овцы ели, пили, льстили Раисе Павловне и наперебой рассказывали самые смешные анекдоты про
набоба и генерала с его «болванкой» и про его свиту. Проделывалось то же самое, что проделывается всеми и, к сожалению, слишком часто.