Неточные совпадения
— Да вы сегодня, кажется, совсем
с ума спятили: я буду советоваться
с Платоном Васильичем… Ха-ха!.. Для этого я вас и звала сюда!.. Если хотите знать, так Платон Васильич не увидит этого письма, как своих ушей. Неужели вы не нашли ничего глупее мне посоветовать? Что такое Платон Васильич? — дурак и больше ничего… Да
говорите же наконец или убирайтесь, откуда пришли! Меня больше всего сводит
с ума эта особа, которая едет
с генералом Блиновым. Заметили, что слово особа подчеркнуто?
— Пока ничего не знаю, но
с месяц, никак не более. Как раз пробудет, одним словом, столько, что ты успеешь повеселиться до упаду, и, кто знает… Да, да!..
Говорю совершенно серьезно…
— Нет, они едут-с… — настаивал дозорный. — Вся фабрика в голос
говорит.
Девочка отмалчивалась в счастливом случае или убегала от своей мучительницы со слезами на глазах. Именно эти слезы и нужны были Раисе Павловне: они точно успокаивали в ней того беса, который мучил ее. Каждая ленточка, каждый бантик, каждое грязное пятно, не
говоря уже о мужском костюме Луши, — все это доставляло Раисе Павловне обильный материал для самых тонких насмешек и сарказмов. Прозоров часто бывал свидетелем этой травли и относился к ней
с своей обычной пассивностью.
Стеклянная старинная чернильница
с гусиными перьями — Родион Антоныч не признавал стальных —
говорила о той патриархальности, когда добрые люди всякой писаной бумаги, если только она не относилась к чему-нибудь божественному, боялись, как огня, и боялись не без основания, потому что из таких чернильниц много вылилось всяких зол и напастей.
— Зачем вы
говорите: «сударыня-с»… Зовите меня по имени.
Злые языки
говорили, что такие обновления состава приживалок совпадали
с приездами Прейна, который, как все старые холостяки, очень любил женское общество.
— Ну, уж ты очень далеко хватила: Лаптева!.. Дай бог Прейна облюбовать
с грехом пополам, а Лаптев уже занят, и, кажется, занят серьезно. Слыхали про Братковскую?
Говорят, красавица: высокого роста,
с большими голубыми глазами,
с золотистыми волосами… А сложена как богиня. Первая красавица в Петербурге. А тут какая-нибудь чумичка — Луша… фи!..
— Однако она сильно изменилась в последнее время, — задумчиво
говорила Аннинька, — лицо осунулось, под глазами синие круги… Я вчера прихожу и рассказываю ей, что мы
с тобой видели Амальку, как она ехала по улице в коляске вместе
с Тетюевой, так Раиса Павловна даже побелела вся. А ведь скверная штука выйдет, если Тетюев действительно смажет нашу Раису Павловну, Куда мы тогда
с тобой денемся, Эмма?
«У Раисы Павловны Нерон, а у Нины Леонтьевны обезьяны… Так-с. Ох, уж эти дамы, дамы!.. А имя, должно быть, заграничное! Нина… Должно быть, какая-нибудь черкешенка, черт ее возьми совсем. Злющие канальи,
говорят, эти черкешенки!»
Братковский бывал в господском доме и по-прежнему был хорош, но о генерале Блинове, о Нине Леонтьевне и своей сестре, видимо, избегал
говорить. Сарматов и Прозоров были в восторге от тех анекдотов, которые Братковский рассказывал для одних мужчин; Дымцевич в качестве компатриота ходил во флигель к Братковскому запросто и познакомился
с обеими обезьянами Нины Леонтьевны. Один Вершинин заметно косился на молодого человека, потому что вообще не выносил соперников по части застольных анекдотов.
Когда все таким образом привыкли к своему положению и даже начали
говорить, что все разно — двух смертей не бывать, а одной не миновать, из Петербурга от Прохора Сазоныча прилетела наконец давно ожидаемая телеграмма, гласившая: «Сегодня Лаптев выезжает
с Прейном и Блиновым. Заводных приготовьте пятнадцать троек».
— Одначе долго-таки барин не едет! —
говорил какой-то седой старик, поглядывая в окна господского дома. — Пора бы!
с какого времени дожидаем…
— Этот Платон Васильич больше, чем идиот, —
говорила она Анниньке. — Ну что ему стоило послать из Половинки какого-нибудь лесообъездчика?.. Наконец Родион Антоныч чего смотрит! Это можно
с ума сойти!
— Какие вы глупости
говорите, Прейн! — улыбнулась Раиса Павловна уже
с сознанием своей силы. — Mademoiselle Эмма, которую вы, кажется, немного знаете, потом Аннинька!.. и будет! У меня не воспитательный дом.
Расстегнутые вороты пестрядевых рубах, сожженные, покрытые потом лица, бессильно опущенные
с напружившимися жилами руки, усталая походка — все
говорило о том, что они только вышли из огненной работы.
Некоторые из представителей этой фамилии не только не бывали в России ни разу, но даже не умели
говорить по-русски; единственным основанием фигурировать в качестве «русских принцев» были те крепостные рубли, которые текли
с Урала на веселую далекую заграницу неиссякаемой широкой волной.
Единственная вещь, которую можно было бы поставить им в заслугу, если бы она зависела от их воли, было то, что все они догадывались скоро «раскланиваться
с здешним миром», как
говорят китайцы о смерти.
— Давненько мы
с тобой не виделись, Виталий Кузьмич… —
говорил генерал, обнимая Прозорова.
— Не приказано… Высшее начальство не согласно. Да и черт
с ней совсем, собственно
говоря. Раиса Павловна надула в уши девчонке, что она красавица, ну, натурально, та и уши развесила. Я лучше Анниньку заставлю в дивертисменте или в водевиле русские песни петь. Лихо отколет!..
— А Раиса Павловна что-нибудь устроит, —
говорил кто-то. — Дайте срок, только бы ей увидаться
с Прейном.
— Ах, вы, ироды, ироды!.. — ругался Родион Антоныч, наступая на ходоков по-петушиному. — Не нашли другого времени… а? Уж я говорил-говорил вам, а вот теперь и пеняйте на себя. Лезут
с бумагой к барину, когда тому некогда…
— Что за беда, если вам придется объясниться
с генералом! —
говорила Раиса Павловна. — Ну, возьмем крайний случай, что он покричит на вас, даже если выгонит… Мне тоже несладко достается!
— Нет, это ты, ваше превосходительство, неправильно
говоришь, — отрезал Ермило Кожин, когда генерал кончил. — Конечно, мы люди темные, не ученые, а ты — неправильно. И насчет покосу неправильно, потому мужику лошадь
с коровою первое дело… А десятинки две ежели у мужика есть, так он от свободности и пашенку распашет — не все же на фабрике да по куреням болтаться. Тоже вот насчет выгону… Наша заводская лошадь зиму-то зимскую за двоих робит, а летом ей и отдохнуть надо.
— Не желаете ли вы дать некоторые объяснения по составлению уставной грамоты, — приступил генерал прямо к делу. — Я уже
говорил с мужиками.
Лаптев
с удивлением слушал Прейна, который, против своего обыкновения, сегодня
говорил серьезно, что
с ним случалось крайне редко, так что его повелитель имел полное право удивляться.
— Теперь я могу вас познакомить
с нашими красавицами, —
говорила Раиса Павловна, когда Евгений Константиныч выводил ее из кружившейся толпы. Раиса Павловна подвела своего кавалера к Наташе Шестеркиной и m-lle Канунниковой. Потом той же участи подверглись Аннинька и m-lle Эмма. По лицу Евгения Константиныча Раиса Павловна сразу заметила, что ее придворные красавицы не произвели на него никакого впечатления, хотя открытые плечи Наташи Шестеркиной могли выдержать самую строгую критику.
— Ничего, вы хорошо ведете свои дела! —
говорил Прейн, когда Раиса Павловна шла
с ним под руку.
— Ах, какие вы слова
говорите! —
с ужасом шептал Родион Антоныч, оглядываясь по сторонам на разговаривавшие кучки служащих.
— Я так полагаю, что умный человек прежде всего должен уважать себя, — продолжал Сахаров. — Особенно человек
с высшим образованием… Я вам по совести
говорю!
— Я далек от мысли осуждать промышленную политику правительства вообще, —
говорил генерал, разглаживая усы. — Вообще я друг порядка и крепкой власти. Но вместе
с тем интересы русской промышленности, загнанные иностранными капиталами в дальний угол, заставляют нас принять свои меры. Кэри
говорит прямо…
Кофе был подан в кабинет, и Лаптев все время дурачился, как школьник; он даже скопировал генерала, а между прочим досталось и Нине Леонтьевне
с Раисой Павловной. Мужчины теперь
говорили о дамах
с той непринужденностью, какой вознаграждают себя все мужчины за официальные любезности и вежливость
с женщинами в обществе. Особенно отличился Прозоров, перещеголявший даже Сарматова своим ядовитым остроумием.
Около m-me Майзель вертелся Перекрестов и Летучий, два секретаря Евгения Константиныча, которым решительно нечего было делать, ухаживали за Наташей Шестеркиной и Канунниковой, пан Братковский бродил
с «галками», «почти молодые люди» — за дочерями Сарматова, Прейн любил
говорить с m-me Дымцевич и т. д.
—
С вами невозможно
говорить серьезно, потому что вы непременно хотите видеть везде одну смешную сторону… Это несправедливо. А нынче даже воюющие стороны уважают взаимные права.
— Знаешь, Луша, что сказал Прейн третьего дня? — задумчиво
говорила Раиса Павловна после длинной паузы. — Он намекнул, что Евгений Константиныч дал бы тебе солидную стипендию, если бы ты вздумала получить высшее образование где-нибудь в столице… Конечно, отец поехал бы
с тобой, и даже доктору Прейн обещал свои рекомендации.
Костюмы дам носили меланхолический характер серых тонов; только одна m-me Сарматова явилась в платье «цвета свежепросольного огурца», как
говорил Прозоров, что, по ее мнению, имело какое-то соотношение
с предполагаемой охотой.
Днем он не имел возможности
поговорить с Лушей, за исключением двух-трех случайно брошенных фраз; девушка точно
с намерением избегала его общества и под разными предлогами ловко увертывалась от него.
— Но это не мешает мне чувствовать то, что я
говорю, чувствовать
с того момента, когда я в первый раз увидал вас. Я боюсь назвать то чувство, которое…
Прошел еще час, пока Евгений Константиныч при помощи Чарльза пришел в надлежащий порядок и показался из своей избушки в охотничьей куртке, в серой шляпе
с ястребиным пером и в лакированных ботфортах. Генерал поздоровался
с ним очень сухо и только показал глазами на стоявшее высоко солнце; Майзель тоже морщился и передергивал плечами, как человек, привыкший больше
говорить и даже думать одними жестами.
— Замечательная собака! —
говорил Лаптев, лаская своего пойнтера. — Какую стойку делает! Раз выдержала дупеля час
с четвертью. Таких собак только две по всей России: у меня и у барона N.
Набоб был любезен, как никогда, шутил, смеялся,
говорил комплименты и вообще держал себя совсем своим человеком, так что от такого счастья у Раисы Павловны закружилась голова. Даже эта опытная и испытанная женщина немного чувствовала себя не в своей тарелке
с глазу на глаз
с набобом и могла только удивляться самообладанию Луши, которая положительно превосходила ее самые смелые ожидания, эта девчонка положительно забрала в руки набоба.
— Да, ничего… скверная, — отвечал Прейн, стараясь попасть в тон Луши. — Скажите, пожалуйста, мне показалось давеча, что я встретил вас в обществе mademoiselle Эммы, вон в той аллее, направо, и мне показалось, что вы гуляли
с ней под руку и разговаривали о чем-то очень тихо. Конечно, это не мое дело, но мне показалось немного подозрительно: и время такое раннее для уединенных прогулок, и
говорили вы тихо, и mademoiselle Эмма все оглядывалась по сторонам…
— О нет же, тысячу раз нет! —
с спокойной улыбкой отвечал каждый раз Прейн. — Я знаю, что все так думают и
говорят, но все жестоко ошибаются. Дело в том, что люди не могут себе представить близких отношений между мужчиной и женщиной иначе, как только в одной форме, а между тем я действительно и теперь люблю Раису Павловну как замечательно умную женщину,
с совершенно особенным темпераментом. Мы
с ней были даже на «ты», но между нами ничего не могло быть такого, в чем бы я мог упрекнуть себя…
Но как ни уговаривала Раиса Павловна своего Ришелье, как ни старалась поднять в нем упадавший дух мужества, он все-таки трусил генерала и крепко трусил. Даже сердце у него екнуло, когда он опять увидал этого генерала
с деловой нахмуренной физиономией. Ведь настоящий генерал, ученая голова, профессор, что там Раиса Павловна ни
говори…
Говорю это как человек науки, который может только пожелать, чтобы и другие заводовладельцы отнеслись к своему делу
с такой же энергией и, что особенно важно,
с такой же теплотой и искренним участием.
Кстати, мне пришлось хорошо познакомиться
с этим вопросом из первых рук: я имел случай несколько раз
говорить с представителями крестьянского общества, а кроме того, я получил довольно обстоятельный доклад, собственно, от кукарского заводоуправления специально по этому делу.
— Знаете что, — сообщила она, — я
говорила о вас
с Мироном, и мы решили передать вам один заказ… Именно, вы будете писать историю фамилии заводовладельцев Лаптевых.
—
Говорите… если вам это доставляет удовольствие, —
с прежним бессердечием заметила Луша, пожимая плечами. — Только я думаю, что между нами всякие разговоры — совершенно лишняя роскошь. Надеюсь, что мы и без слов понимаем друг друга.
После своего неудачного свидания
с «добрым гением» набоб чувствовал себя очень скверно. Он никому не
говорил ни слова, но каждую минуту боялся, что вот-вот эта сумасшедшая разболтает всем о своем подвиге, и тогда все пропало. Показаться смешным для набоба было величайшим наказанием. Вот в это тяжелое время генерал и принялся расчищать почву для Тетюева, явившись к набобу
с своим объемистым докладом.
— Благодарю вас, генерал, от души благодарю! —
с облегченным сердцем
говорил набоб, когда чтение кончилось. — Я во всем согласен
с вами и очень рад, что нашел наконец человека, которому могу вполне довериться. Вот и Прейн то же
говорит…