Неточные совпадения
— Голубушка, Татьяна Власьевна… Мой грех — мой ответ. Я отвечу за тебя
и перед мужем,
и перед людьми,
и перед Богом, только не дай погибнуть христианской душе… Прогонишь меня — один мне конец. Пересушила ты меня, злая моя разлучница… Прости меня, Татьяна Власьевна, да прикажи мне уйти, а своей воли у меня нет. Что
скажешь мне,
то и буду делать.
Чем существовали обитатели этой деревушки — трудно
сказать,
и единственным мотивом, могшим несколько оправдать их существование, служили разбросанные около Полдневской прииски, но дело в
том, что полдневские не любили работать, предпочитая всему на свете свою свободу.
— Ну, слушай, Гордей Евстратыч… Робили мы, пятнадцать годов
тому назад, у купцов Девяткиных… шахту били… много они денег просадили на нее… я ходил у них за штегеря… на восемнадцатом аршине напали на жилку… а я
сказал, что дальше незачем рыть… От всех скрыл… ну, поверили, шахту
и бросили… Из нее я тебе жилку с Михалком послал…
— Нам невозможно без водки… — отрезал кривой мужичонко. — Так ведь, Кайло? Вот
и Пестерь
то же самое
скажет…
— Так, так… Конечно, бывают случаи, Татьяна Власьевна, — мягко соглашался о. Крискент, расправляя свою бородку веером. — Человек предполагает — Бог располагает. Это уж не от нас, а свыше. Мы с своей стороны должны претерпевать
и претерпевать… Как
сказал апостол: «Претерпевый до конца,
той спасен будет…» Именно!
— О нет, я этого не
сказал, как не
сказал и того, что нужно брать жилку…
Вообще невестками своими, как
и внуками, Татьяна Власьевна была очень довольна
и в случае каких недоразумений всегда говорила: «Ну, милушка, час терпеть, а век жить…» Но она не могла
того же
сказать о невитом сене, Нюше, характер которой вообще сильно беспокоил Татьяну Власьевну, потому что напоминал собой нелюбимую дочь-модницу, Алену Евстратовну.
Марфа Петровна вылила свои наблюдения о брагинском доме, прибавив для красного словца самую чуточку. В оправдание последнего Марфа Петровна могла
сказать то, что сама первая верила своим прибавкам. Принесенное ею известие заставило задуматься Агнею Герасимовну, которая долго припоминала что-то
и наконец проговорила...
— А что я сказывал Гордею Евстратычу,
то и тебе
скажу… Больше ничего не знаю. Плохо тогда мне пришлось, больно плохо; а тут Михалко в Полдневскую приехал, ну, ко мне зашел… Думал, думал, чем пропадать жилке задарма — пусть уж ей владеет хоть хороший человек.
— Это вы справедливо, Татьяна Власьевна… Точно, что наша Марфа Петровна целый дом ведет, только ведь все-таки она чужой человек, ежели разобрать. Уж ей не укажи ни в чем, а боже упаси, ежели поперешное слово
сказать. Склалась, только ее
и видел. К
тем же Шабалиным уйдет, ей везде дорога.
— Тебе хорошо, черту… Умрешь,
и вся тут, а мы как? — соображал Кайло, раздражаясь все больше
и больше. — Шайтан ты, я тебе
скажу… Не нашел никого хуже-то, окаянная душа! Он тебя
и отблагодарил, нечего
сказать… От этакого богачества мог бы тебе хошь десять рублей в месяц давать, а
то…
Агнея Герасимовна разливалась рекой, оплакивая свою Аришу, как мертвую; Матрена Ильинична тоже крепко убивалась о своей Дуне, которая вдобавок уже давно ходила тяжелая
и была совсем «на
тех порах», так что ей
и сказать ничего было нельзя.
— Вздор мелет! — сердито отрезала Татьяна Власьевна, когда Феня передавала ей свои разговоры с Зотушкой. — Это его Колобовы да Савины настраивают… Что ему
скажут, он
то и мелет.
— Помните, Гордей Евстратыч, как вы мне тогда
сказали про великое слово о Нюше… Вот я хочу поговорить с вами о нем. Зачем вы ее губите, Гордей Евстратыч? Посмотрите, что из нее сталось в полгода: кукла какая-то, а не живой человек… Ежели еще так полгода пройдет, так, пожалуй, к весне
и совсем она ноги протянет. Я это не к
тому говорю, чтобы мне самой очень нравился Алексей… Я
и раньше смеялась над Нюшей, ну, оно вышло вон как. Если он ей нравится, так…
Уж если у вас самих язык не ворочается, так я сама бы все оборудовала: поехала бы к Савиным да к Колобовым
и сказала, что вы сокрушаетесь очень, а самим приехать как-то неловко, а потом
то же самое
сказала бы вам…
То же
и про ребят
скажу, про Михалка да про Архипа…
Когда таким образом Феня оказалась достаточно подготовленной, Алена Евстратьевна приказала братцу Гордею Евстратычу объясниться с ней самому. Девушка ждала этого визита
и со страхом думала о
том, что она
скажет Гордею Евстратычу. Он пришел к ней бледный, но спокойный
и важный, как всегда. Извинившись за старое, он повел степенную
и обстоятельную речь, хотя к сказанному уже Аленой Евстратьевной
и о. Крискентом трудно было прибавить что-нибудь новое.
— Ах, не
то, бабушка… Понимаешь? Господь, когда сотворил всякую тварь
и Адама…
и когда посмотрел на эту тварь
и на Адама, прямо
сказал: нехорошо жить человеку одному… сотворим ему жену… Так? Ну вот, я про это про самое
и говорю…
— У меня под надзором девятьсот приисков, милочка,
и ежели я буду всякому золотопромышленнику уступать, так меня Бог камнем убьет, да!.. Дело твое я знаю досконально
и могу
сказать только
то, что не хлопочи понапрасну. Вот
и все!.. Взяток никому не давай — даром последние деньги издержишь, потому что пролитого не воротишь.
— Да, почесть,
и разговору особенного не было, Татьяна Власьевна, — объяснили старухи, — а приехал да
и обсказал все дело — только
и всего. «Чего, — говорит, — вы ссоритесь?»
И пошел
и пошел:
и невесток приплел,
и золото,
и Марфу Петровну… Ну, обнаковенно всех на свежую воду
и вывел, даже совестно нам стало.
И чего это мы только делили, Татьяна Власьевна? Легкое место
сказать: два года… а?.. Диви бы хоть ссорились, а
то только
и всего было, что Марфа Петровна переплескивала из дома в дом.
— Потерпи, милушка. Как быть-то?.. Деньги дело наживное. А уж насчет Владимира Петровича ты даже совсем напрасно сумлеваешься. Вон у него самовар даже серебряный, ковры какие, а дома-то, сказывают, сколько добра всякого… Уж ежели этакому человеку да не верить, милушка, так
и жить на белом свете нельзя. На что наша Маланья, на всех фукает, как старая кошка, а
и та: «Вот уж барин, так можно
сказать, что взаправский барин!»
Нюша сразу заметила по лицам обоих друзей, что они пришли не с добром,
и попробовала спасти бабушку
тем, что не
сказала ее дома.
И то надо
сказать, мамынька, — договорила она жалостливо, — какие теперь ваши достатки: дай бог одну голову прокормить, да вам одним-то много ли надо!
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо
скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что
тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь
скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да
и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе…
И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит,
и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Осип (выходит
и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту,
и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да
скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону,
скажи, барин не плотит: прогон, мол,
скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не
то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения
и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу
сказать. Да
и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено,
и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Бобчинский. Да если этак
и государю придется,
то скажите и государю, что вот, мол, ваше императорское величество, в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинскнй.