Неточные совпадения
Существование Алешки Пазухина не было тайной ни для
кого в семье, хотя об этом никто не говорил ни слова: парень был подходящий, хорошей «природы»,
как говорила про себя степенная Татьяна Власьевна.
Вон про Шабалина рассказывают
какие штуки: народ морит работой на своих приисках, не рассчитывает, а попробуй судиться с ним,
кому угодно рот заткнет.
Отец Крискент только развел руками, что можно было истолковать
как угодно. Но именно последние-то тирады батюшки, которые
как будто клонились к тому, чтобы отказаться от жилки, собственно, и убедили Татьяну Власьевну в необходимости «покориться неисповедимым судьбам Промысла», то есть в данном случае взять на себя Маркушкину жилку, пока Вукол Логиныч или
кто другой не перехватил ее.
Одним словом, Марфа Петровна возвратилась домой с богатым запасом новостей, который еще увеличился дорогой,
как катившийся под гору
ком снега.
— А бабушка-то?.. Да она тебе все глаза выцарапает, а меня на поклоны поставит. Вот тебе и на саночках прокатиться… Уж и жисть только наша! Вот Феня Пятова хоть на ярмарку съездила в Ирбит, а мы все сиди да посиди… Только ведь нашему брату и погулять что в девках; а тут вот погуляй,
как цепная собака. Хоть бы ты меня увез, Алешка, что ли… Ей-богу! Устроили бы свадьбу-самокрутку, и вся тут. В Шабалинских скитах старики
кого угодно сводом свенчают.
В брагинском доме было тихо, но это была самая напряженная, неестественная тишина. «Сам» ходил по дому
как ночь темная; ни от
кого приступу к нему не было, кроме Татьяны Власьевны. Они запирались в горнице Гордея Евстратыча и подолгу беседовали о чем-то. Потом Гордей Евстратыч ездил в Полдневскую один, а
как оттуда вернулся, взял с собой Михалка, несколько лопат и кайл и опять уехал. Это были первые разведки жилки.
— Не знаю уж,
как кому покажется…
Крискенту стоило только кое-что припомнить, чтобы узнать сейчас неизвестного дателя, которым, конечно, был не
кто иной,
как Гордей Евстратыч.
Последнее чувство росло и увеличивалось,
как катившийся под гору
ком снега, так что люди самые близкие к этой семье начали теперь относиться к ней как-то подозрительно, хотя к этому не было подано ни малейшего повода.
Уж
кому бы ближе,
как не им, покучиться с деньгами, ведь не чужие, слава богу…
Спросите у
кого угодно,
как по другим-прочим местам богатые люди живут.
— Верно, мамынька, — подтверждал Гордей Евстратыч. — Ты рассуди только то, что открой Маркушка
кому другому жилку, да разве ему
какая бы польза от этого была?.. Ну а мы свое дело сделали…
— Ах, мамынька, мамынька! Да разве Маркушка сам жилку нашел? Ведь он ее вроде
как украл у Кутневых; ну а Господь его не допустил до золота… Вот и все!.. Ежели бы Маркушка сам отыскал жилку, ну, тогда еще другое дело. По-настоящему, ежели и помочь
кому, так следовало помочь тем же Кутневым… Натурально, ежели бы они в живности были, мамынька.
— Гляжу я на тебя и ума не могу приложить: в
кого ты издалась такая удалая, — говорила иногда Татьяна Власьевна, любуясь красавицей Феней. — Уж можно сказать, что во всем не
как наша Анна Гордеевна.
— Вот гости-то ваши меня беспокоят, милушка… Ведь вон
какие статуи, один другого лучше. Сумлеваюсь я насчет их… Хоть
кого на грех наведут.
— Вот теперь и полюбуйся… — корила свою модницу Татьяна Власьевна, — на
кого стала наша-то Нюша похожа? Бродит по дому,
как омморошная… Отец-то шубку вон
какую привез из Нижнего, а она и поглядеть-то на нее не хочет. Тоже вот Зотушка… Хорошо это нам глядеть на него,
как он из милости по чужим людям проживается? Стыдобушка нашей головушке, а чья это работа? Все твоя, Аленушка…
— Да, да… — лепетал о. Крискент, разыгрывая мелодию на своих пуговицах. — А меня-то вы забыли, Татьяна Власьевна? Помните,
как Нил-то Поликарпыч тогда восстал на меня… Ведь я ему духовный отец, а он
как отвесит мне про деревянных попов. А ежели разобрать, так из-за
кого я такое поношение должен был претерпеть? Да… Я говорю, что богатство — испытание. Ваше-то золото и меня достало, а я претерпел и вперед всегда готов претерпеть.
Крискент очень политично намекнул кое-кому о тех пожертвованиях от неизвестного, которые появляются в церковных кружках и которые принадлежат не
кому другому, конечно,
как тому же Гордею Евстратычу.
— Есть и еще, Гордей Евстратыч… — заговорила она уже смелее. — Помните,
как вы ссорились с тятенькой? Ну,
кому от этого легче было, — никому. А помирились — и всем праздник. Вот
как Святки-то отгуляли…
— Я и не говорю, что все такие, а только к слову пришлось: всякие бывают и молодые мужья… А муж постарше совсем уж другое: он уж не надышится на жену, на руках ее носит. Оно и спокойнее, и куда лучше, хоть ты
как поверни. Вон мамынька тоже за старого мужа выходила, а разве хуже других прожила? Прежде совсем не спрашивали девок, за
кого замуж отдают, да жили не хуже нашего-то…
Кто будет предупреждать,
как это делала она, его скромные желания и угождать его привычкам?
— Эх, Варвара Тихоновна, Варвара Тихоновна… разве ты можешь что-нибудь понимать?.. Ну,
какое у тебя понятие? Ежели у меня сердце кровью обливается… обидели меня, а взять не с
кого…
—
Как кто? Все будут обедать, Порфир Порфирыч: отец Крискент, Вукол Логиныч, Гордей Евстратыч…
Брагин полетел хлопотать в Екатеринбург в надежде уладить дело помимо Порфира Порфирыча. Посоветовался кое с
кем из знакомых золотопромышленников, с двумя адвокатами, с горными чиновниками — все качали только головами и советовали обратиться к главному ревизору, который
как раз случился в городе.
А винную часть Владимир Петрович так произошел, что и говорить было нечего: все по копейке вперед рассчитал, на все своя смета, везде первым делом расчет, даже где и
кому колеса подмазать и всякое прочее, не говоря уж о том,
как приговоры от сельских обществ забрать и
как с другими виноторговцами конкуренцию повести.
Через час весь Белоглинский завод уже знал о случившемся. Марфа Петровна успела побывать у Савиных, Пятовых, Шабалиных и даже у о. Крискента и везде наслаждалась величайшим удовольствием,
какое только в состоянии была испытывать: она первая сообщала огромную новость и задыхалась от волнения. Конечно, Марфа Петровна успела при этом кое-что прибавить, кое-что прикрасить, так что скандал в брагинском доме покатился по всему Белоглинскому заводу,
как снежный
ком, увеличиваясь от собственного движения.
— Ладно, ладно… Будет вам снох-то тиранить.
Кто Володьку-то Пятова к Арише подвел?
Кто Михалку наущал жену колотить?
Кто спаивал Михалку? Это все ваших рук дело с Гордеем Евстратычем… Вишь,
как забили бабенку! Разве у добрых людей глаз нет… Дуняша, оболокайся!.. А то я сейчас в волость пойду или станового приведу… Душу-то христианскую тоже не дадим губить.
— Известная вещь: деньги у старухи, вон она
как пришипилась. Ежели бы я до нее имел касательство, так небось все бы отдала. Знаем мы,
какая такая ихняя бедность! Побогаче нас будут… Спасенная-то душа не глупее нас с вами, хоть
кого проведет. Только понапрасну она деньги сгноит, вот чего жаль.
Ведь это прежде было так, что тот и человек,
кто на службе или ремеслом
каким занимается, а нынче уж не то, нынче народ куда оборотистей пошел.
Татьяна Власьевна просто диву далась, когда узнала, что Зотушка пирует с «ратником»: не такой был человек Зотушка, чтобы кривить душой, — уж
как, кажется, он падок до водки, а никогда ни одной рюмки не примет от того,
кто ему пришелся не по нраву…
— Уж
как кому поглянется, Павел Митрич.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери
кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не знают, что такое значит «прикажете принять».
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом
каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда
кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький —
как его узнаешь,
кто он?
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право,
как подумаешь, Анна Андреевна,
какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй,
кто там?