Неточные совпадения
— Знамо дело, не так же ее бросить… Не нашли с отцом-то другого времени, окромя распутицы, — ворчал добродушно Зотушка, щупая лошадь под потником. — Эх, как пересобачил… Ну, я ее тут вывожу, а ты ступай скорей в избу, там чай
пьют, надо полагать. В самый раз попал.
Старший, Гордей,
был вылитый
отец — строгий, обстоятельный, деляга; второй, Зотей, являлся полной противоположностью, и как Татьяна Власьевна ни строжила его, ни началила — из Зотея ничего не вышло, а под конец он начал крепко «зашибать водкой», так что пришлось на него совсем махнуть рукой.
— Ну уж, мамынька, этого не
будет, чтобы я с Савиными да с Колобовыми стал советоваться в таком деле. С
отцом Крискентом можно побеседовать, только он по этой части не ходок…
Отец Крискент только развел руками, что можно
было истолковать как угодно. Но именно последние-то тирады батюшки, которые как будто клонились к тому, чтобы отказаться от жилки, собственно, и убедили Татьяну Власьевну в необходимости «покориться неисповедимым судьбам Промысла», то
есть в данном случае взять на себя Маркушкину жилку, пока Вукол Логиныч или кто другой не перехватил ее.
— Слава богу,
отец Крискент, слава богу… Скромная да тихая, воды не замутит, только, кажется, ленивенькая, Христос с ней, Богородица… Ну, да обойдется помаленьку. Ариша, та уж очень бойка
была, а тоже уходилась, как Степушку Бог послал.
Только вот характером Архип издался ни в мать, ни в
отца, ни в бабушку, а как-то
был сам по себе: все ему нипочем, везде по колено море.
Самойло Михеич вел довольно большую железную торговлю; это
был крепкий седой старик с большой лысой головой и серыми, светлыми улыбавшимися глазами, — Ариша унаследовала от
отца его глаза.
Сын Алексей нисколько не походил на
отца ни наружностью, ни характером, потому что уродился ни в мать, ни в
отца, а в проезжего молодца. Это
был видный парень, с румяным лицом и добрыми глазами. Сила Андроныч не считал его и за человека и всегда называл девкой. Но Татьяна Власьевна думала иначе — ей всегда нравился этот тихий мальчик, как раз отвечавший ее идеалу мужа для ненаглядной Нюши.
К подъезду
были поданы две тройки, и вся пьяная компания отправилась на них в брагинский дом. Гордей Евстратыч ехал на своих пошевенках; на свежем воздухе он еще сильнее опьянел и точно весь распустился. Архип никогда еще не видал
отца в таком виде и легонько поддерживал его одной рукой.
Отец Крискент
был «удивлен»…
— Вот мы и поздравим старушку соборне, — кричал Вукол Логиныч, хлопая Татьяну Власьевну по плечу. — Так ведь,
отец Крискент?.. Я хоть и не вашей веры, а
выпить вместе не прочь…
Михалко и Архип
были слишком оглушены всем происходившим на их глазах и плохо понимали
отца. Они понимали богатство по-своему и потихоньку роптали на старика, который превратился в какого-то Кощея. Нет того чтобы устроить их, как живут другие… Эти другие, то
есть сыновья богатых золотопромышленников, о которых молва рассказывала чудеса, очень беспокоили молодых людей.
Татьяна Власьевна не сказала своим сватам ни да ни нет, потому что нужно
было еще посоветоваться с
отцом.
— Ниже, ниже, милушка, кланяйся матери-то… Кабы покойник-отец
был жив, да он бы тебя за такие скорые речи в живых не оставил. Ну, ин, Бог простит…
— Ох, милушка, милушка… Не судьба тебе, милушка, видно, за Алешей Пазухиным
быть.
Отец и слышать не хочет… Молись Богу, голубушка.
Отец Крискент так
был поражен этим, что даже не мог сразу подыскать подходящего к случаю словоназидания.
— На всех приисках одна музыка-то… — хохотал пьяный Шабалин, поучая молодых Брагиных. — А вы смотрите на нас, стариков, да и набирайтесь уму-разуму. Нам у золота да не пожить — грех
будет… Так, Архип? Чего красной девкой глядишь?.. Постой, вот я тебе покажу, где раки зимуют. А еще женатый человек… Ха-ха!
Отец не пускает к Дуне, так мы десять их найдем. А ты, Михалко?.. Да вот что, братцы, что вы ко мне в Белоглинском не заглянете?.. С Варей вас познакомлю, так она вас арифметике выучит.
— Да, да… — лепетал о. Крискент, разыгрывая мелодию на своих пуговицах. — А меня-то вы забыли, Татьяна Власьевна? Помните, как Нил-то Поликарпыч тогда восстал на меня… Ведь я ему духовный
отец, а он как отвесит мне про деревянных попов. А ежели разобрать, так из-за кого я такое поношение должен
был претерпеть? Да… Я говорю, что богатство — испытание. Ваше-то золото и меня достало, а я претерпел и вперед всегда готов претерпеть.
— А я тебе вот что скажу,
отец Крискент… Все у нас
было ладно, а ты заводишь смуту и свары… Для брагинского-то золота ты всех нас разгонишь из новой церкви… Да! А помнишь, что апостол-то сказал: «Вся же благообразна и по чину вам да бывают». Значит, ежели
есть староста и кандидат в старосты, так нечего свои-то узоры придумывать. Так и знай,
отец Крискент.
Отец Крискент только склонил свою головку, ибо чувствовал себя в этом деле, то
есть относительно Самойла Михеича, правым вдвойне: во-первых, он
был только кандидат, а затем — Самойло Михеич прикержачивал.
— Перестань врать-то… Чего тебе чуять-то? Слава богу, что так все устроилось,
будет старикам-то вздорить. Мне
отца Крискента страсть как жалко тогда
было, когда тятенька его обидел…
Чай прошел в самой непринужденной дружеской беседе, причем все старались только об одном: чтобы как можно угодить друг другу.
Отец Крискент торжествовал и умиленно поглядывал на Татьяну Власьевну, выглядывавшую в своем шелковом темно-синем сарафане настоящей боярыней. Гордей Евстратыч, в новом городском платье, старался держаться непринужденно и весело шутил. Когда подана
была закуска, общее настроение достигло последних границ умиления, и Нил Поликарпович еще раз облобызался с Гордеем Евстратычем.
— А уж как бы хорошо-то
было… Сначала бы насчет Савиных да Колобовых, а потом и насчет Пазухиных. То
есть я на тот конец говорю,
отец Крискент, что Нюшу-то мне больно жаль да и Алексея. Сказывают, парень-то сам не свой ходит… Может, Гордей-то Евстратыч и стишает.
Видишь,
был этот Чуктонов один сын у
отца, богатый, молодой, красавец.
Обиженная и огорченная Алена Евстратьевна принуждена
была на скорую руку сложить свои модные наряды в чемоданы и отправиться в Верхотурье, обозвав братца на прощанье дураком. Старуха не хотела даже проститься с ней.
Отец Крискент проникновенно понял то, что Гордей Евстратыч боялся высказать ему прямо, и, с своей обычной прозорливостью, сам не заглядывал больше в брагинский дом.
Не один раз глаза Фени наполнялись слезами, когда она смотрела на
отца: ей
было жаль его больше, чем себя, потому что она слишком исстрадалась, чтобы чувствовать во всем объеме опасность, в какой находилась.
И стыдно ей
было, да Ариша и сознавала, что такой оборот не принесет ей никакой пользы, а только лишние слезы
отцу с матерью да домашние неприятности.
— Как кто? Все
будут обедать, Порфир Порфирыч:
отец Крискент, Вукол Логиныч, Гордей Евстратыч…
— Одолжила, нечего сказать: я с своей супругой… Ха-ха!.. Бабушка, да ты меня уморить хочешь. Слышишь, Вукол: мне приехать с супругой!.. Нет, бабушка, мы сегодня все-таки
будем обедать с твоими красавицами… Нечего им взаперти сидеть. А что касается других дам, так вот
отец Крискент у нас пойдет за даму, пожалуй, и Липачек.