Неточные совпадения
—
Феня такая счастливая… — с подавленным вздохом проговорила Нюша, ворочаясь под ситцевым стеганым одеялом. — У ней столько одних шелковых платьев, и все по-модному… Только у нас у одних в Белоглинском заводе и остались сарафаны. Ходим как чучелы гороховые.
— Неужели он тебе нравится, этот чурбан Алешка? — иногда спрашивала Нюшу бойкая
Феня Пятова. — Он и слова-то по-человечески не может сказать, я думаю… К этакому-то чуду ты и выбегаешь за ворота? Ха-ха…
Феня и Нюша росли вместе и были почти погодки; они подходили и
по характеру друг к другу, и
по тому, что выросли без матери.
— Уж не стала бы я по-твоему возиться с каким-нибудь Алешкой Пазухиным! — не раз говорила
Феня, встряхивая своей желтой косой. — Нечего сказать, не нашла хуже-то!..
Только одна Нюша оставалась прежней Нюшей — развей горе веревочкой, — хотя и приставала к бабушке с разговорами о платьях. Несмотря на размолвки отцов, Нюша и
Феня остались неразлучны по-прежнему и частили одна к другой, благо свободного времени не занимать стать. Эти молодые особы смотрели на совершившееся около них с своей точки зрения и решительно не понимали поведения стариков, которые расползлись в разные стороны, как окормленные бурой тараканы.
В комнате
Фени действительно весь пол был обложен полосами разного полотна, а она сама ползала
по нему на коленях с выкройкой в одной руке и с ножницами в другой. Зотушка полюбовался на молодую хозяйку, положил свою котомку в уголок, снял сапоги и тоже примостился к разложенному полотну.
Через час, когда чаи были кончены и Зотушка далее пропустил для храбрости маленькую, он ползал
по полотну вместе с барышней
Феней, с мотком ниток на шее и с выкройкой в зубах. Когда засветили огонь, Зотушка сидел посреди пола с работой в руках и тихо мурлыкал свой «стих».
Эта замена Алешки Пазухина шелковым платьем не удалась, и Нюша по-прежнему тосковала и плакала. Она заметно похудела и сделалась еще краше, хотя прежнего смеха и болтовни не было и в помине. Впрочем, иногда, когда приезжала
Феня, Нюша оживлялась и начинала дурачиться и хохотать, но под этим напускным весельем стояли те же слезы. Даже сорвиголовушка
Феня не могла развеселить Нюши и часто принималась бранить...
Феня и Нюша одевали Порфира Порфирыча в сарафан бабушки Татьяны и в ее праздничную сорочку и в таком виде возили его
по всему Белоглинскому заводу, когда ездили наряженными
по знакомым домам.
— Только для тебя,
Феня, и согрешил!.. — говорил расходившийся старик, вытирая вспотевшее лицо платком. —
По крайности буду знать, в чем попу каяться в Великом посте… А у меня еще есть до тебя большое слово,
Феня.
Гордей Евстратыч дружелюбно похлопал
Феню по плечу и подумал про себя: «Экая девка уродилась, подумаешь… а?»
Конечно, от бдительности Татьяны Власьевны и о. Крискента не ускользнуло особенное внимание, с каким Гордей Евстратыч относился к
Фене. Они по-своему взглянули на дело.
По мнению Татьяны Власьевны, все обстоятельства так складывались, что теперь можно было бы помириться с Савиными и Колобовыми, — недоставало маленького толчка, каких-нибудь пустяков, из каких складываются большие дела в жизни. Именно она с этой точки зрения и взглянула на отношения Гордея Евстратыча к
Фене.
До комнаты
Фени было всего несколько шагов — перейти залу и гостиную. Хозяйка указала гостю на стул около туалета красного дерева, а сама поместилась
по другую его сторону.
—
Феня, выходи за меня замуж… все будет по-твоему… — глухо прошептал он, делая шаг к ней.
Эта патетическая сцена была прервана шагами в соседней комнате: Алена Евстратьевна отыскивала хозяйку
по всем комнатам. На правах женщины она прямо вошла в комнату
Фени и застала как раз тот момент, когда Гордей Евстратыч поднимался с полу.
Феня закрыла лицо руками и горько заплакала.
Как
Феня ни крепилась, но заметно поддавалась на «прелестные речи» своего неотступного искусителя и даже плакала
по ночам от сознания своего бессилия и неопытности.
— Может, ты сумлеваешься насчет тятеньки? — спрашивал Гордей Евстратыч, стараясь по-своему объяснить раздумье
Фени. — Так он не пойдет супротив нас… Мы с ним старинные друзья-приятели… Эх,
Феня,
Феня!.. За одно твое словечко, всего за одно, да я бы, кажется, весь Белоглинский завод вверх ногами повернул… Ей-богу… Птичьего молока добуду, только скажи… а?.. А уж как бы я тебя баловал да миловал… Э-эх!..
— Ах, я дурак… дурак!.. — дико вскричал Нил Поликарпыч, ударив себя
по лбу кулаком. — Ведь нужно было только напоить
Феню дорогою травой, жива бы осталась…
Нюша была вообще какая-то вялая и апатичная: после смерти
Фени она окончательно изменилась, и о прежней стрекотунье Нюше, которая распевала
по всему дому, и помину не было.
Неточные совпадения
— Эх, всякий нужен, Максимушка, и
по чему узнать, кто кого нужней. Хоть бы и не было этого поляка вовсе, Алеша, тоже ведь разболеться сегодня вздумал. Была и у него. Так вот нарочно же и ему пошлю пирогов, я не посылала, а Митя обвинил, что посылаю, так вот нарочно же теперь пошлю, нарочно! Ах, вот и
Феня с письмом! Ну, так и есть, опять от поляков, опять денег просят!
Давеча
Феня, тотчас
по уходе его, бросилась к старшему дворнику Назару Ивановичу и «Христом-Богом» начала молить его, чтоб он «не впускал уж больше капитана ни сегодня, ни завтра».
Между тем она усадила Петра Ильича и села сама против него. Петр Ильич вкратце, но довольно ясно изложил ей историю дела,
по крайней мере ту часть истории, которой сам сегодня был свидетелем, рассказал и о сейчашнем своем посещении
Фени и сообщил известие о пестике. Все эти подробности донельзя потрясли возбужденную даму, которая вскрикивала и закрывала глаза руками…
— Мне дороже записка-то этих денег, — плакалась
Феня. — Поминать бы стала
по ней Степана Романыча.
— Ты бы сперва съездил еще в Тайболу-то, — нерешительно советовала Устинья Марковна. — Может, и уговоришь… Не чужая тебе Феня-то: родная сестра
по отцу-то.