Неточные совпадения
Кишкин как-то укоризненно посмотрел на сурового старика и поник головой. Да, хорошо ему теперь бахвалиться над ним, потому
что и место имеет, и жалованье, и дом полная чаша. Зыков молча взял деревянной спицей горячую картошку и передал ее гостю. Незавидное кушанье дома,
а в лесу первый сорт: картошка так аппетитно дымилась, и Кишкин порядком-таки промялся. Облупив картошку и круто посолив, он проглотил ее почти разом. Зыков так
же молча подал вторую.
— Как
же это так… гм…
А Балчуговские промысла при
чем останутся?
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе
же добра желал, Родион Потапыч.
А что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь,
что я ничего не понимаю,
а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков на самой грани да и будут скупать ваше балчуговское золото,
а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое дело!
Они расстались большими друзьями. Петр Васильич выскочил провожать дорогого гостя на улицу и долго стоял за воротами, — стоял и крестился, охваченный радостным чувством.
Что же, в самом-то деле, достаточно всякого горя та
же Фотьянка напринималась: пора и отдохнуть. Одна казенная работа
чего стоит,
а тут компания насела и всем дух заперла. Подшибся народ вконец…
Он ночевал на воскресенье дома,
а затем в воскресенье
же вечером уходил на свой пост, потому
что утро понедельника для него было самым боевым временем: нужно было все работы пускать в ход на целую неделю,
а рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как на промыслах называли понедельник.
—
Что же я, братец Яков Родивоныч… — прошептала Феня со слезами на глазах. — Один мой грех и тот на виду,
а там уж как батюшка рассудит… Муж за меня ответит, Акинфий Назарыч. Жаль мне матушку до смерти…
—
Что же вера? Все одному Богу молимся, все грешны да Божьи… И опять не первая Федосья Родионовна по древнему благочестию выдалась: у Мятелевых жена православная по городу взята, у Никоновых ваша
же балчуговская… Да мало ли!..
А между прочим,
что это мы разговариваем, как на окружном суде… Маменька, Феня, обряжайте закусочку да чего-нибудь потеплее для родственников. Честь лучше бесчестья завсегда!.. Так ведь, Тарас?
—
Что же, ну, пусть родитель выворачивается с Фотьянки… — рассуждал он, делая соответствующий жест. — Ну выворотится, я ему напрямки и отрежу: так и так, был у Кожиных, видел сестрицу Федосью Родивоновну и всякое протчее…
А там хоть на части режь…
Когда гости нагрузились в достаточной мере, баушка Маремьяна выпроводила их довольно бесцеремонно.
Что же, будет, посидели, выпили — надо и честь знать, да и дома ждут. Яша с трудом уселся в седло,
а Мыльников занес уже половину своего пьяного тела на лошадиный круп, но вернулся, отвел в сторону Акинфия Назарыча и таинственно проговорил...
Зыков опять повалился в ноги,
а Карачунский не мог удержаться и звонко расхохотался.
Что же это такое? «Парнишке» шестьдесят лет, и вдруг его драть… На хохот из кабинета показались горный инженер Оников, бесцветный молодой человек в форменной тужурке, и тощий носатый лесничий Штамм.
— Было бы из
чего набавлять, Степан Романыч, — строго заметил Зыков. — Им сколько угодно дай — все возьмут… Я только одному дивлюсь,
что это вышнее начальство смотрит?.. Департаменты-то на
что налажены? Все дача была казенная и вдруг будет вольная. Какой
же это порядок?.. Изроют старатели всю Кедровскую дачу, как свиньи, растащат все золото,
а потом и бросят все… Казенного добра жаль.
— Ну,
что у вас тут случилось? — строго спрашивала баушка Лукерья. — Эй, Устинья Марковна, перестань хныкать… Экая беда стряслась с Феней, и девушка была, кажись, не замути воды.
Что же, грех-то не по лесу ходит,
а по людям.
— И тоже тебе нечем похвалиться-то: взял бы и помог той
же Татьяне. Баба из последних сил выбилась,
а ты свою гордость тешишь. Да
что тут толковать с тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к отцу Акакию и веди его сюда, да чтобы крест с собой захватил: разрешительную молитву надо сказать и отчитать проклятие-то. Будет Господа гневить… Со своими грехами замаялись, не то
что других проклинать.
— Понапрасну погинул, это уж
что говорить! — согласилась баушка Лукерья, понукая убавившую шаг лошадь. — Одна девка-каторжанка издалась упрямая и чуть его не зарезала, черкаска-девка… Ну, приходит он к нам в казарму и нам
же плачется: «Вот, — говорит, — черкаска меня ножиком резала,
а я человек семейный…» Слезьми заливается. Как раз через три дня его и порешили, сердешного.
Простые рабочие, не владевшие даром «словесности», как Мыльников, довольствовались пока тем,
что забирали у городских охотников задатки и записывались зараз в несколько разведочных партий,
а деньги, конечно, пропивали в кабаке тут
же. Никто не думал о том, чтобы завести новую одежду или сапоги. Все надежды возлагались на будущее,
а в частности на Кедровскую дачу.
—
Что же, давай Бог нашему теляти волка поймати. Подавай заявку,
а отвод сейчас будет готов. По старой дружбе все устроим…
— Было бы
что скупать, — отъедается Ястребов, который в карман за словом не лазил. — Вашего-то золота кот наплакал…
А вот мое золото будет оглядываться на вас. Тот
же Кишкин скупать будет от моих старателей… Так ведь, Андрон Евстратыч? Ты ведь еще при казне набил руку…
Встреча с отцом в первое мгновенье очень смутила ее, подняв в душе детский страх к грозному родимому батюшке, но это быстро вспыхнувшее чувство так
же быстро и улеглось, сменившись чем-то вроде равнодушия. «
Что же, чужая так чужая…» — с горечью думала про себя Феня. Раньше ее убивала мысль,
что она объедает баушку,
а теперь и этого не было: она работала в свою долю, и баушка обещала купить ей даже веселенького ситца на платье.
—
А что Родион-то Потапыч скажет, когда узнает? — повторяла Устинья Марковна. — Лучше уж Фене оставаться было в Тайболе: хоть не настоящая,
а все
же как будто и жена.
А теперь на улицу глаза нельзя будет показать… У всех на виду наше-то горе!
— Эй, Родион Потапыч, не плюй в колодец! — кричал вслед ему Мыльников. — Как бы самому
же напиться не пришлось… Всяко бывает. Я вот тебе такое золото обыщу,
что не поздоровится.
А ты, Окся,
что пнем стала?
Чему обрадовалась-то?
— Да как
же: под носом Мыльникову жилу отдали… Какой
же это порядок? Теперь в народе только и разговору
что про мыльниковскую жилу. Галдят по кабакам, ко мне пристают… Проходу не стало.
А главное, обидно уж очень. На смех поднимают.
Марья терпеливо выслушала ворчанье и попреки старухи,
а сама думала только одно: как это баушка не поймет,
что если молодые девки выскакивают замуж без хлопот, так ей надо самой позаботиться о своей голове. Не на кого больше-то надеяться… Голова у Марьи так и кружилась, даже дух захватывало. Не из важных женихов машинист Семеныч,
а все-таки мужчина… Хорошо баушке Лукерье теперь бобы-то разводить, когда свой век изжила… Тятенька Родион Потапыч такой
же: только про себя и знают.
В ответ слышалось легкое ворчанье Окси или какой-нибудь пикантный ответ. Окся научилась огрызаться,
а на дне дудки чувствовала себя в полной безопасности от родительских кулаков. Когда требовалась мужицкая работа, в дудку на канате спускался Яша Малый и помогал Оксе
что нужно. Вылезала из дудки Окся черт чертом, до того измазывалась глиной, и сейчас
же отправлялась к дедушке на Рублиху, чтобы обсушиться и обогреться. Родион Потапыч принимал внучку со своей сердитой ласковостью.
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину пришла неожиданно мысль,
что он ищет денег,
а деньги перед ним сидят… Да лучше и не надо. Не теряя времени, он приступил к делу сейчас
же. Дверь была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием,
а когда он кончил, широко перекрестилась.
— Мы как нищие… — думал вслух Карачунский. — Если бы настоящие работы поставить в одной нашей Балчуговской даче, так не хватило бы пяти тысяч рабочих… Ведь сейчас старатель сам себе в убыток работает, потому
что не пропадать
же ему голодом. И компании от его голода тоже нет никакой выгоды… Теперь мы купим у старателя один золотник и наживем на нем два с полтиной,
а тогда бы мы нажили полтину с золотника, да зато нам бы принесли вместо одного пятьдесят золотников.
— Вот, Марьюшка, до
чего дожил: хожу по промыслам и свою Оксю разыскиваю. Должна
же она своего родителя ублаготворить?.. Конечно, она в законе и всякое прочее,
а целый фунт золота у меня стащила…
В Тайболу начальство нагрянуло к вечеру. Когда подъезжали к самому селению, Ермошка вдруг струсил: сам он ничего не видал,
а поверил на слово пьяному Мыльникову. Тому с пьяных глаз могло и померещиться незнамо
что… Однако эти сомнения сейчас
же разрешились, когда был произведен осмотр кожинского дома. Сам хозяин спал пьяный в сарае. Старуха долго не отворяла и бросилась в подклеть развязывать сноху, но ее тут и накрыли.
Результатом этого было то,
что Ястребов был арестован в ту
же ночь. Произведенным обыском было обнаружено не записанное в книге золото,
а таковое считается по закону хищничеством. Это была месть Петра Васильича, который сделал донос. Впрочем, Ястребов судился уже несколько раз и отнесся довольно равнодушно к своему аресту.
В первое время все были как будто ошеломлены.
Что же, ежели такие порядки заведутся, так и житья на промыслах не будет. Конечно, промысловые люди не угодники,
а все-таки и по человечеству рассудить надобно. Чаще и чаще рабочие вспоминали Карачунского и почесывали в затылках. Крепкий был человек,
а умел где нужно и не видеть и не слышать. В кабаках обсуждался подробно каждый шаг Оникова, каждое его слово, и наконец произнесен был приговор, выражавшийся одним словом...
«Умираю, потому
что, во-первых, нужно
же когда-нибудь умереть,
а во-вторых, мой номер вышел в тираж…
— И то сделает… Подсылала уж ко мне, — тихо проговорил Матюшка, оглядываясь. —
А только мне она, Марья-то, совсем не надобна, окромя того, чтобы вызнать, где ключи прячет Шишка… Каждый день, слышь, на новом месте. Потом Марья
же сказывала мне,
что он теперь зачастил больше к баушке Лукерье и Наташку сватает.
—
Что же это такое? — изумлялся старик, глядя на Матюшку. — Сколь бились мы над ней, над жилой,
а она вон когда обозначилась… На твои счастки, Матюшка, выпала она!..
Ночью
же пришел я домой и сказался больным,
а Окся-то и догадалась,
что неладное дело.