Неточные совпадения
Издали картина
была пестрая и для зимнего
времени оригинальная.
Зимнее
время на промыслах всех подтягивает: работ нет, а
есть нужно, как и летом.
Кишкин подсел на свалку и с час наблюдал, как работали старатели. Жаль
было смотреть, как даром
время убивали… Какое это золото, когда и пятнадцать долей со ста пудов песку не падает. Так, бьется народ, потому что деваться некуда, а пить-есть надо. Выждав минутку, Кишкин поманил старого Турку и сделал ему таинственный знак. Старик отвернулся, для видимости покопался и пошабашил.
Как ни бился Кишкин, но так ничего и не мог добиться: Турка точно одеревенел и только отрицательно качал головой. В промысловом отпетом населении еще сохранился какой-то органический страх ко всякой форменной пуговице: это
было тяжелое наследство, оставленное еще «казенным
временем».
Впоследствии, когда открылось золото, Балчуговка
была запружена, а при запруде поставлена так называемая золотопромывальная мельница, в течение
времени превратившаяся в фабрику.
Самое селение поэтому долгое
время было известно под именем Фотьянской мельницы.
От прежних
времен на месте бывшей каторги остались еще «пьяный двор», где
был завод, развалины каменного острога, «пьяная контора» и каменная церковь, выстроенная каторжными во вкусе Растрелли.
Вторая жена
была взята в своей же Нагорной стороне; она
была уже дочерью каторжанки. Зыков лет на двадцать
был старше ее, но она сейчас уже выглядела развалиной, а он все еще
был молодцом. Старик почему-то недолюбливал этой второй жены и при каждом удобном случае вспоминал про первую: «Это еще при Марфе Тимофеевне
было», или «Покойница Марфа Тимофеевна
была большая охотница до заказных блинов». В первое
время вторая жена, Устинья Марковна, очень обижалась этими воспоминаниями и раз отрезала мужу...
Он ночевал на воскресенье дома, а затем в воскресенье же вечером уходил на свой пост, потому что утро понедельника для него
было самым боевым
временем: нужно
было все работы пускать в ход на целую неделю, а рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как на промыслах называли понедельник.
— Чему
быть, того не миновать! — весело ответил Акинфий Назарыч. — Ну пошумит старик, покажет пыль — и весь тут… Не всякое лыко в строку. Мало ли наши кержанки за православных убегом идут? Тут, брат, силой ничего не поделаешь. Не те
времена, Яков Родионыч. Рассудите вы сами…
Время летело быстро, и Устинья Марковна совсем упала духом: спасенья не
было. В другой бы день, может, кто-нибудь вечером завернул, а на людях Родион Потапыч и укротился бы, но теперь об этом нечего
было и думать: кто же пойдет в банный день по чужим дворам. На всякий случай затеплила она лампадку пред Скорбящей и положила перед образом три земных поклона.
Господский дом на Низах
был построен еще в казенное
время, по общему типу построек
времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек
было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно
был своим человеком.
С «пьяного двора» они вместе прошли на толчею. Карачунский велел при себе сейчас же произвести протолчку заинтересовавшей его кучки кварца. Родион Потапыч все
время хмурился и молчал. Кварц
был доставлен в ручном вагончике и засыпан в толчею. Карачунский присел на верстак и, закурив папиросу, прислушивался к громыхавшим пестам. На других золотых промыслах на Урале везде дробили кварц бегунами, а толчея оставалась только в Балчуговском заводе — Карачунский почему-то не хотел ставить бегунов.
— Вот ты, Лукерья, про каторгу раздумалась, — перебил ее Родион Потапыч, — а я вот про нынешние порядки соображаю… Этак как раскинешь умом-то, так ровно даже ничего и не понимаешь. В ум не возьмешь, что и к чему следует. Каторга
была так каторга, солдатчина
была так солдатчина, — одним словом, казенное
время… А теперь-то что?.. Не то что других там судить, а у себя в дому, как гнилой зуб во рту… Дальше-то что
будет?..
Родион Потапыч числился в это
время на каторге и не раз
был свидетелем, как Марфа Тимофеевна возвращалась по утрам из смотрительской квартиры вся в слезах. Эти ли девичьи слезы, девичья ли краса, только начал он крепко задумываться… Заметил эту перемену даже Антон Лазарич и не раз спрашивал...
С лишком тридцать пять лет «казенного
времени» отбыл Родион Потапыч, когда объявлена
была воля.
Не
было внешнего давления, как в казенное
время, но «вольные» рабочие со своей волчьей волей не знали, куда деваться, и шли работать к той же компании на самых невыгодных условиях, как вообще
было обставлено дело: досыта не наешься и с голоду не умрешь.
Эти два памятника доброго старого
времени для Ермошки
были бельмом на глазу.
Ермошка ждал вешней воды не меньше балчуговских старателей, потому что самое бойкое кабацкое
время было связано именно с летним сезоном, когда все промысла
были в полном ходу.
Во-вторых, нужно
было подготовить все к заявке прииска в Кедровой даче, а это требовало и
времени, и уменья.
— Ну что, Андрон Евстратыч? — спрашивал младший Каблуков, с которым в богатое
время Кишкин
был даже в дружбе и чуть не женился на его родной сестре, конечно, с тайной целью хотя этим путем проникнуть в роковой круг. — Каково прыгаешь?
Дорога в верхотинах Суходойки и Ледянки
была еще в казенное
время правлена и получила название Маяковой слани, — это
была сейчас самая скверная часть пути, потому что мостовины давно сгнили и приходилось людям и лошадям брести по вязкой грязи, в которой плавали гнилые мостовины.
— Все я знаю, други мои милые, — заговорил Ястребов, хлопая Петра Васильича по плечу. — Бабьи бредни и запуки, а вы и верите… Я еще пораньше про свинью-то слышал, посмеялся — только и всего. Не положил — не ищи… А у тебя, Петр Васильич, свинья-то золотая дома
будет, ежели с умом… Напрасно ты ввязался в эту свою конпанию: ничего не выйдет, окромя того, что
время убьете да прохарчитесь…
Кругом
было темно, и только колебавшееся пламя костра освещало неясный круг. Зашелестевший вблизи куст привлек общее внимание. Матюшка выхватил горевшую головню и осветил куст — за ним стояла растерявшаяся и сконфуженная Окся. Она подкралась очень осторожно и все
время подслушивала разговор, пока не выдал ее присутствия хрустнувший под ногой сучок.
Во всякое
время дня и ночи его можно
было встретить на шахте, где он сидел, как коршун, ожидавший своей добычи.
Родион Потапыч только вздыхал. Находил же
время Карачунский ездить на Дерниху чуть не каждый день, а тут от Фотьянки рукой подать: и двух верст не
будет. Одним словом, не хочет, а Оникова подослал назло. Нечего делать, пришлось мириться и с Ониковым и делать по его приказу, благо немного он смыслит в деле.
Следователь сидел в чистой горнице и
пил водку с Ястребовым, который подробно объяснял приисковую терминологию — что такое россыпь, разрез, борта россыпи, ортовые работы, забои, шурфы и т. д. Следователь
был пожилой лысый мужчина с рыжеватой бородкой и темными умными глазами. Он испытующе смотрел на массивную фигуру Ястребова и в такт его объяснений кивал своей лысой прежде
времени головой.
Феня в это
время уже
была в передней и умоляла Мыльникова, чтобы он увез куда-нибудь от греха дожидавшегося у ворот Кожина.
— И увезу, а ты мне сруководствуй деляночку на Краюхином увале, — просил в свою очередь Мыльников. — Кедровскую-то дачу бросил я, Фенюшка… Ну ее к черту! И конпания у нас
была: пришей хвост кобыле. Все врозь, а главный заводчик Петр Васильич. Такая кривая ерахта!.. С Ястребовым снюхался и золото для него скупает… Да ведь ты знаешь, чего я тебе-то рассказываю. А ты деляночку-то приспособь… В некоторое
время пригожусь, Фенюшка. Без меня, как без поганого ведра, не обойдешься…
Кожин все
время молчал и
пил. Даже Ермошка его пожалел: совсем замотался мужик.
— Значит, Феня ему по самому скусу пришлась… хе-хе!.. Харч, а не девка: ломтями режь да
ешь. Ну а что
было, баушка, как я к теще любезной приехал да объявил им про Феню, что, мол, так и так!.. Как взвыли бабы, как запричитали, как заголосили истошными голосами — ложись помирай. И тебе, баушка, досталось на орехи. «Захвалилась, — говорят, — старая грымза, а Феню не уберегла…» Родня-то, баушка, по нынешним
временам везде так разговаривает. Так отзолотили тебя, что лучше и не бывает, вровень с грязью сделали.
Баушка Лукерья сунула Оксе за ее службу двугривенный и вытолкала за дверь. Это
были первые деньги, которые получила Окся в свое полное распоряжение. Она зажала их в кулак и так шла все
время до Балчуговского завода, а дома спрятала деньги в сенях, в расщелившемся бревне. Оксю тоже охватила жадность, с той разницей от баушки Лукерьи, что Окся знала, куда ей нужны деньги.
Маякова слань
была исправлена лучше, чем в казенное
время, и дорога не стояла часу — шли и ехали рабочие на новые промысла и с промыслов.
Посмеялся секретарь Каблуков над «вновь представленным» золотопромышленником, а денег все-таки не дал. Знаменитое дело по доносу Кишкина запало где-то в дебрях канцелярской волокиты, потому что ушло на предварительное рассмотрение горного департамента, а потом уже должно
было появиться на общих судебных основаниях. Именно такой оборот и веселил секретаря Каблукова, потому что главное — выиграть
время, а там хоть трава не расти. На прощанье он дружелюбно потрепал Кишкина по плечу и проговорил...
Мыльников для пущей важности везде ездил вместе с палачом Никитушкой, который состоял при нем в качестве адъютанта. Это производило еще бо́льшую сенсацию, так как маршрут состоял всего из двух пунктов: от кабака Фролки доехать до кабака Ермошки и обратно. Впрочем, нужно отдать справедливость Мыльникову: он с первыми деньгами заехал домой и выдал жене целых три рубля. Это
были первые деньги, которые получила в свои руки несчастная Татьяна во все
время замужества, так что она даже заплакала.
— Андроны едут, когда-то
будут, — отшучивалась Марья. — Да и мое-то девичье
время уж прошло. Помоложе найдете, Ермолай Семеныч.
Самое лучшее
было забросить эту проклятую Рублиху, но в переводе это значило загубить свою репутацию, а, продолжая работы, можно
было, по меньшей мере, выиграть целый год
времени.
Так Мыльников и делал: в неделю работал день или два, а остальное
время «компанился». К нему приклеился и Яша Малый, и зять Прокопий, и машинист Семеныч.
Было много и других желающих, но Мыльников чужим всем отказывал. Исключение представлял один Семеныч, которого Мыльников взял назло дорогому тестюшке Родиону Потапычу.
Ворота
были поставлены в несколько дней, и Мыльников все
время не знал покоя.
Заручившись заключенным с Ястребовым условием, Кишкин и Кожин, не теряя
времени, сейчас же отправились на Мутяшку. Дело
было в январе. Стояли страшные холода, от которых птица замерзала на лету, но это не удержало предпринимателей. Особенно торопил Кожин, точно за ним кто гнался по пятам.
Он несколько
времени лежал с закрытыми глазами, потом осторожно поднялся и выглянул в дверь — рабочие уже
были на середине болота.
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину пришла неожиданно мысль, что он ищет денег, а деньги перед ним сидят… Да лучше и не надо. Не теряя
времени, он приступил к делу сейчас же. Дверь
была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
— Ах, старый пес… Ловкую штуку уколол. А летом-то, помнишь, как тростил все
время: «Братцы, только бы натакаться на настоящее золото — никого не забуду». Вот и вспомнил… А знаки, говоришь, хорошие
были?
Время было самое глухое, народ сидел без работы, и все мечты сводились на близившееся лето.
Народу нечего
было делать, и опять должны
были идти на компанейские работы, которых тоже
было в обрез: на Рублихе околачивалось человек пятьдесят, на Дернихе вскрывали новый разрез до сотни, а остальные опять разбрелись по своим старательским работам — промывали борта заброшенных казенных разрезов, били дудки и просто шлялись с места на место, чтобы как-нибудь убить
время.
Результатом этой сцены
было то, что враги очутились на суде у Карачунского. Родион Потапыч не бывал в господском доме с того
времени, как поселилась в нем Феня, а теперь пришел, потому что давно уже про себя похоронил любимую дочь.
— Видал я господ всяких, Степан Романыч, а все-таки не пойму их никак… Не к тебе речь говорится, а вообще. Прежнее
время взять, когда мужики за господами жили, — правильные
были господа, настоящие: зверь так зверь, во всю меру, добрый так добрый, лакомый так лакомый. А все-таки не понимал я, как это всякую совесть в себе загасить… Про нынешних и говорить нечего: он и зла-то не может сделать, засилья нет, а так, одно званье что барин.
Ночью особенно
было хорошо на шахте. Все кругом спит, а паровая машина делает свое дело, грузно повертывая тяжелые чугунные шестерни, наматывая канаты и вытягивая поршни водоотливной трубы. Что-то такое
было бодрое, хорошее и успокаивающее в этой неумолчной гигантской работе. Свои домашние мысли и чувства исчезали на
время, сменяясь деловым настроением.
Интересная
была произведенная следователем очная ставка Карачунского с Кишкиным. Присутствие доносчика приподняло Карачунского, и он держал себя с таким леденящим достоинством, что даже у следователя заронилось сомнение. Кишкин все
время чувствовал себя смущенным…
В то
время пока Карачунский все это думал и передумывал, его судьба уже
была решена в глубинах главного управления компании Балчуговских промыслов: он
был отрешен от должности, а на его место назначен молодой инженер Оников.