Неточные совпадения
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько не боюсь родителя… На волос не боюсь и все приму на себя. И Федосьино дело тоже надо рассудить: один жених не жених, другой жених не жених, — ну и не стерпела девка. По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя
в перестарки попала, а Феня это и обмозговала:
живой человек о
живом и думает. Так прямо и объясню родителю… Мне что, я его вот на эстолько не боюсь!..
— Ах, и хитер ты, Акинфий Назарыч! — блаженно изумлялся Мыльников. —
В самое то есть
живое место попал… Семь бед — один ответ. Когда я Татьяну свою уволок у Родивона Потапыча, было тоже греха, а только я свою линию строго повел. Нет, брат, шалишь… Не тронь!..
—
В соседи увернулась, — ответила Устинья Марковна, ни
живая ни мертвая от страху.
Хотела Феня повидать Яшу, чтобы с ним послать Акинфию Назарычу поклончик, да баушка Лукерья не пустила, а опять затворила
в задней избе. Горько убивалась Феня, точно ее
живую похоронили на Фотьянке.
Да и
в лесу совсем другое дело, чем где-нибудь
в городе:
живому человеку каждый рад.
Как ни был вымуштрован Родион Потапыч относительно всяческого уважения ко всяческому начальству, но поведение Оникова задело его за
живое: он чувствовал, что молодой инженер не верит
в эту жилу и не сочувствует затеянной работе.
— Однако это даже весьма мне удивительно, мамынька… Кто у нас, напримерно, хозяин
в дому?.. Феня,
в другой раз ты мне деньги отдавай, а то я с
живой кожу сниму.
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как
живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал:
в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она
в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
— Поди,
в другой раз ночью пригрезится, как полосовал прежде каторжан, — страшно сделается? Тоже ведь и
в палаче
живая душа… а?..
Ввиду такого критического положения Окся, обливаясь слезами, сама спустилась
в дудку, где с трудом можно было повернуться
живому человеку.
В этих словах сказывалось ворчанье дворовой собаки на волчью стаю, и Карачунский только пожал плечами. А вид у рабочих был некрасив — успели проесть летние заработки и отощали. По старой привычке они снимали шапки, но глаза смотрели угрюмо и озлобленно. Карачунский являлся для них
живым олицетворением всяческих промысловых бед и напастей.
— Рассуди нас, Степан Романыч, — спокойно заявил старик. — Уж на что лют был покойничек Иван Герасимыч Оников,
живых людей
в гроб вгонял, а и тот не смел такие слова выражать… Неужто теперь хуже каторжного положенья? Да и дело мое правое, Степан Романыч… Уж я поблажки, кажется, не даю рабочим, а только зачем дразнить их напрасно.
У кабатчика Ермошки происходили разговоры другого характера. Гуманный порыв соскочил с него так же быстро, как и налетел. Хорошие и жалобные слова, как «совесть», «христианская душа», «
живой человек», уже не имели смысла, и обычная холодная жестокость вступила
в свои права. Ермошке даже как будто было совестно за свой подвиг, и он старательно избегал всяких разговоров о Кожине. Прежде всего начал вышучивать Ястребов, который нарочно заехал посмеяться над Ермошкой.
— А ведь оно тово, действительно, Марья Родивоновна, статья подходящая… ей-богу!.. Так уж вы тово, не оставьте нас своею милостью… Ужо подарочек привезу. Только вот Дарья бы померла, а там
живой рукой все оборудуем. Федосья-то Родивоновна
в город переехала… Я как-то ее встретил. Бледная такая стала да худенькая…
Все, что мог сделать умный секретарь, было уничтоженье запачканного послужного списка, и на то уже он подвинул начальника не иначе, как состраданием, изобразив ему
в живых красках трогательную судьбу несчастного семейства Чичикова, которого, к счастию, у него не было.
Неточные совпадения
— Я, внученька! // Я
в землю немца Фогеля // Христьяна Христианыча //
Живого закопал…
Крестьяне рассмеялися // И рассказали барину, // Каков мужик Яким. // Яким, старик убогонький, //
Живал когда-то
в Питере, // Да угодил
в тюрьму: // С купцом тягаться вздумалось! // Как липочка ободранный, // Вернулся он на родину // И за соху взялся. // С тех пор лет тридцать жарится // На полосе под солнышком, // Под бороной спасается // От частого дождя, // Живет — с сохою возится, // А смерть придет Якимушке — // Как ком земли отвалится, // Что на сохе присох…
Такова была внешняя постройка этого бреда. Затем предстояло урегулировать внутреннюю обстановку
живых существ,
в нем захваченных.
В этом отношении фантазия Угрюм-Бурчеева доходила до определительности поистине изумительной.
Затем, имеется ли на этой линии что-нибудь
живое и может ли это"
живое"ощущать, мыслить, радоваться, страдать, способно ли оно, наконец, из"благонадежного"обратиться
в"неблагонадежное" — все это не составляло для него даже вопроса…
Взволнованная и слишком нервная Фру-Фру потеряла первый момент, и несколько лошадей взяли с места прежде ее, но, еще не доскакивая реки, Вронский, изо всех сил сдерживая влегшую
в поводья лошадь, легко обошел трех, и впереди его остался только рыжий Гладиатор Махотина, ровно и легко отбивавший задом пред самим Вронским, и еще впереди всех прелестная Диана, несшая ни
живого, ни мертвого Кузовлева.