Неточные совпадения
Старый Турка сразу повеселел, припомнив старинку, но Кишкин глазами указал ему на Зыкова: дескать,
не впору язык развязываешь, старина… Старый штейгер собрал промытое золото на железную лопаточку, взвесил на руке и
заметил...
Вот уже прошло целых двадцать лет, а Родион Потапыч еще ни разу
не вспомнил про нее, да и никто в доме
не смел при нем слова пикнуть про Татьяну.
Родион Потапыч почему-то делал такой вид, что совсем
не замечает этого покорного зятя, а тот, в свою очередь, всячески старался
не попадаться старику на глаза.
Яша моргал глазами, гладил свою лысину и
не смел взглянуть на стоявшую посреди избы старуху.
— Перестань
молоть! — оговаривала его старая Маремьяна. —
Не везде в задор да волчьим зубом, а мирком да ладком, пожалуй, лучше… Так ведь я говорю, сват — большая родня?
— Он за баб примется, — говорил Мыльников, удушливо хихикая. — И достанется бабам… ах как достанется! А ты, Яша, ко мне ночевать, к Тарасу Мыльникову. Никто пальцем
не смеет тронуть… Вот это какое дело, Яша!
— Может, и будет, да говорить-то об этом
не след, Степан Романыч, — нравоучительно
заметил старик. —
Не таковское это дело…
— Да так…
Не любит она, шахта, когда здря про нее начнут говорить. Уж я
замечал… Вот когда приезжают посмотреть работы, да особливо который гость похвалит, — нет того хуже.
Гости Карачунского из уважения к знаменитому «приисковому дедушке» только переглядывались, а хохотать
не смели, хотя у Оникова уже морщился нос и вздрагивала верхняя губа, покрытая белобрысыми усами.
Пить чай в господском доме для Родиона Потапыча составляло всегда настоящую муку, но отказаться он
не смел и покорно снял шубу.
Феня окончательно сконфузилась и
не смела поднять глаз.
— Силой нельзя заставить людей быть тем или другим, —
заметил о. Акакий. — Мне самому этот случай неприятен, но
не сделать бы хуже… Люди молодые, все может быть. В своей семье теперь Федосья Родионовна будет хуже чужой…
Родион Потапыч числился в это время на каторге и
не раз был свидетелем, как Марфа Тимофеевна возвращалась по утрам из смотрительской квартиры вся в слезах. Эти ли девичьи слезы, девичья ли краса, только начал он крепко задумываться…
Заметил эту перемену даже Антон Лазарич и
не раз спрашивал...
Это была единственная баба на все поисковые партии, что заметно шокировало настоящих мужиков, как Матюшка, делавший вид, что совсем
не замечает Окси.
— Ну, ударь?!. — ревел Кишкин, наступая. — Ну?..
Не испугались… Да. Ударь!..
Не смеешь при свидетелях-то безобразие свое показать…
— Это к делу
не относится… —
заметил следователь, быстро записывая что-то на листе бумаги.
— Вы
не беспокойтесь, я уже имею показания по этому делу других свидетелей, — ядовито
заметил следователь. — Вам должно быть ближе известно, как велись работы… Старатели работали в Выломках?
Сестры расстались благодаря этому разговору довольно холодно. У Фени все-таки возникло какое-то недоверие к баушке Лукерье, и она стала
замечать за ней многое, чего раньше
не замечала, точно совсем другая стала баушка. И даже из лица похудела.
А баушка Лукерья все откладывала серебро и бумажки и смотрела на господ такими жадными глазами, точно хотела их съесть. Раз, когда к избе подкатил дорожный экипаж главного управляющего и из него вышел сам Карачунский, старуха ужасно переполошилась, куда ей
поместить этого самого главного барина. Карачунский был вызван свидетелем в качестве эксперта по делу Кишкина. Обе комнаты передней избы были набиты народом, и Карачунский
не знал, где ему сесть.
Последнее появление Яши сопровождалось большой неприятностью. Забунтовала, к общему удивлению, безответная Анна. Она
заметила, что Яша уже
не в первый раз все о чем-то шептался с Прокопием, и заподозрила его в дурных замыслах: как раз сомустит смирного мужика и уведет за собой в лес. Долго ли до греха? И то весь народ точно белены объелся…
Кожин, пошатываясь, прошел к столу, сел на лавку и с удивлением посмотрел кругом, как человек, который хочет и
не может проснуться. Марья
заметила, как у него тряслись губы. Ей сделалось страшно, как матери. Или пьян Кожин, или
не в своем уме.
— Значит, Феня ему по самому скусу пришлась… хе-хе!.. Харч, а
не девка: ломтями режь да ешь. Ну а что было, баушка, как я к теще любезной приехал да объявил им про Феню, что,
мол, так и так!.. Как взвыли бабы, как запричитали, как заголосили истошными голосами — ложись помирай. И тебе, баушка, досталось на орехи. «Захвалилась, — говорят, — старая грымза, а Феню
не уберегла…» Родня-то, баушка, по нынешним временам везде так разговаривает. Так отзолотили тебя, что лучше и
не бывает, вровень с грязью сделали.
— Замучишь, только и всего, —
заметил Кожин, хозяйским глазом посмотрев на взмыленную лошадь. —
Не к рукам конь…
Кожин
не замечал, как крупные слезы катились у него по лицу, а Марья смотрела на него,
не смея дохнуть. Ничего подобного она еще
не видала, и это сильное мужское горе, такое хорошее и чистое, поразило ее. Вот так бы сама бросилась к нему на шею, обняла, приголубила, заговорила жалкими бабьими словами, вместе поплакала… Но в этот момент вошел в избу Петр Васильич, слегка пошатывавшийся на ногах… Он подозрительно окинул своим единственным оком гостя и сестрицу, а потом забормотал...
— Наш, поди, балчуговский, без тебя знаю… —
смело отвечала Марья, за словом в карман
не лазившая вообще. — Почитай, в суседях с Петром Семенычем жили…
Господи, да ведь это богатство, страшное богатство, о каком он
не смел и мечтать когда-нибудь!
— Погоди печаловаться раньше времени, — тихонько
заметил Матюшка. — А Кишкин наших рук
не минует… Мы его еще обработаем, дай срок. Он всех ладит обмануть…
— И подтянуть умеючи надо, Александр Иваныч, —
смело заявил старший штейгер. — Двумя чужестранными рабочими мы
не управим дела, а своих раздразним понапрасну… Тоже и по человечеству нужно рассудить.
— Рассуди нас, Степан Романыч, — спокойно заявил старик. — Уж на что лют был покойничек Иван Герасимыч Оников, живых людей в гроб вгонял, а и тот
не смел такие слова выражать… Неужто теперь хуже каторжного положенья? Да и дело мое правое, Степан Романыч… Уж я поблажки, кажется,
не даю рабочим, а только зачем дразнить их напрасно.
Марья, впрочем,
не подавала вида, что
замечает эту старческую жадность, и охотно угощала старика всем, что было под рукой.
— Ну, у хлеба
не без крох, — равнодушно
заметил секретарь. — А я думал, что тебя уж режут…
— Да
не унести его совсем, потому к полу он привинчен… Я как-то
мела в конторе и хотела передвинуть, а сундук точно пришит…
— Будет тебе два неполных!.. —
заметил ему Ермошка. — Еще бы венчанная жена была, так другое дело, а над сводной зверство свое оказывать
не полагается.
Результатом этого было то, что Ястребов был арестован в ту же ночь. Произведенным обыском было обнаружено
не записанное в книге золото, а таковое считается по закону хищничеством. Это была
месть Петра Васильича, который сделал донос. Впрочем, Ястребов судился уже несколько раз и отнесся довольно равнодушно к своему аресту.
Настоящим праздником для этих заброшенных детей были редкие появления отца. Яша Малый прямо
не смел появиться, а тайком пробирался куда-нибудь в огород и здесь выжидал. Наташка точно чувствовала присутствие отца и птицей летела к нему. Тайн между ними
не было, и Яша рассказывал про все свои дела, как Наташка про свои.
Она раньше боялась мужа, потом стыдилась, затем жалела и, наконец, возненавидела, потому что он упорно
не хотел ничего
замечать. И таким маленьким он ей казался… Вообще с Марьей творилось неладное: она ходила как в тумане, полная какой-то странной решимости.
Матюшка так и
не остался ночевать. Он несколько раз нерешительно подходил к двери конторки, останавливался и опять отходил. Вообще с Матюшкой было неладно, как
заметили все рабочие.
Эти две больших неудачи отозвались в промысловом бюджете очень сильно, так что представленные Ониковым
сметы не получили утверждения и компания прекратила всякие работы за их невыгодностью.