Я заметил, что на этих вечерах он хоть и входил иногда со мной вместе рядом, но от меня как-то,
в течение вечера, отдалялся и ни с кем «из своих» меня не знакомил.
Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств, я нырнул в постель и уже закрыл было глаза, как вдруг мне пришло на ум, что
в течение вечера я ни разу не вспомнил о моей жестокой красавице… «Что же это значит? — спросил я самого себя. — Разве я не влюблен?» Но, задав себе этот вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.
На кровати, не внушавшей ни малейших опасений в смысле насекомых, было постлано два пышно взбитых пуховика, накрытых чистым бельем. Раздеть меня пришла молоденькая девушка.
В течение вечера я уже успел победить в себе напускную важность и не без удовольствия отдал себя в распоряжение Насти.
Неточные совпадения
Грэй дал еще денег. Музыканты ушли. Тогда он зашел
в комиссионную контору и дал тайное поручение за крупную сумму — выполнить срочно,
в течение шести дней.
В то время, как Грэй вернулся на свой корабль, агент конторы уже садился на пароход. К
вечеру привезли шелк; пять парусников, нанятых Грэем, поместились с матросами; еще не вернулся Летика и не прибыли музыканты;
в ожидании их Грэй отправился потолковать с Пантеном.
— Благодарю, — сказал Грэй, вздохнув, как развязанный. — Мне именно недоставало звуков вашего простого, умного голоса. Это как холодная вода. Пантен, сообщите людям, что сегодня мы поднимаем якорь и переходим
в устья Лилианы, миль десять отсюда. Ее
течение перебито сплошными мелями. Проникнуть
в устье можно лишь с моря. Придите за картой. Лоцмана не брать. Пока все… Да, выгодный фрахт мне нужен как прошлогодний снег. Можете передать это маклеру. Я отправляюсь
в город, где пробуду до
вечера.
До самого
вечера и
в течение всего следующего дня Василий Иванович придирался ко всем возможным предлогам, чтобы входить
в комнату сына, и хотя он не только не упоминал об его ране, но даже старался говорить о самых посторонних предметах, однако он так настойчиво заглядывал ему
в глаза и так тревожно наблюдал за ним, что Базаров потерял терпение и погрозился уехать.
Иногда
в течение целого
вечера она не замечала его, разговаривая с Макаровым или высмеивая народолюбие Маракуева, а
в другой раз весь
вечер вполголоса говорила только с ним или слушала его негромко журчавшую речь.
В течение недели он приходил аккуратно, как на службу, дважды
в день — утром и
вечером — и с каждым днем становился провинциальнее. Его бесконечные недоумения раздражали Самгина, надоело его волосатое, толстое, малоподвижное лицо и нерешительно спрашивающие, серые глаза. Клим почти обрадовался, когда он заявил, что немедленно должен ехать
в Минск.