Неточные совпадения
Заплатина, дама неопределенных
лет с выцветшим лицом, стояла перед зеркалом
в утреннем дезабилье.
В углу комнаты у небольшого окна, выходившего на двор, сидел мужчина
лет под сорок, совсем закрывшись последним номером газеты.
Кое-как, с грехом пополам, выучился он грамоте и
в самой зеленой юности поступил
в уездный суд, где
годам к тридцати добился пятнадцати рублей жалованья.
— Батюшка ты наш, Сергей Александрыч!.. — дрогнувшим голосом запричитал Лука, бросаясь снимать с гостя верхнее пальто и по пути целуя его
в рукав сюртука. — Выжил я из ума на старости
лет… Ах ты, господи!.. Угодники, бессребреники…
Привалова поразило больше всего то, что
в этом кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать
лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
— Наде было пять
лет, когда вы с Костей уехали
в Петербург, — заметила Марья Степановна, давая дочери место около себя.
Глядя на испитое, сморщенное лицо Хионии Алексеевны, трудно было допустить мысль, что ей когда-нибудь, даже
в самом отдаленном прошлом, могло быть шестнадцать
лет.
Я еще понимаю, что дело о Холостове затянули на десять
лет и вытащили решение
в тот момент, когда Холостова уже нельзя было никуда сослать, кроме царствия небесного…
— Василий Назарыч, ведь со времени казенной опеки над заводами прошло почти десять
лет… Несмотря ни на какие хлопоты, я не мог даже узнать, существует ли такой отчет где-нибудь. Обращался
в контроль,
в горный департамент,
в дворянскую опеку, везде один ответ: «Ничего не знаем… Справьтесь где-нибудь
в другом месте».
— Да, зимой
в Петербурге, а
летом в Крыму,
в собственном имении.
Когда мачеха вышла за Холостова, он
в три
года промотал все оставшиеся деньги, заложил прииски, сделал миллионный долг и совсем уронил заводы.
Я надеялся, что когда заводы будут под казенной опекой, — они если не поправятся, то не будут приносить дефицита, а между тем Масман
в один
год нахлопал на заводы новый миллионный долг.
Костя вот уж пять
лет работает на них, как каторжный, и добился ежегодного дивиденда
в триста тысяч рублей.
— На вот, жил пятнадцать
лет в столице, приехал — и рассказать нечего. Мы
в деревне, почитай, живем, а вон какие россказни распустили.
— Да ведь пятнадцать
лет не видались, Надя… Это вот сарафан полежит пятнадцать
лет, и у того сколько новостей: тут моль подбила, там пятно вылежалось. Сергей Александрыч не
в сундуке лежал, а с живыми людьми, поди, тоже жил…
Сначала занятия
в университете, а затем
лет семь ушло как-то между рук, —
в хлопотах по наследству,
в томительном однообразии разных сроков, справок, деловых визитов,
в шатании по канцеляриям и департаментам.
В результате оказалось, конечно, то, что заводское хозяйство начало хромать на обе ноги, и заводы, по всей вероятности, пошли бы с молотка Но счастливый случай спас их:
в половине сороковых
годов владельцу Шатровских заводов, Александру Привалову, удалось жениться на дочери знаменитого богача-золотопромышленника Павла Михайлыча Гуляева.
В каких-нибудь десять
лет он быстро прошел путь от простого рабочего до звания настоящего золотопромышленника, владевшего одним из лучших приисков во всей Сибири.
Несмотря на свою близость к старику Гуляеву, а также и на то, что
в течение многих
лет он вел все его громадные дела, Бахарев сам по себе ничего не имел, кроме знания приискового дела и несокрушимой энергии.
Этот прииск
в течение десяти
лет,
в сороковых
годах, дал чистой прибыли больше десяти миллионов.
Сергею Привалову
в это время было
лет семь или восемь.
В каких-нибудь пять
лет он не только спустил последние капиталы, которые остались после Привалова, но чуть было совсем не пустил все заводы с молотка.
Во всяком случае, эта ловкая комбинация дала Сашке целый миллион, но
в скором времени вся история раскрылась, и Сашка попал под суд, под которым и находился
лет пятнадцать.
Сергей Привалов прожил
в бахаревском доме до пятнадцати
лет, а затем вместе с своим другом Костей был отправлен
в Петербург, где и прожил безвыездно до настоящего времени, то есть больше пятнадцати
лет.
Собственно говоря, такое разделение существовало только для одной Марьи Степановны, которая уже
в течение десяти
лет не переступала порога половины мужа.
Это практическое направление с
годами настолько развилось и окрепло, что
в шестнадцать
лет Верочка держала
в своих ручках почти целый дом, причем с ловкостью настоящего дипломата всегда умела остаться
в тени,
в стороне.
— А хоть бы и так, — худого нет; не все
в девках сидеть да книжки свои читать. Вот мудрите с отцом-то, — счастья бог и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй
год девке пошел, а она только смеется…
В твои-то
годы у меня трое детей было, Костеньке шестой
год шел. Да отец-то чего смотрит?
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы
в бок! Да ведь ничего, живы и с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты
в Узле три недели и еще проживешь десять
лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем
в Узле останешься?
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали на заводах полтораста
лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами.
В какой форме устроится все это — я еще теперь не могу вам сказать, но только скажу одно, — именно, что ни одной копейки не возьму лично себе…
Мы уже сказали, что старшая дочь Агриппины Филипьевны была замужем за Половодовым; следующая за нею по
летам, Алла, вступила уже
в тот цветущий возраст, когда ей неприлично было оставаться
в недрах муравейника, и она была переведена
в спальню maman, где и жила на правах совсем взрослой барышни.
В это время дверь
в кабинет осторожно отворилась, и на пороге показался высокий худой старик
лет под пятьдесят; заметив Привалова, старик хотел скрыться, но его остановил голос Веревкина...
Летом Антонида Ивановна чувствовала себя самой несчастной женщиной
в свете, потому что ей решительно везде было жарко, а платье непременно где-нибудь жало.
Представьте себе, этот отчет просто все дело испортил, а между тем мы тут ни душой, ни телом не виноваты: отчет составлен и теперь гуляет
в опекунском совете второй
год.
— Очень просто: вы и Ляховский держитесь только благодаря дворянской опеке и кой-каким связям
в Петербурге… Так? Дворянскую опеку и после нельзя будет обойти, но ее купить очень недорого стоит: члены правления — один полусумасшедший доктор-акушер восьмидесяти
лет, другой — выгнанный со службы за взятки и просидевший несколько
лет в остроге становой, третий — приказная строка, из поповичей… Вся эта братия получает по двадцать восемь рублей месячного жалованья. Так?
— Позвольте… Главное заключается
в том, что не нужно терять дорогого времени, а потом действовать зараз и здесь и там. Одним словом, устроить некоторый дуэт, и все пойдет как по нотам… Если бы Сергей Привалов захотел, он давно освободился бы от опеки с обязательством выплатить государственный долг по заводам
в известное число
лет. Но он этого не захотел сам…
Но прежде чем можно будет приступить к выполнению этих планов, необходимо очистить заводы от государственного долга, что займет, может быть, период времени
лет в десять.
Это был плотный господин
лет под пятьдесят, широкий
в плечах, с короткой шеей и сильной проседью
в гладко зачесанных темных волосах и такой же бородке.
— А я так не скажу этого, — заговорил доктор мягким грудным голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика превратились
в взрослого, а я только поседел. Кажется, давно ли все это было, когда вы с Константином Васильичем были детьми, а Надежда Васильевна крошечной девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать
лет, и нам, старикам, остается только уступить свое место молодому поколению.
Несмотря на то, что на дворе стояло
лето, почерневшие и запыленные зимние рамы не были выставлены из окон, и сам хозяин сидел
в старом ваточном пальто.
Такие засохшие люди сохраняются
в одном положении десятки
лет, как те старые, гнилые пни, которые держатся одной корой и готовы рассыпаться
в пыль при малейшем прикосновении.
— Теперь нам остается только подняться
в бельведер, — предлагал Ляховский, бойко для своих
лет взбегая по гнилой, шатавшейся лестнице
в третий этаж.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает
в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым
годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
— Очень редко… Ведь мама никогда не ездит туда, и нам приходится всегда тащить с собой папу. Знакомых мало, а потом приедешь домой, — мама дня три дуется и все вздыхает. Зимой у нас бывает бал… Только это совсем не то, что у Ляховских. Я
в прошлом
году в первый раз была у них на балу, — весело, прелесть! А у нас больше купцы бывают и только пьют…
В первое время он совсем затерялся
в толпе многочисленной дворни и несколько
лет прислуживал магнату-заводчику
в качестве казачка.
Самой замечательной способностью Шелехова было то, что, стоило ему только раз вырваться с прииска и попасть куда-нибудь
в город, — он разом спускал все, что копил
в течение нескольких
лет. С ним не было
в этих случаях никакого сладу, и Бахарев терпеливо ждал того момента, когда у загулявшего Данилы Семеныча вылетит из кармана последний грош.
Привалов по целым часам лежал неподвижно на своей кушетке или, как маятник, бродил из угла
в угол. Но всего хуже, конечно, были ночи, когда все кругом затихало и безысходная тоска наваливалась на Привалова мертвым гнетом. Он тысячу раз перебирал все, что пережил
в течение этого
лета, и ему начинало казаться, что все это было только блестящим, счастливым сном, который рассеялся как туман.
— Скажите… Как жаль! Нынешние молодые люди совсем и на молодых людей не походят.
В такие ли
годы хворать?.. Когда мне было шестнадцать
лет… А все-таки такое странное совпадение: Привалов не выходит из комнаты, занят или нездоровится… Nadine тоже…
Та самая Половодова, которая
в течение долгих
лет была только обидно вежлива с Хионией Алексеевной, та Половодова, которая не заплатила ей визита.
— Нет, Николай Иваныч, из такой поездки ровно ничего не выйдет… Поверьте мне. Я столько
лет совершенно напрасно прожил
в Петербурге и теперь только могу пожалеть и себя и даром потраченное время. Лучше будем сидеть здесь и ждать погоды…
Чтобы вырваться из этой системы паразитизма, воспитываемой
в течение полутораста
лет, нужны нечеловеческие усилия, тем более что придется до основания разломать уже существующие формы заводской жизни.