Неточные совпадения
— Ах, господи… что же
это такое?.. Да Виктор Николаич… Ах, господи!.. — причитала Заплатина, бестолково бросаясь из угла
в угол.
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости
в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье
этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
По тому времени
этих денег было совершенно достаточно, чтобы одеваться прилично и иметь доступ
в скромные чиновничьи дома.
Этот брак состоялся, и его плодами постепенно явились двадцать пять рублей жалованья вместо прежних пятнадцати, далее свой домик, стоивший по меньшей мере тысяч пятнадцать, своя лошадь, экипажи, четыре человека прислуги, приличная барская обстановка и довольно кругленький капитальчик, лежавший
в ссудной кассе.
Чтобы выполнить во всех деталях
этот грандиозный план, у Заплатиных не хватало средств, а главное, что было самым больным местом
в душе Хионии Алексеевны, — ее салон обходили первые узловские богачи — Бахаревы, Ляховские и Половодовы.
Это, конечно, были только условные фразы, которые имели целью придать вес Виктору Николаичу, не больше того. Советов никаких не происходило, кроме легкой супружеской перебранки с похмелья или к ненастной погоде. Виктор Николаич и не желал вмешиваться
в дела своей жены.
Что-то добродушное и вместе уютное было
в физиономии
этого дома (как
это ни странно, но у каждого дома есть своя физиономия).
Под
этой широкой зеленой крышей, за
этими низкими стенами, выкрашенными
в дикий серый цвет, совершалось такое мирное течение человеческого существования!
Эта терраса низенькими широкими ступенями спускалась
в красивый цветник, огороженный деревянной зеленой решеткой.
— Ах, mon ange! — воскликнула Хиония Алексеевна, прикладываясь своими синими сухими губами к розовым щекам девушки. — Je suis charmee! [Я восхищена! (фр.)] Вы, Nadine, сегодня прелестны, как роза!.. Как идет к вам
это полотняное платье… Вы походите на Маргариту
в «Фаусте», когда она выходит
в сад. Помните
эту сцену?
«Вот
этой жениха не нужно будет искать: сама найдет, — с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. — Небось не закиснет
в девках, как
эти принцессы, которые умеют только важничать… Еще считают себя образованными девушками, а когда пришла пора выходить замуж, — так я же им и ищи жениха. Ох, уж
эти мне принцессы!»
— Ах! Марья Степановна… — встрепенулась Хиония Алексеевна всеми своими бантами, вскакивая с дивана.
В скобках заметим, что
эти банты служили не столько для красоты, сколько для прикрытия пятен и дыр. — А я действительно с добрыми вестями к вам.
— Зачем же
это Привалов
в трактире остановился?
—
Это, Хиония Алексеевна, еще старуха надвое сказала… Трудно получить
эти деньги, если только они еще есть. Ведь заводы все
в долгу.
Последняя фраза целиком долетела до маленьких розовых ушей Верочки, когда она подходила к угловой комнате с полной тарелкой вишневого варенья. Фамилия Привалова заставила ее даже вздрогнуть… Неужели
это тот самый Сережа Привалов, который учился
в гимназии вместе с Костей и когда-то жил у них? Один раз она еще укусила его за ухо, когда они играли
в жгуты… Сердце Верочки по неизвестной причине забило тревогу, и
в голове молнией мелькнула мысль: «Жених… жених для Нади!»
Эта немая сцена была прервана появлением Досифеи, которая внесла
в комнату небольшой томпаковый самовар, кипевший с запальчивостью глубоко оскорбленного человека.
—
Это Привалов! — вскрикнула Хиония Алексеевна, когда во дворе к первому крыльцу подъехал на извозчике какой-то высокий господин
в мягкой серой шляпе.
—
Это уж как вам угодно будет, — обиженным голосом заявил Игорь, продолжая стоять
в дверях.
Это был знаменитый
в летописях сибирской золотопромышленности Варваринский прииск, открытый Василием Бахаревым и Александром Приваловым
в глубине Саянских гор, на какой-то безыменной горной речке.
Привалов шел за Василием Назарычем через целый ряд небольших комнат, убранных согласно указаниям моды последних дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на окнах и дверях — все дышало роскошью, которая невольно бросалась
в глаза после скромной обстановки кабинета.
В небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера;
это было новинкой для Привалова, и он с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на пюпитре.
Наступила тяжелая пауза; все испытывали то неловкое чувство, которое охватывает людей, давно не видавших друг друга.
Этим моментом отлично воспользовалась Хиония Алексеевна, которая занимала наблюдательный пост
в полутемном коридорчике. Она почти насильно вытолкнула Надежду Васильевну
в гостиную, перекрестив ее вдогонку.
Это мимолетное детское воспоминание унесло Привалова
в то далекое, счастливое время, когда он еще не отделял себя от бахаревской семьи.
— Право, я еще не успел подумать об
этом, — отвечал Привалов. — Да вообще едва ли и придется бывать
в клубе…
— О, я
это всегда говорила… всегда!.. Конечно, я хорошо понимаю, что вы из скромности не хотите принимать участия
в любительских спектаклях.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком белом лбу всплывала над левой бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил
эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери.
В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
Холостов как ваш вотчим и опекун делает миллионный долг при помощи мошенничества, его судят за
это мошенничество и присуждают к лишению всех прав и ссылке
в Сибирь, а когда он умирает, долг взваливают на вас, наследников.
Я
это еще понимаю, потому что Холостов был
в свое время сильным человеком и старые благоприятели поддерживали; но перевести частный долг, притом сделанный мошеннически, на наследников… нет, я
этого никогда не пойму.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все
в ясность; из-за
этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы
этого мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
—
Это твоей бабушки сарафан-то, — объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда
в Москву ездил, так привез материю… Нынче уж нет таких материй, — с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя рукой складку на сарафане. — Нынче ваши дамы сошьют платье, два раза наденут — и подавай новое. Материи другие пошли, и люди не такие, как прежде.
— Да ведь пятнадцать лет не видались, Надя…
Это вот сарафан полежит пятнадцать лет, и у того сколько новостей: тут моль подбила, там пятно вылежалось. Сергей Александрыч не
в сундуке лежал, а с живыми людьми, поди, тоже жил…
Последнее поразило Привалова: оглянувшись на свое прошлое, он должен был сознаться, что еще не начинал даже жить
в том смысле, как
это понимала Марья Степановна.
«Ну, а как там
эти штучки разные?..» — весело думал Виктор Васильич, уносясь
в сферу столичных развеселых мест.
Вечером
этого многознаменательного дня
в кабинете Василья Назарыча происходила такая сцена. Сам старик полулежал на свеем диване и был бледнее обыкновенного. На низенькой деревянной скамеечке, на которую Бахарев обыкновенно ставил свою больную ногу, теперь сидела Надежда Васильевна с разгоревшимся лицом и с блестящими глазами.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться
в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа,
это поднимает такое нехорошее чувство
в душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна была являться перед ним
в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят
в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
—
В чем же
это Привалов так провинился пред тобой? — с добродушной улыбкой спрашивал Василий Назарыч.
— Все
это так, Надя, но я все-таки не вижу,
в чем виноват тут Сергей Александрыч…
— А вот сейчас…
В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним и по мере
этого знакомства открываю
в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю тем, что начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно так…
— Нет, постой.
Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам
в дом и
в котором я открываю существо, обремененное всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем не
в том, кто явится к нам
в дом, а
в том, что я невеста и
в качестве таковой должна кончить замужеством.
— И отличное дело: устрою
в монастырь… Ха-ха…Бедная моя девочка, ты не совсем здорова сегодня… Только не осуждай мать, не бери
этого греха на душу: жизнь долга, Надя; и так и этак передумаешь еще десять раз.
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал
в Узел — все равно как
в чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило всех
этих Приваловых? Бесхарактерность. Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни
в чем середины не знали.
Шестилетний мальчик не понимал, конечно, значения
этих странных слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом. Дело
в том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него не было сыновей, была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
Мы уже сказали, что у Гуляева была всего одна дочь Варвара, которую он любил и не любил
в одно и то же время, потому что
это была дочь, тогда как упрямому старику нужен был сын.
Это «гнездо» вносило совершенно особенную струю
в гуляевский дом.
Из
этого гуляевского гнезда вышло много крепких людей, известных всему Уралу и
в Сибири.
Девушка повалилась
в ноги своему названому отцу, и
этим вся церемония закончилась.
Когда, перед сватовством, жениху захотелось хоть издали взглянуть на будущую подругу своей жизни,
это позволили ему сделать только
в виде исключительной милости, и то при таких условиях: жениха заперли
в комнату, и он мог видеть невесту только
в замочную скважину.
В жертву
этой фамилии была принесена и Варвара Гуляева.
Что нашла Варвара Гуляева
в новой семье, — об
этом никто не говорил, да едва ли кто-нибудь интересовался
этим.
Это печальное время совпало как раз с открытием богатейших золотоносных россыпей
в глубине Саянских гор, что было уже делом Бахарева, который теперь вел дело
в компании с Приваловым.
Этот прииск
в течение десяти лет,
в сороковых годах, дал чистой прибыли больше десяти миллионов.