Нужно ли рассказывать читателю, как посадили сановника на первом месте между штатским генералом и губернским предводителем, человеком с свободным и достойным выражением лица, совершенно соответствовавшим его накрахмаленной манишке, необъятному жилету и круглой табакерке с французским табаком, — как хозяин хлопотал, бегал, суетился, потчевал
гостей, мимоходом улыбался спине сановника и, стоя в углу, как школьник, наскоро перехватывал тарелочку супу или кусочек говядины, — как дворецкий подал рыбу в полтора аршина длины и с букетом во рту, — как слуги, в ливреях, суровые на вид, угрюмо приставали к каждому дворянину то с малагой, то с дрей-мадерой и как почти все дворяне, особенно пожилые, словно нехотя покоряясь чувству долга, выпивали рюмку за рюмкой, — как, наконец,
захлопали бутылки шампанского и начали провозглашаться заздравные тосты: все это, вероятно, слишком известно читателю.
— Ну, батюшка Варнава Васильевич, прилежно же вы работаете! Вас даже не дозовешься, — начал, выходя,
гость, рассмотрев которого Варнава вдруг просиял,
захлопал глазами и воскликнул:
Калитка — скрып… Двор темен. По доскам // Идти неловко… Вот, насилу, сени // И лестница; но снегом по местам // Занесена. Дрожащие ступени // Грозят мгновенно изменить ногам. // Взошли. Толкнули дверь — и свет огарка // Ударил в очи. Толстая кухарка, // Прищурясь, заграждает путь
гостям // И вопрошает: «Что угодно вам?» // И, услыхав ответ красноречивый, //
Захлопнув дверь, бранится неучтиво…