Неточные совпадения
Заплатина круто повернулась перед зеркалом и посмотрела на свою особу в три четверти. Платье сидело кошелем; на спине оно отдувалось пузырями и ложилось вокруг ног некрасивыми тощими складками, точно под ними
были палки. «Разве надеть новое платье, которое подарили тогда Панафидины за жениха Капочке? — подумала Заплатина, но сейчас же решила: — Не стоит… Еще, пожалуй, Марья Степановна подумает, что я заискиваю перед ними!» Почтенная
дама придала своей физиономии гордое и презрительное выражение.
Старик
было поднялся со своего кресла, но опять опустился в него с подавленным стоном. Больная нога
давала себя чувствовать.
— Наде
было пять лет, когда вы с Костей уехали в Петербург, — заметила Марья Степановна,
давая дочери место около себя.
Отношения его к зятю
были немного странные: во-первых, он ничего не
дал за дочерью, кроме дома и богатого приданого; во-вторых, он не выносил присутствия зятя, над которым смеялся в глаза и за глаза, может
быть, слишком жестоко.
Нужно
было давать им воспитание.
Длинная тощая фигура Ивана Яковлича, с согнутой спиной и тонкими ногами, не
давала никаких оснований предположить, что Nicolas Веревкин
был кость от кости, плоть от плоти именно такой подвижнической фигуры.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она
дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам,
был уже на пути к известности, не в пример другим уездным городам.
Публика, собравшаяся в гостиной Агриппины Филипьевны, так и не узнала, что сделала «одна очень почтенная
дама», потому что рассказ дядюшки
был прерван каким-то шумом и сильной возней в передней. Привалов расслышал голос Хионии Алексеевны, прерываемый чьим-то хриплым голосом.
— Ах, это Аника Панкратыч Лепешкин, золотопромышленник, — предупредила Привалова Агриппина Филипьевна и величественно поплыла навстречу входившей Хионии Алексеевне.
Дамы, конечно, громко расцеловались, но
были неожиданно разлучены седой толстой головой, которая фамильярно прильнула губами к плечу хозяйки.
— Так и знал, так и знал! — заговорил Веревкин, оставляя какую-то кость. — Не выдержало сердечко? Ах, эти
дамы, эти
дамы, — это такая тонкая материя! Вы, Сергей Александрыч, приготовляйтесь: «Sophie Ляховская — красавица, Sophie Ляховская — богатая невеста». Только и свету в окне, что Sophie Ляховская, а по мне так, право, хоть совсем не
будь ее: этакая жиденькая, субтильная… Одним словом — жидель!
— Ах, секрет самый простой: не
быть скучным, — весело отвечал Половодов. — Когда мы с вами
будем у Ляховского, Сергей Александрыч, — прибавил он, — я познакомлю вас с Софьей Игнатьевной… Очень милая девушка! А так как она вдобавок еще очень умна, то наши
дамы ненавидят ее и, кажется, только в этом и согласны между собой.
— Очень хорошо, очень хорошо, — невозмутимо продолжал дядюшка. — Прежде всего, конечно, важно выяснить взаимные отношения, чтобы после не
было ненужных недоразумений. Да, это очень важно. Ваша откровенность делает вам честь… А если я вам, Александр Павлыч, шаг за шагом расскажу, как мы сначала устраним от дел Ляховского, затем поставим вас во главе всего предприятия и, наконец,
дадим этому Привалову как раз столько, сколько захотим, — тогда вы мне поверите?
— Да, но все-таки один в поле не воин… Вы только
дайте мне честное слово, что если мой план вам понравится — барыши пополам. Да, впрочем, вы и сами увидите, что без меня трудно
будет обойтись, потому что в план входит несколько очень тонких махинаций.
Дальше Половодов задумался о
дамах узловского полусвета, но здесь на каждом шагу просто
была мерзость, и решительно ни на что нельзя
было рассчитывать. Разве одна Катя Колпакова может иметь еще временный успех, но и это сомнительный вопрос.
Есть в Узле одна вдова, докторша, шустрая бабенка, только и с ней каши не сваришь.
— В том-то и дело, что Костя доказывает совершенно противное, то
есть что если обставить приисковых рабочих настоящим образом, тогда лучшие прииски
будут давать предпринимателям одни убытки. Они поспорили горячо, и Костя высказался очень резко относительно происхождения громадных богатств, нажитых золотом. Тут досталось и вашим предкам отчасти, а отец принял все на свой счет и ужасно рассердился на Костю.
На вид ему можно
было дать лет тридцать пять; узкое бледное лицо с небольшой тощей бородкой
было слегка тронуто оспой, густые, сросшиеся брови и немного вздернутый нос делали его положительно некрасивым.
— Для вас прежде всего важно выиграть время, — невозмутимо объяснял дядюшка, — пока Веревкин и Привалов
будут хлопотать об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь — затянем дело. Видите ли,
есть в Петербурге одна
дама. Она не куртизанка, как принято понимать это слово, вот только имеет близкие сношения с теми сферами, где…
— Понимаю, Надя, все понимаю, голубчик. Да бывают такие положения, когда не из чего выбирать. А у меня с Ляховским еще старые счеты
есть кое-какие. Когда он приехал на Урал, гол как сокол, кто ему
дал возможность выбиться на дорогу? Я не хочу приписывать все себе, но я ему помог в самую трудную минуту.
Положение богатой барышни
дало почувствовать себя, и девушка готова
была плакать от сознания, что она в отцовском доме является красивой и дорогой безделушкой — не больше.
Нужно заметить, что и раньше отношения между этими
дамами, то
есть Хионией Алексеевной и Антонидой Ивановной,
были очень дружелюбны, хотя и не подавали никакого повода к особенной нежности.
Бахарев оживился и
давал самые подробные объяснения новой, только что поставленной катальной машины, у которой стальные валы
были заточены самым необыкновенным образом.
Зося хотя и не отказывалась
давать советы Альфонсу Богданычу, но у нее на душе совсем
было не то. Она редко выходила из своей комнаты и
была необыкновенно задумчива. Такую перемену в характере Зоси раньше всех заметил, конечно, доктор, который не переставал осторожно наблюдать свою бывшую ученицу изо дня в день.
Видимо, что он
был в своей сфере, как рыба в воде, и шел свободной уверенной походкой, слегка улыбаясь своей
даме.
Мазурка кончилась сама собой, когда той молоденькой девушке, которую видел давеча Привалов на лестнице, сделалось дурно. Ее под руки увели в дамскую уборную. Агриппина Филипьевна прошла вся красная, как морковь, с растрепавшимися на затылке волосами. У бедной Ани Поярковой оборвали трен, так что
дамы должны
были образовать вокруг нее живую стену и только уже под этим прикрытием увели сконфуженную девушку в уборную.
— И тщеславие… Я не скрываю. Но знаете, кто сознает за собой известные недостатки, тот стоит на полдороге к исправлению. Если бы
была такая рука, которая… Ах да, я очень тщеславна! Я преклоняюсь пред силой, я боготворю ее. Сила всегда оригинальна, она
дает себя чувствовать во всем. Я желала бы
быть рабой именно такой силы, которая выходит из ряду вон, которая не нуждается вот в этой мишуре, — Зося обвела глазами свой костюм и обстановку комнаты, — ведь такая сила наполнит целую жизнь… она
даст счастье.
Пока единственным спасением для Бахарева
было то, что наступившая зима вместе с приостановкой работ на приисках
дала ему передышку в платежах по текущим счетам; но тем страшнее
было наступление весны, когда вместе с весенней водой ключом закипит горячая работа на всех приисках.
— Доктор,
дайте мне вашу руку… — прошептала больная. — Мне
будет легче…
— Послушайте, доктор, ведь я не умру?.. — шептала Зося, не открывая глаз. — Впрочем, все доктора говорят это своим пациентам… Доктор, я
была дурная девушка до сих пор… Я ничего не делала для других… Не
дайте мне умереть, и я переменюсь к лучшему. Ах, как мне хочется жить… доктор, доктор!.. Я раньше так легко смотрела на жизнь и людей… Но жизнь так коротка, — как жизнь поденки.
— У нас в клубе смешанное общество, — объяснила Хиония Алексеевна по дороге в танцевальный зал, где пиликал очень плохой оркестр самую ветхозаветную польку. — Можно сказать, мы устроились совсем на демократическую ногу;
есть здесь приказчики, мелкие чиновники, маленькие купчики, учителя… Но
есть и представители нашего beau mond'a: горные инженеры, адвокаты, прокурор, золотопромышленники, заводчики, доктора… А какой богатый выбор красивых
дам!..
Плохонький зал, переделанный из какой-то оранжереи,
был скупо освещен десятком ламп; по стенам висели безобразные гирлянды из еловой хвои, пересыпанной бумажными цветами. Эти гирлянды придавали всему залу похоронный характер. Около стен, на вытертых диванчиках, цветной шпалерой разместились
дамы; в глубине, в маленькой эстраде, заменявшей сцену, помещался оркестр; мужчины жались около дверей. Десятка два пар кружились по залу, подымая облако едкой пыли.
Остальное помещение клуба состояло из шести довольно больших комнат, отличавшихся большей роскошью сравнительно с обстановкой нижнего этажа и танцевального зала; в средней руки столичных трактирах можно встретить такую же вычурную мебель, такие же трюмо под орех, выцветшие драпировки на окнах и дверях. Одна комната
была отделана в красный цвет, другая — в голубой, третья — в зеленый и т. д. На диванчиках сидели
дамы и мужчины, провожавшие Привалова любопытными взглядами.
— Вот эта
дама с розой в волосах, — объясняла Заплатина, — переменяет каждый сезон по любовнику, а вот та, в сером платье… Здравствуйте, Пелагея Семеновна!.. Обратите, пожалуйста, внимание на эту девушку: очень богатая невеста и какая красавица, а отец
был мясником. И держит себя как хорошо, никак не подумаешь, что из крестьяночек. Да… Отец в лаптях ходил!..
—
Есть,
есть некоторое предчувствие… Ну, да страшен сон, но милостив бог. Мы и дядюшку подтянем. А вы здесь донимайте, главное, Ляховского: дохнуть ему не
давайте, и Половодову тоже. С ними нечего церемониться…
Колесо готово уже
было раздавить маленькое детское тельце, как он с силой, какую
дает только отчаяние, одним движением перевернул тяжелый экипаж, и девочка осталась цела и невредима.
Публики
было особенно много: адвокаты, инженеры, какой-то заезжий певец, много
дам.
Обед
был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой
дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял доктор, и они вдвоем едва тащили на себе тяжесть светского ига.
Подъезжая к пригорку, на котором стоял белый кош Ляховской, Привалов издали заметил какую-то
даму, которая смотрела из-под руки на него. «Уж не пани ли Марина?» — подумал Привалов. Каково
было его удивление, когда в этой
даме он узнал свою милую хозяйку, Хионию Алексеевну. Она даже сделала ему ручкой.
— Ты — не знаю, что
будешь делать, а я получил приглашение на заводы Отметышева, в Восточную Сибирь, — сказал Бахарев. —
Дают пять тысяч жалованья и пятую часть паев… Заводы на паях устроены.
— А кто же больше?.. Он… Непременно он. У меня положительных данных нет в руках, но я голову
даю на отсечение, что это его рук дело. Знаете, у нас, практиков,
есть известный нюх. Я сначала не доверял этому немцу, а потом даже совсем забыл о нем, но теперь для меня вся картина ясна: немец погубил нас… Это
будет получше Пуцилло-Маляхинского!.. Поверьте моей опытности.
Катерина Ивановна только слегка кивнула своей красивой головкой и добродушно засмеялась. Привалов рассматривал эту
даму полусвета, стараясь подыскать в ней родственные черты с той скромной старушкой, Павлой Ивановной, с которой он когда-то играл в преферанс у Бахаревых. Он, как сквозь сон, помнил маленькую Катю Колпакову, которая часто бывала в бахаревском доме, когда Привалов
был еще гимназистом.
Лошадей больше нельзя
было рассмотреть, а кошевая точно сама собой неслась в снежную
даль, как стрела, выпущенная из лука могучей рукой.
Своего платья у него не
было, но антрепренер
был так добр, что
дал ему свою шубу доехать до Ирбита, а отсюда он уже надеялся как-нибудь пробраться в Узел.
— Ведь Надежда-то Васильевна
была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему,
дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому… Ну, я все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.
Этой жизнью можно
было жить, и она
дала бы здоровое, трудовое счастье.
— Я вижу, Сергей Александрыч, что вам трудно переменить прежний образ жизни, хотя вы стараетесь сдержать данное слово. Только не обижайтесь, я вам предложу маленький компромисс:
пейте здесь… Я вам не
буду давать больше того, чем следует.
— Одолели вас наши бабы, барышня, — соболезновал Нагибин. — Ведь их только помани: умереть не
дадут. Одно слово — бабы, бабы и
есть… И старушонки вот тоже каждый день зачали сюда таскаться.
Половодов должен
был подать первый отчет по конкурсному управлению Шатровскими заводами осенью, когда кончится заводский год. Привалов и Веревкин ожидали этого срока с особенным нетерпением, потому что отчет должен
был дать им в руки предлог устранить Половодова с его поста. Теперь налицо
было два наследника, и это обстоятельство
давало некоторую надежду на полный успех дела.
—
Дай бог,
дай бог, деточка, чтобы добрый
был. Вот ужо я с ним сам переговорю…
— Тут и думать нечего: твое счастье, видно, в сорочке ты родился, Николай Иваныч. А денег я тебе все-таки не
дам: научу делу — и
будет с тебя. Сам наживай.
— Только
дайте мне дело Шатровских заводов кончить, — просил Веревкин Василия Назарыча. — Нужно
будет съездить в Петербург еще раз похлопотать…