Неточные совпадения
—
Да ведь пятнадцать лет не видались, Надя… Это вот сарафан полежит пятнадцать лет,
и у
того сколько новостей: тут моль подбила, там пятно вылежалось. Сергей Александрыч не в сундуке лежал, а с живыми людьми, поди, тоже жил…
—
Да начать хоть с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между
тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза
то на меня,
то на Привалова.
И положение Привалова было самое глупое,
и мое тоже не лучше.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам,
и если хлопочу,
то не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна!
Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь чем враг не шутит.
— Знаю, что тяжело тебе к ним идти, — пожалела Марья Степановна, —
да что уж будешь делать. Вот
и отец
то же говорит.
—
Да как вам сказать… У нее совсем особенный взгляд на жизнь, на счастье. Посмотрите, как она сохранилась для своих лет, а между
тем сколько она пережила…
И заметьте, она никогда не пользовалась ничьей помощью. Она очень горда, хотя
и выглядит такой простой.
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не
то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок!
Да ведь ничего, живы
и с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты в Узле три недели
и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день
да ночь —
и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
Иван Яковлич ничего не отвечал, а только посмотрел на дверь, в которую вышел Привалов «Эх, хоть бы частичку такого капитала получить в наследство, — скромно подумал этот благочестивый человек, но сейчас же опомнился
и мысленно прибавил: — Нет, уж лучше так, все равно отобрали бы хористки,
да арфистки,
да Марья Митревна,
да та рыженькая… Ах, черт ее возьми, эту рыженькую… Препикантная штучка!..»
— Мне не нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек, как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами
и к слепому подражанию чужим обычаям…
Да это
и понятно, если взять нашу историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу
то, чего у него нет, —
и бесцельно
и несправедливо.
— Дело не в персоне, а в
том…
да вот лучше спроси Александра Павлыча, — прибавила Антонида Ивановна. — Он, может быть,
и откроет тебе секрет, как понравиться mademoiselle Sophie.
«Недостает решительности! Все зависит от
того, чтобы повести дело смелой, твердой рукой, — думал Половодов, ходя по кабинету из угла в угол. —
Да еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела не делает
и другим мешает. Вот если бы освободиться от него…»
— Но можно устроить так, что вы в одно
и то же время освободитесь от Ляховского
и ни на волос не будете зависеть от наследников…
Да.
Вот Зося Ляховская,
та, конечно, могла выполнить
и не такую задачу, но ее просто немыслимо привязать к такому делу,
да притом в последнее время она какая-то странная стала, совсем кислая».
—
Да, кажется, из-за
того же, из-за чего произошла
и наша размолвка,
то есть из-за приисков.
— Вы, вероятно, испугались перспективы провести со мной скучных полчаса? Теперь вы искупите свою вину
и неделикатность
тем, что проскучаете со мной целый час…
Да,
да, Александр просил сейчас же известить его, как вы приедете, — он теперь в своем банке, — а я нарочно пошлю за ним через час. Что, испугались?
Единственным живым местом во всем доме была
та половина, которую занимал Ляховский,
да еще большой флигель, где помещалась контора; оранжерея
и службы были давно обращены в склады водки
и спирта.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял
да и забастовал,
то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом
и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика
и всяческого неистовства, не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах, все видеть,
и все слышать,
и все давить, что попало к нему под руку.
— Тонечка, голубушка, спой эту песню про Волгу, — умолял он. — Уважь единоутробного брата… а?.. Привалова не стесняйся, он отличный малый, хоть немножко
и того (Веревкин многозначительно повертел около лба пальцем), понимаешь — славянофил своего рода. Ха-ха!.. Ну,
да это пустяки: всякий дурак по-своему с ума сходит.
—
Да бог его знает… Он, кажется, служил в военной службе раньше… Я иногда, право, боюсь за моих девочек: молодо-зелено, как раз
и головка закружится, только доктор все успокаивает… Доктор прав: самая страшная опасность
та, которая подкрадывается к вам темной ночью, тишком, а тут все
и все налицо. Девочкам во всяком случае хороший урок… Как вы думаете?
—
И хорошо сделали, потому что, вероятно, узнали бы не больше
того, что уже слышали от мамы. Городские слухи о нашем разорении — правда… В подробностях я не могу объяснить вам настоящее положение дел,
да и сам папа теперь едва ли знает все. Ясно только одно, что мы разорены.
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я,
да и не думал, как добыть деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на
том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву,
и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может,
и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
— Лоскутов? Гм. По-моему, это — человек, который родился не в свое время.
Да… Ему негде развернуться, вот он
и зарылся в книги с головой. А между
тем в другом месте
и при других условиях он мог бы быть крупным деятелем… В нем есть эта цельность натуры, известный фанатизм — словом, за такими людьми идут в огонь
и в воду.
— О! пани Марина, кто же не знает, что вы первая красавица… во всей Польше первая!..
Да…
И лучше всех танцевали мазурочки,
и одевались лучше всех,
и все любили пани Марину без ума. Пани Марина сердится на меня, а я маленький человек
и делал только
то, чего хотел пан Игнатий.
— Это все наши воротилы
и тузы… — шепнул Веревкин на ухо Привалову. — Толстосумы настоящие! Вон у
того, который с козлиной бородкой, за миллион перевалило…
Да! А чем нажил, спросите: пустяками. Случай умел поймать, а там уж пошло.
Ну,
да все это вздор!.. — добродушно проговорил Веревкин
и, взглянув на Привалова сбоку, прибавил совсем другим тоном: — А я сегодня
того…
Мы,
то есть я
да вы, конечно, — порядочные люди, а из остальных… ну, вот из этих, которые танцуют
и которые смотрят, знаете, кто здесь еще порядочные люди?
—
И тщеславие… Я не скрываю. Но знаете, кто сознает за собой известные недостатки,
тот стоит на полдороге к исправлению. Если бы была такая рука, которая… Ах
да, я очень тщеславна! Я преклоняюсь пред силой, я боготворю ее. Сила всегда оригинальна, она дает себя чувствовать во всем. Я желала бы быть рабой именно такой силы, которая выходит из ряду вон, которая не нуждается вот в этой мишуре, — Зося обвела глазами свой костюм
и обстановку комнаты, — ведь такая сила наполнит целую жизнь… она даст счастье.
—
И не увидите, потому что он теперь ждет наверху, чем кончится обморок Зоси, а меня отпустил одну… Проводите, пожалуйста, меня до моего экипажа,
да, кстати, наденьте шубу, а
то простудитесь.
— Вот эта дама с розой в волосах, — объясняла Заплатина, — переменяет каждый сезон по любовнику, а вот
та, в сером платье… Здравствуйте, Пелагея Семеновна!.. Обратите, пожалуйста, внимание на эту девушку: очень богатая невеста
и какая красавица, а отец был мясником.
И держит себя как хорошо, никак не подумаешь, что из крестьяночек.
Да… Отец в лаптях ходил!..
— Ах, не спорьте, ради бога! Гордец
и гордец!.. Такой же гордец, как Бахаревы
и Ляховские… Вы слышали: старик Бахарев ездил занимать денег у Ляховского,
и тот ему отказал. Да-с! Отказал… Каково это вам покажется?
Этот визит омрачил счастливое настроение Заплатиной,
и она должна была из чувства безопасности прекратить свои дальнейшие посещения Ляховских.
Да кроме
того, ей совсем не нравилось смотреть на презрительное выражение лица, с которым встретил ее сам Игнатий Львович, хотя ему как больному можно было многое извинить; затем натянутая любезность, с какой обращался к ней доктор, тоже шокировала покорную приличиям света натуру Хионии Алексеевны.
— Ах,
да, конечно! Разве ее можно не любить? Я хотел совсем другое сказать: надеетесь ли вы… обдумали ли вы основательно, что сделаете ее счастливой
и сами будете счастливы с ней. Конечно, всякий брак — лотерея, но иногда полезно воздержаться от риска… Я верю вам,
то есть хочу верить,
и простите отцу… не могу! Это выше моих сил… Вы говорили с доктором?
Да,
да. Он одобряет выбор Зоси, потому что любит вас. Я тоже люблю доктора…
Да и эта единственная удача была отравлена
тем, что Привалов ни с кем не мог поделиться своей радостью.
—
Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх ногами поставил: одну за одну ногу схватил, другую за другую
да обеих, как куриц, со всем потрохом
и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно решилась: давай Данилу на руках качать. Ну, еще акварию раздавили!.. Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а
то мы
и с молебном бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет, на третий десяток перевалило.
— Были
и знакомые… Как не быть! Животики надорвали, хохочут над Данилушкой… Ох-хо-хо! Горе душам нашим… Вот как, матушка ты наша, Катерина Ивановна!.. Не гляди на нас, что мы старые
да седые: молодому супротив нас еще не уколоть… Ей-богу!.. Только вот Ивана Яковлича не было, а
то бы еще чище штуку сыграли.
—
Да,
да… Что мы живем здесь, в этой трущобе, — говорила Хиония Алексеевна, покачивая головой. — Так
и умрешь, ничего не видавши. Ах, Париж, Париж… Вот куда я желала бы попасть!..
И Александр Павлыч
то же самое говорит, что не умрет спокойно, если не побывает в Париже.
— Нет, ничего мне не нужно, голубчик…
Да и какая необходимость у старухи: богу на свечку —
и только. Спасибо на добром слове
да на
том, что не забыл меня. А ты сам-то попомни лучше мое-то слово…
—
То же самое я думаю, Василий Назарыч… Тоскует она, Надежда-то Васильевна, на глазах сохнет.
Да и какое это житье, если разобрать: вроде
того, как дом стоит без крыши…
— Скажу тебе прямо, Надя… Прости старика за откровенность
и за
то, что он суется не в свои дела.
Да ведь ты-то моя, кому же
и позаботиться о дочери, как не отцу?.. Ты вот растишь теперь свою дочь
и пойми, чего бы ты ни сделала, чтобы видеть ее счастливой.
Да и не только его
и нас, а
и всех
тех, для кого теперь трудишься из последних сил.