Неточные совпадения
— Бабы — так бабы и
есть, — резонировал Заплатин, глубокомысленно рассматривая расшитую цветным шелком полу своего халата. — У них свое на уме! «Жених» — так и
было… Приехал человек из Петербурга, — да он и смотреть-то на ваших невест не хочет! Этакого осетра женить… Тьфу!..
Заплатина круто повернулась перед зеркалом и
посмотрела на свою особу в три четверти. Платье сидело кошелем; на спине оно отдувалось пузырями и ложилось вокруг ног некрасивыми тощими складками, точно под ними
были палки. «Разве надеть новое платье, которое подарили тогда Панафидины за жениха Капочке? — подумала Заплатина, но сейчас же решила: — Не стоит… Еще, пожалуй, Марья Степановна подумает, что я заискиваю перед ними!» Почтенная дама придала своей физиономии гордое и презрительное выражение.
Надежда Васильевна, старшая дочь Бахаревых,
была высокая симпатичная девушка лет двадцати. Ее, пожалуй, можно
было назвать красивой, но на Маргариту она уже совсем не походила. Сравнение Хионии Алексеевны вызвало на ее полном лице спокойную улыбку, но темно-серые глаза, опушенные густыми черными ресницами,
смотрели из-под тонких бровей серьезно и задумчиво. Она откинула рукой пряди светло-русых гладко зачесанных волос, которые выбились у нее из-под летней соломенной шляпы, и спокойно проговорила...
Досифея с изумлением
посмотрела кругом, потом стремительно выбежала из комнаты и через минуту
была на террасе, где Надежда Васильевна читала книгу.
Правда, глаза эти
смотрели таким добрым взглядом, но ведь этого еще мало, чтобы
быть красивым.
Небольшие проницательные серые глаза
смотрели пытливо и сурово, но теперь
были полны любви и теплой ласки.
Привалов поздоровался с девушкой и несколько мгновений
смотрел на нее удивленными глазами, точно стараясь что-то припомнить. В этом спокойном девичьем лице с большими темно-серыми глазами для него
было столько знакомого и вместе с тем столько нового.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна
была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не
смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
Шестилетний мальчик не понимал, конечно, значения этих странных слов и
смотрел на деда с широко раскрытым ртом. Дело в том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него не
было сыновей,
была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
Вот когда за ней
будут ухаживать, все
будут заискивать, а она этак свысока
посмотрит на них и улыбнется только.
— Главное, Хина, не нужно зарываться…
Будь паинькой, а там и на нашей улице праздник
будет.
Посмотрим теперь, что
будут поделывать Ляховские и Половодовы… Ха-ха!.. Может
быть, придется и Хине поклониться, господа…
У Павла Михайлыча Гуляева
были такие же глаза и
смотрели таким же глубоким, задумчивым взглядом.
Со стороны даже
было противно
смотреть, как она нарочно старалась держаться в стороне от Привалова, чтобы разыграть из себя театральную ingenue, а сама то ботинок покажет Привалову из-под платья, то глазами примется работать, как последняя горничная.
— А хоть бы и так, — худого нет; не все в девках сидеть да книжки свои читать. Вот мудрите с отцом-то, — счастья бог и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке пошел, а она только смеется… В твои-то годы у меня трое детей
было, Костеньке шестой год шел. Да отец-то чего
смотрит?
Надежда Васильевна ничего не ответила, а только засмеялась и
посмотрела на Привалова вызывающим, говорившим взглядом. Слова девушки долго стояли в ушах Привалова, пока он их обдумывал со всех возможных сторон. Ему особенно приятно
было вспомнить ту энергичную защиту, которую он так неожиданно встретил со стороны Надежды Васильевны. Она
была за него: между ними, незаметно для глаз, вырастало нравственное тяготение.
— Вот уж воистину сделали вы мне праздник сегодня… Двадцать лет с плеч долой. Давно ли вот такими маленькими
были, а теперь… Вот
смотрю на вас и думаю: давно ли я сама
была молода, а теперь… Время-то, время-то как катится!
Этот разговор
был прерван появлением Бахарева, который
был всунут в двери чьими-то невидимыми руками. Бахарев совсем осовелыми глазами
посмотрел на Привалова, покрутил головой и заплетавшимся языком проговорил...
Агриппина Филипьевна
посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам,
был уже на пути к известности, не в пример другим уездным городам.
Вытянутое, безжизненное лицо Половодова едва
было тронуто жиденькой растительностью песочного цвета; широко раскрытые глаза
смотрели напряженным, остановившимся взглядом, а широкие, чувственные губы и крепкие белые зубы придавали лицу жесткое и, на первый раз, неприятное выражение.
Половодов увлекался женщинами и
был постоянно в кого-нибудь влюблен, как гимназист четвертого класса, но эти увлечения быстро соскакивали с него, и Антонида Ивановна
смотрела на них сквозь пальцы.
Половодов охотно отвечал на все вопросы милого дядюшки, но этот родственный обыск снова немного покоробил его, и он опять подозрительно
посмотрел на дядюшку; но прежнего смешного дядюшки для Половодова уже не существовало, а
был другой, совершенно новый человек, который возбуждал в Половодове чувство удивления и уважения.
Половодов походил по своему кабинету,
посмотрел в окно, которое выходило в сад и точно
было облеплено вьющейся зеленью хмеля и дикого винограда; несколько зеленых веточек заглядывали в окно и словно с любопытством ощупывали своими спиральными усиками запыленные стекла.
Распахнув окно, Половодов
посмотрел в сад, на аллеи из акаций и тополей, на клумбы и беседки, но это
было все не то: он
был слишком взволнован, чтобы любоваться природой.
Антонида Ивановна полупрезрительно
посмотрела на пьяного мужа и молча вышла из комнаты. Ей
было ужасно жарко, жарко до того, что решительно ни о чем не хотелось думать; она уже позабыла о пьяном хохотавшем муже, когда вошла в следующую комнату.
Надежда Васильевна очень горячо развила свою основную мысль о диссонансах, и Привалов с удивлением
смотрел на нее все время: лицо ее
было залито румянцем, глаза блестели, слова вырывались неудержимым потоком.
Для своих лет доктор сохранился очень хорошо, и только лицо
было совершенно матовое, как у всех очень нервных людей; маленькие черные глаза
смотрели из-под густых бровей пытливо и задумчиво.
— Ах, какой хитрый… — кокетливо проговорила Половодова, хлопая по ручке кресла. — Вы хотите поймать меня и обличить в выдумке? Нет, успокойтесь: я встретила вас в конце Нагорной улицы, когда вы подходили к дому Бахаревых. Я, конечно, понимаю, что ваша голова
была слишком занята, чтобы
смотреть по сторонам.
Синие очки не оставляли горбатого носа, но он редко
смотрел в них, а обыкновенно поверх их, так что издали трудно
было угадать, куда он
смотрит в данную минуту.
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу и далеко вытянул свои поджарые ноги; он
смотрел на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну, друзья, что-то вы теперь
будете делать…
Посмотрим!» Ляховский в это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг, сдвинул свои очки совсем на лоб и проговорил деловым тоном...
Ведь я давно
был бы нищим, если бы
смотрел на свои деньги их глазами.
Привалов внимательно
смотрел на эту захваленную красавицу, против которой благодаря именно этим похвалам чувствовал небольшое предубеждение, и принужден
был сознаться, что Зося
была действительно замечательно красива.
Половодов внимательно
посмотрел на девушку; она ответила ему странной улыбкой, в которой
были перемешаны и сожаление, и гордость, и что-то такое… «бабье», сказал бы Половодов, если бы эта улыбка принадлежала не Зосе Ляховской, а другой женщине.
Мы уже видели, что в нем
были и Лепешкин, и Виктор Васильич, и еще много других лиц, на которых Ляховскому приходилось
смотреть сквозь пальцы.
Никто ни слова не говорил о Ляховских, как ожидал Привалов, и ему оставалось только удивляться, что за странная фантазия
была у Веревкина тащить его сюда
смотреть, как лакей внушительной наружности подает кушанья, а хозяин работает своими челюстями.
— А ты возьми глаза-то в зубы, да и
посмотри, — хрипло отозвался Данила Семеныч, грузно вваливаясь в переднюю. — Что, не узнал, старый хрен? Девичья память-то у тебя под старость стала… Ну, чего вытаращил на меня шары-то? Выходит, что я самый и
есть.
Они
посмотрели друг другу в глаза: Привалов
был бледен и показался Заплатину таким добрым, что язык Виктора Николаича как-то сам собой проговорил...
Это известие
было так неожиданно, что Привалов с особенным вниманием
посмотрел на Виктора Николаича, уж не бредит ли он.
У подъезда стоял Привалов. В первую минуту Лука не узнал его. Привалов
был бледен и
смотрел каким-то необыкновенно спокойным взглядом.
В дверях столовой он столкнулся с Верочкой. Девушка не испугалась по обыкновению и даже не покраснела, а
посмотрела на Привалова таким взглядом, который отозвался в его сердце режущей болью. Это
был взгляд врага, который не умел прощать, и Привалов с тоской подумал: «За что она меня ненавидит?»
— Нет, голубчик, нам, старикам, видно, не сварить каши с молодыми… В разные стороны мы
смотрим, хоть и
едим один хлеб. Не возьму я у Привалова денег, если бы даже он и предложил мне их…
Здесь он
был защищен танцующей публикой от того жадного внимания, с каким
смотрели на него совсем незнакомые ему люди.
— А вы вот где, батенька, скрываетесь… — заплетавшимся языком проговорил над самым ухом Привалова Веревкин; от него сильно пахло водкой, и он
смотрел кругом совсем осовелыми глазами. — Важно… — протянул Веревкин и улыбнулся пьяной улыбкой. Привалов в первый еще раз видел, что Веревкин улыбается, — он всегда
был невозмутимо спокоен, как все комики по натуре.
Мы, то
есть я да вы, конечно, — порядочные люди, а из остальных… ну, вот из этих, которые танцуют и которые
смотрят, знаете, кто здесь еще порядочные люди?
— Послушайте, доктор, ведь я не умру?.. — шептала Зося, не открывая глаз. — Впрочем, все доктора говорят это своим пациентам… Доктор, я
была дурная девушка до сих пор… Я ничего не делала для других… Не дайте мне умереть, и я переменюсь к лучшему. Ах, как мне хочется жить… доктор, доктор!.. Я раньше так легко
смотрела на жизнь и людей… Но жизнь так коротка, — как жизнь поденки.
Зато дом Веревкиных представлял все удобства, каких только можно
было пожелать: Иван Яковлич играл эту зиму очень счастливо и поэтому почти совсем не показывался домой, Nicolas уехал, Алла
была вполне воспитанная барышня и в качестве таковой
смотрела на Привалова совсем невинными глазами, как на друга дома, не больше.
Подозревала ли она что-нибудь об отношениях дочери к Привалову, и если подозревала, то как вообще
смотрела на связи подобного рода — ничего не
было известно, и Агриппина Филипьевна неизменно оставалась все той же Агриппиной Филипьевной, какой Привалов видел ее в первый раз.
— Положим, в богатом семействе
есть сын и дочь, — продолжала она дрогнувшим голосом. — Оба совершеннолетние… Сын встречается с такой девушкой, которая нравится ему и не нравится родителям; дочь встречается с таким человеком, который нравится ей и которого ненавидят ее родители. У него является ребенок… Как
посмотрят на это отец и мать?
Альфонс Богданыч улыбнулся. Да, улыбнулся в первый раз, улыбнулся спокойной улыбкой совсем независимого человека и так же спокойно
посмотрел прямо в глаза своему патрону… Ляховский
был поражен этой дерзостью своего всенижайшего слуги и готов
был разразиться целым потоком проклятий, но Альфонс Богданыч предупредил его одним жестом: он с прежним спокойствием раскрыл свой портфель, порылся в бумагах и достал оттуда свеженькое объявление, отпечатанное на листе почтовой бумаги большого формата.
Посмотрите на Ляховских: отца привезли замертво, дочь
была совершенно прозрачная, а теперь Игнатий Львович катается в своем кресле, и Софья Игнатьевна расцвела, как ширазская роза!..
Этот визит омрачил счастливое настроение Заплатиной, и она должна
была из чувства безопасности прекратить свои дальнейшие посещения Ляховских. Да кроме того, ей совсем не нравилось
смотреть на презрительное выражение лица, с которым встретил ее сам Игнатий Львович, хотя ему как больному можно
было многое извинить; затем натянутая любезность, с какой обращался к ней доктор, тоже шокировала покорную приличиям света натуру Хионии Алексеевны.