Неточные совпадения
Волосы цвета верблюжьей шерсти
были распущены по плечам, но они
не могли задрапировать ни жилистой худой шеи, ни грязной ночной кофты, открывавшей благодаря оторванной верхней пуговке высохшую костлявую грудь.
Нужно отдать полную справедливость Хионии Алексеевне, что она
не отчаивалась относительно будущего: кто знает,
может быть, и на ее улице
будет праздник — времена переменчивы.
Всего несколько дней назад Хионии Алексеевне представлялся удобный случай к этому, но она
не могла им воспользоваться, потому что тут
была замешана его сестра, Анна Павловна; а Анна Павловна, девушка хотя и
не первой молодости и считает себя передовой, но… и т. д. и т. д.
С появлением девушек в комнату ворвались разные детские воспоминания, которые для постороннего человека
не имели никакого значения и
могли показаться смешными, а для действующих лиц
были теперь особенно дороги.
—
Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее
было неприлично, потому что Привалов
был все-таки посторонний человек и
мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего
не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
Рождение внука
было для старика Гуляева торжеством его идеи. Он сам помолодел и пестовал маленького Сережу, как того сына, которого
не мог дождаться.
Отношения его к зятю
были немного странные: во-первых, он ничего
не дал за дочерью, кроме дома и богатого приданого; во-вторых, он
не выносил присутствия зятя, над которым смеялся в глаза и за глаза,
может быть, слишком жестоко.
Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и, как говорили о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства
не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны
были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.
По натуре добрый и по-своему неглупый, Виктор Васильич
был тем, что называется «рубаха-парень», то
есть не мог не делать того, что делали другие, и шел туда, куда его толкали обстоятельства.
Да, именно женщина, даже,
может быть, и
не одна, а две, три, дюжина.
— Главное, Хина,
не нужно зарываться…
Будь паинькой, а там и на нашей улице праздник
будет. Посмотрим теперь, что
будут поделывать Ляховские и Половодовы… Ха-ха!..
Может быть, придется и Хине поклониться, господа…
Она готова
была сделать все для Привалова, даже сделать
не из корыстных видов, как она поступала обыкновенно, а просто потому, что это нужно
было для Привалова, это
могло понравиться Привалову.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем
не стесняю и выдавать силой замуж
не буду, только мать все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только
могу тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
Это
была длинная комната совсем без окон; человек, незнакомый с расположением моленной,
мог десять раз обойти весь дом и
не найти ее.
Подозревать, что своим намеком Веревкин хотел прибавить себе весу, — этого Привалов
не мог по многим причинам: раз — он хорошо относился к Веревкину по университетским воспоминаниям, затем Веревкин
был настолько умен, что
не допустит такого грубого подходца; наконец, из слов Веревкина, которыми он рекомендовал себя, можно вывести только то, что он сразу хотел поставить себя начистоту, без всяких недомолвок.
— Я
не понимаю, какая цель
могла быть в таком случае у Ляховского? Nicolas говорил, что в интересе опекунов иметь Тита Привалова налицо, иначе последует раздел наследства, и конец опеке.
Когда дверь затворилась за Приваловым и Nicolas, в гостиной Агриппины Филипьевны несколько секунд стояло гробовое молчание. Все думали об одном и том же — о приваловских миллионах, которые сейчас вот
были здесь, сидели вот на этом самом кресле,
пили кофе из этого стакана, и теперь ничего
не осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором сидел Привалов, и даже пощупал сиденье, точно на нем
могли остаться следы приваловских миллионов.
— Дело
не в персоне, а в том… да вот лучше спроси Александра Павлыча, — прибавила Антонида Ивановна. — Он,
может быть, и откроет тебе секрет, как понравиться mademoiselle Sophie.
Это утро сильно удивило Антониду Ивановну: Александр Павлыч вел себя, как в то время, когда на сцене
был еще знаменитый косоклинный сарафан. Но приступ мужниной нежности
не расшевелил Антониду Ивановну, — она
не могла ему отвечать тем же.
Дальше Половодов задумался о дамах узловского полусвета, но здесь на каждом шагу просто
была мерзость, и решительно ни на что нельзя
было рассчитывать. Разве одна Катя Колпакова
может иметь еще временный успех, но и это сомнительный вопрос.
Есть в Узле одна вдова, докторша, шустрая бабенка, только и с ней каши
не сваришь.
— Да я его
не хаю, голубчик,
может, он и хороший человек для тебя, я так говорю. Вот все с Виктором Васильичем нашим хороводится… Ох-хо-хо!..
Был, поди, у Веревкиных-то?
— Да уж так-с, Софья Игнатьевна. Никак
не могу-с… Как-нибудь в другой раз, ежели милость
будет.
— Отчего же
не теперь?
Может быть, у вас дела?
— Я
не буду говорить о себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я
не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам
не может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние
может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
Они
не были ни злыми, ни глупыми, ни подлецами, но всякую минуту
могли быть тем, и другим, и третьим в силу именно своей бесхарактерности.
Как отец, я
не могу отнестись беспристрастно, как желал бы к ней отнестись, и,
может быть, преувеличиваю ее недостатки.
—
Не могу знать!.. А где я тебе возьму денег? Как ты об этом думаешь… а? Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду к барину и
буду просить денег, а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
Никто, кажется,
не подумал даже, что
могло бы
быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то
есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу;
не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства,
не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые,
не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч
не обладал счастливой способностью являться по первому зову,
быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
Положение Пальки
было настолько прочно, что никому и в голову
не приходило, что этот откормленный и упитанный хлоп
мог же что-нибудь делать, кроме того, что отворять и затворять двери и сортировать проходивших на две рубрики: заслуживающих внимания и таких, про которых он говорил только «пхе!..».
— Да как вам сказать: год…
может быть полтора, и никак
не больше. Да пойдемте, я вас сейчас познакомлю с Лоскутовым, — предлагал Ляховский, — он сидит у Зоси…
—
Не беспокойтесь и
не сомневайтесь, дорогой Игнатий Львович. Вы
можете быть совершенно откровенны с Оскаром Филипычем: я объяснил ему все относительно приваловской опеки…
— Прежде чем объяснить все всякому постороннему человеку, вам
не мешало бы посоветоваться со мною, Александр Павлыч, — глухо заговорил Ляховский, подбирая слова. —
Может быть, я
не желаю ничьего постороннего вмешательства…
Может быть, я
не соглашусь посвящать никого в мои дела!
Может быть… наконец…
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где опять все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они
не могли попасть в прежний хороший и доверчивый тон, как это
было до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что сам узнал из бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
У Марьи Степановны
не было тайн от немой, и последняя иногда делилась ими с Лукой, хотя с большой осторожностью, потому что Лука иногда
мог и сболтнуть лишнее, особенно под пьяную руку.
— Все эти недоразумения, конечно, должны пройти сами собой, — после короткой паузы сказала она. — Но пока остается только ждать… Отец такой странный… малодушествует, падает духом… Я никогда
не видала его таким.
Может быть, это в связи с его болезнью,
может быть, от старости. Ведь ему
не привыкать к подобным превращениям, кажется…
Этот разговор
был прерван появлением Марьи Степановны, которая несколько времени наблюдала разговаривавших в дверную щель. Ее несказанно удивлял этот дружеский характер разговора, хотя его содержание она
не могла расслышать. «И
не разберешь их…» — подумала она, махнув рукой, и в ее душе опять затеплилась несбыточная мечта. «Чего
не бывает на свете…» — думала старуха.
«Недаром Костя ушел из этого дома», —
не раз думала девушка в своем одиночестве и даже завидовала брату, который в качестве мужчины
мог обставить себя по собственному желанию, то
есть разом и безнаказанно стряхнуть с себя все обветшалые предания раскольничьего дома.
А с другой стороны, Надежда Васильевна все-таки любила мать и сестру.
Может быть, если бы они
не были богаты,
не существовало бы и этой розни, а в доме царствовали тот мир и тишина, какие ютятся под самыми маленькими кровлями и весело выглядывают из крошечных окошечек. Приятным исключением и нравственной поддержкой для Надежды Васильевны теперь
было только общество Павлы Ивановны, которая частенько появлялась в бахаревском доме и подолгу разговаривала с Надеждой Васильевной о разных разностях.
Хиония Алексеевна готова
была даже заплакать от волнения и благодарности. Половодова
была одета, как всегда, богато и с тем вкусом, как унаследовала от своей maman. Сама Антонида Ивановна разгорелась на морозе румянцем во всю щеку и
была так заразительно свежа сегодня, точно разливала кругом себя молодость и здоровье. С этой женщиной ворвалась в гостиную Хионии Алексеевны первая слабая надежда, и ее сердце задрожало при мысли, что,
может быть, еще
не все пропало,
не все кончено…
— Нет, Николай Иваныч, из такой поездки ровно ничего
не выйдет… Поверьте мне. Я столько лет совершенно напрасно прожил в Петербурге и теперь только
могу пожалеть и себя и даром потраченное время. Лучше
будем сидеть здесь и ждать погоды…
Константин Бахарев
был фанатик заводского дела, как Василий Бахарев
был фанатиком золотопромышленности. Это
были две натуры одного закала, почему, вероятно, они и
не могли понять друг друга. Костя
не знал и ничего
не хотел знать, кроме своих заводов, тогда как Привалов постоянно переживал все муки неустоявшейся мысли, искавшей выхода и
не находившей, к чему прилепиться.
— Это Надя что-то работала… — проговорил Бахарев, взглянув на письменный стол. — Когда она приезжает сюда, всегда занимает эту комнату, потому что она выходит окнами в сад. Тебе,
может быть,
не нравится здесь? Можно, пожалуй, перейти в парадную половину, только там мерзость запустения.
Привалов
не мог не сравнить своих вчерашних разговоров с Костей с глазу на глаз с сегодняшними: о натянутости
не было и помину.
— Да, с этой стороны Лоскутов понятнее. Но у него
есть одно совершенно исключительное качество… Я назвал бы это качество притягательной силой, если бы речь шла
не о живом человеке. Говорю серьезно… Замечаешь, что чувствуешь себя как-то лучше и умнее в его присутствии;
может быть, в этом и весь секрет его нравственного влияния.
— Лоскутов? Гм. По-моему, это — человек, который родился
не в свое время. Да… Ему негде развернуться, вот он и зарылся в книги с головой. А между тем в другом месте и при других условиях он
мог бы
быть крупным деятелем… В нем
есть эта цельность натуры, известный фанатизм — словом, за такими людьми идут в огонь и в воду.
— А мне хотелось с вами поговорить, — продолжал Лоскутов, попыхивая синим дымом. —
Может быть, вы
не расположены к этому?
Будьте откровенны, я
не обижусь…
Зося сделалась необыкновенно внимательна в последнее время к Надежде Васильевне и часто заезжала навестить ее, поболтать или увезти вместе с собой кататься. Такое внимание к подруге
было тоже новостью, и доктор
не мог не заметить, что во многом Зося старается копировать Надежду Васильевну, особенно в обстановке своей комнаты, которую теперь загромоздила книгами, гравюрами серьезного содержания и совершенно новой мебелью, очень скромной и тоже «серьезной».
Комната Зоси выходила окнами на двор, на север; ее
не могли заставить переменить эту комнату на другую, более светлую и удобную, потому что из своей комнаты Зося всегда
могла видеть все, что делалось на дворе, то
есть, собственно, лошадей.
— Послушайте, Николай Иваныч, — мягко ответил Ляховский. — Отчего Сергей Александрыч сам
не хочет прийти ко мне?.. Мы,
может быть, и столковались бы по этому делу.
Привалов ничего
не отвечал. Он думал о том, что именно ему придется вступить в борьбу с этой всесильной кучкой. Вот его будущие противники, а
может быть, и враги. Вернее всего, последнее. Но пока игра представляла закрытые карты, и можно
было только догадываться, у кого какая масть на руках.