Неточные совпадения
— А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним и по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю тем, что начинаю думать: «А ведь не дурно
быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек
сделали бы на моем месте именно так…
«Это сказал сам Павел Михайлыч», «Так
делает сам Павел Михайлыч» — выше этого ничего не
было.
Надежда Васильевна понимала, что отец инстинктивно старается найти в ней то, что потерял в старшем сыне, то
есть опору наступавшей бессильной старости; она
делала все, чтобы подняться до уровня отцовского миросозерцания, и вполне достигла своей цели.
По натуре добрый и по-своему неглупый, Виктор Васильич
был тем, что называется «рубаха-парень», то
есть не мог не
делать того, что
делали другие, и шел туда, куда его толкали обстоятельства.
Налицо уже
было два очень красноречивых факта: во-первых, Привалов остановился в рублевом номере, во-вторых, он
сделал первый визит Бахаревым на другой же день.
Всего труднее
было решить вопрос, в какой форме
сделать предложение Привалову:
сделать это ей самой — неудобно; Виктор Николаевич решительно
был неспособен к выполнению такой дипломатической миссии; оставалось одно:
сделать предложение через посредство Бахаревых; но каким образом?
— Может
быть, я заставил вас
сделать лишние издержки? — спрашивал Привалов. — Тогда позвольте мне оставить все вещи за собой.
— О нет, зачем же!.. Не стоит говорить о таких пустяках, Сергей Александрыч.
Было бы только для вас удобно, а я все готова
сделать. Конечно, я не имею возможности устроить с такой роскошью, к какой вы привыкли…
Она готова
была сделать все для Привалова, даже
сделать не из корыстных видов, как она поступала обыкновенно, а просто потому, что это нужно
было для Привалова, это могло понравиться Привалову.
— Знаю, что тяжело тебе к ним идти, — пожалела Марья Степановна, — да что уж
будешь делать. Вот и отец то же говорит.
Она
была там и сама читала за раздвижным аналоем канон богородице; в уголке ютились какие-то старухи в темных платках, повязанных по-раскольничьи, то
есть по спине
были распушены два конца, как это
делают татарки.
Все, что теперь
делала Надя, для нее
было недосягаемым идеалом, целой наукой.
— Вот уж воистину
сделали вы мне праздник сегодня… Двадцать лет с плеч долой. Давно ли вот такими маленькими
были, а теперь… Вот смотрю на вас и думаю: давно ли я сама
была молода, а теперь… Время-то, время-то как катится!
— Что же, ты, значит, хочешь возвратить землю башкирам? Да ведь они ее все равно продали бы другому, если бы пращур-то не взял… Ты об этом подумал? А теперь только отдай им землю, так завтра же ее не
будет… Нет, Сергей Александрыч, ты этого никогда не
сделаешь…
Значит, заводы пойдут сами собой, а сам-то ты что для себя
будешь делать?
Агриппина Филипьевна
была несколько другого мнения относительно Зоси Ляховской, хотя и находила ее слишком эксцентричной. Известная степень оригинальности, конечно, идет к женщине и
делает ее заманчивой в глазах мужчин, хотя это слишком скользкий путь, на котором нетрудно дойти до смешного.
Все, что ни
делал Nicolas,
было верхом совершенства; самая возможность критики отрицалась.
От нечего
делать он рассматривал красивую ореховую мебель, мраморные вазы, красивые драпировки на дверях и окнах, пестрый ковер, лежавший у дивана, концертную рояль у стены, картины, — все
было необыкновенно изящно и подобрано с большим вкусом; каждая вещь
была поставлена так, что рекомендовала сама себя с самой лучшей стороны и еще служила в то же время необходимым фоном, объяснением и дополнением других вещей.
Публика, собравшаяся в гостиной Агриппины Филипьевны, так и не узнала, что
сделала «одна очень почтенная дама», потому что рассказ дядюшки
был прерван каким-то шумом и сильной возней в передней. Привалов расслышал голос Хионии Алексеевны, прерываемый чьим-то хриплым голосом.
Привалов с удовольствием
сделал несколько глотков из своей кружки — квас
был великолепен; пахучая струя княженики так и ударила его в нос, а на языке остался приятный вяжущий вкус, как от хорошего шампанского.
— Где-то у тебя, Тонечка,
был этот ликерчик, — припрашивал Веревкин,
сделав честь настойкам и листовке, — как
выпьешь рюмочку, так в голове столбы и заходят.
— Послушай, Тонечка:
сделай как-нибудь так, чтобы Привалову не
было скучно бывать у нас. Понимаешь?
— Очень хорошо, очень хорошо, — невозмутимо продолжал дядюшка. — Прежде всего, конечно, важно выяснить взаимные отношения, чтобы после не
было ненужных недоразумений. Да, это очень важно. Ваша откровенность
делает вам честь… А если я вам, Александр Павлыч, шаг за шагом расскажу, как мы сначала устраним от дел Ляховского, затем поставим вас во главе всего предприятия и, наконец, дадим этому Привалову как раз столько, сколько захотим, — тогда вы мне поверите?
— Это уж ваше дело, Александр Павлыч: я
буду свое
делать, вы — свое.
Антонида Ивановна стояла в дверях гостиной в голубом пеньюаре со множеством прошивок, кружев и бантиков. Длинные русые волосы
были ловко собраны в домашнюю прическу; на шее блестела аметистовая нитка. Антонида Ивановна улыбалась и слегка щурила глаза, как это
делают театральные ingenues.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила вас на улице, а вы
сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если вы
будете оправдываться близорукостью, это
будет грешно с вашей стороны.
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу и далеко вытянул свои поджарые ноги; он смотрел на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну, друзья, что-то вы теперь
будете делать… Посмотрим!» Ляховский в это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг, сдвинул свои очки совсем на лоб и проговорил деловым тоном...
Сергей Александрович, обратите внимание: сегодня я спущу Илье, а завтра
будут делать то же другие кучера, — все и потащат, кто и что успеет схватить.
— Что
будете делать, что
будете делать, — говорил он, грустно покачивая головой.
— А вы, Игнатий Львович, и возьмите себе чиновника в кучера-то, — так он в три дня вашего Тэку или Батыря без всех четырех ног
сделает за восемь-то цалковых. Теперь взять Тэка… какая это лошадь
есть, Игнатий Львович? Одно слово — разбойник: ты ей овса несешь, а она зубищами своими ладит тебя прямо за загривок схватить… Однова пятилась да пятилась, да совсем меня в угол и запятила. Думаю, как брызнет задней ногой, тут тебе, Илья, и окончание!.. Позвольте, Игнатий Львович, насчет жалов…
Палька
был диаметральной противоположностью Альфонса Богданыча, начиная с того, что он решительно ничего не
делал и, по странной случайности, неизменно пользовался репутацией самого верного слуги.
Положение Пальки
было настолько прочно, что никому и в голову не приходило, что этот откормленный и упитанный хлоп мог же что-нибудь
делать, кроме того, что отворять и затворять двери и сортировать проходивших на две рубрики: заслуживающих внимания и таких, про которых он говорил только «пхе!..».
На вид ему можно
было дать лет тридцать пять; узкое бледное лицо с небольшой тощей бородкой
было слегка тронуто оспой, густые, сросшиеся брови и немного вздернутый нос
делали его положительно некрасивым.
У Ляховского тоже
было довольно скучно. Зося хмурилась и капризничала. Лоскутов жил в Узле вторую неделю и часто бывал у Ляховских. О прежних увеселениях и забавах не могло
быть и речи; Половодов показывался в гостиной Зоси очень редко и сейчас же уходил, когда появлялся Лоскутов. Он не переваривал этого философа и
делал равнодушное лицо.
— Что мы
будем делать? — несколько раз спрашивал Привалов хмурившегося Бахарева.
Когда башкирам
было наконец объявлено, что вот барин поедет в город и там
будет хлопотать, они с молчаливой грустью выслушали эти слова, молча вышли на улицу, сели на коней и молча тронулись в свою Бухтарму. Привалов долго провожал глазами этих несчастных, уезжавших на верную смерть, и у него крепко щемило и скребло на сердце. Но что он мог в его дурацком положении
сделать для этих людей!
Но на этот раз последнее
было довольно трудно
сделать, потому что в философии Половодов смыслил столько же, сколько и в санскритском языке.
— Хорошо, пусть
будет по-вашему, доктор… Я не
буду делать особенных приглашений вашему философу, но готова держать пари, что он
будет на нашем бале… Слышите — непременно! Идет пари? Я вам вышью феску, а вы мне… позвольте, вы мне подарите ту статуэтку из терракоты, помните, — ребенка, который снимает с ноги чулок и падает. Согласны?
Пользуясь хорошим расположением хозяина, Бахарев заметил, что он желал бы переговорить о деле, по которому приехал. При одном слове «дело» Ляховский весь изменился, точно его ударили палкой по голове. Даже жалко
было смотреть на него, — так он съежился в своем кресле, так глупо моргал глазами и
сделал такое глупое птичье лицо.
— Послушайте, доктор, ведь я не умру?.. — шептала Зося, не открывая глаз. — Впрочем, все доктора говорят это своим пациентам… Доктор, я
была дурная девушка до сих пор… Я ничего не
делала для других… Не дайте мне умереть, и я переменюсь к лучшему. Ах, как мне хочется жить… доктор, доктор!.. Я раньше так легко смотрела на жизнь и людей… Но жизнь так коротка, — как жизнь поденки.
Час, который Привалову пришлось провести с глазу на глаз с Агриппиной Филипьевной, показался ему бесконечно длинным, и он хотел уже прощаться, когда в передней послышался торопливый звонок. Привалов вздрогнул и слегка смутился: у него точно что оборвалось внутри… Без сомнения, это
была она, это
были ее шаги. Антонида Ивановна
сделала удивленное лицо, застав Привалова в будуаре maman, лениво протянула ему свою руку и усталым движением опустилась в угол дивана.
Положение Привалова оказалось безвыходным: из передней уже доносился разговор Половодова с лакеем. По тону его голоса и по растягиванию слов можно
было заключить, что он явился навеселе. Привалов стоял посредине комнаты, не зная, что ему
делать.
Слабое движение руки, жалко опустившейся на одеяло,
было ответом, да глаза раскрылись шире, и в них мелькнуло сознание живого человека. Привалов посидел около больного с четверть часа; доктор
сделал знак, что продолжение этого безмолвного визита может утомить больного, и все осторожно вышли из комнаты. Когда Привалов начал прощаться, девушка проговорила...
Во-вторых, мельница Привалова и его хлебная торговля служили только началом осуществления его гениальных планов, — ведь Привалов
был герой и в качестве такового
сделает чудесатам, где люди в течение тысячи лет только хлопали ушами.
Подъезжая к пригорку, на котором стоял белый кош Ляховской, Привалов издали заметил какую-то даму, которая смотрела из-под руки на него. «Уж не пани ли Марина?» — подумал Привалов. Каково
было его удивление, когда в этой даме он узнал свою милую хозяйку, Хионию Алексеевну. Она даже
сделала ему ручкой.
— А все-таки, знаете, Сергей Александрыч, я иногда страшно скучаю, — говорила Зося, когда Хина вышла из коша. — Вечное безделье, вечная пустота… Ну, скажите, что
будет делать такая барышня, как я? Ведь это прозябание, а не жизнь. Так что даже все удовольствия отравлены сознанием собственной ненужности.
— Хорошо, я постараюсь
быть кратким, — сухо ответил Половодов,
делая бесстрастное лицо. — Знаете ли вы, Софья Игнатьевна, что вы накануне разорения? Нет? И понятно, потому что этого не подозревает и сам Игнатий Львович… Этот Пуцилло-Маляхинский так запутал все дела Игнатия Львовича…
— Не
буду, ничего не
буду говорить,
делай как хочешь, я знаю только то, что люблю тебя.
— Ах, да, конечно! Разве ее можно не любить? Я хотел совсем другое сказать: надеетесь ли вы… обдумали ли вы основательно, что
сделаете ее счастливой и сами
будете счастливы с ней. Конечно, всякий брак — лотерея, но иногда полезно воздержаться от риска… Я верю вам, то
есть хочу верить, и простите отцу… не могу! Это выше моих сил… Вы говорили с доктором? Да, да. Он одобряет выбор Зоси, потому что любит вас. Я тоже люблю доктора…
Раз что-нибудь
сделала Зося — все
было хорошо.