Неточные совпадения
Семка
в глубине двора торопливо прятал бочку с
водой.
Живая горная
вода сочилась из-под каждой горы, катилась по логам и уклонам, сливалась
в бойкие речки, проходила через озера и, повернув тысячи тяжелых заводских и мельничных колес, вырывалась, наконец, на степной простор, где, как шелковые ленты, ровно и свободно плыли красивые степные реки.
Петр Елисеич наливал стаканы, а Нюрочка подавала их по очереди. Девочка была счастлива, что могла принять, наконец, деятельное участие
в этой церемонии, и с удовольствием следила, как стаканы быстро выпивались, лица веселели, и везде поднимался смутный говор, точно закипала приставленная к огню
вода.
Дальше все происходило
в каком-то тумане: Вася водил свою спутницу по всей конторе, потом они бегали на плотину, где так ужасно шумела
вода, и, наконец, очутились на крыше господского дома.
В детском мозгу мысль просыпалась такая же чистая и светлая, как
вода где-нибудь
в горном ключике.
Под горой бойкая горная река Каменка разлилась широким плесом, который огибал круглый мыс, образовавшийся при впадении
в нее Березайки, и там далеко упиралась
в большую гору, спускавшуюся к
воде желтым открытым боком.
Домой принесли Самойлу Евтихыча
в чекмене, как он боролся.
В кабинете, когда начали снимать сапог с левой ноги, он закричал благим матом, так что Анфисе Егоровне сделалось дурно, и Таисья увела отпаивать ее
водой. Пришлось ухаживать за больным Петру Елисеичу с казачком Тишкой.
Для видимости Таисья прикрикивала и на Оленку, грозила ей лестовкой и опять уходила к топившейся печке, где вместе с
водой кипели и варились ее бабьи мысли.
В это время под окном кто-то нерешительно постучал, и незнакомый женский голос помолитвовался.
— Так вот што, бабоньки, — спохватилась Таисья, — есть горячая-то
вода? Берите-ка вехти [Вехоть — мочалка. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] да песку, да
в потемках-то и смоем деготь с ворот.
Аграфене случалось пить чай всего раза три, и она не понимала
в нем никакого вкуса. Но теперь приходилось глотать горячую
воду, чтобы не обидеть Таисью. Попав с мороза
в теплую комнату, Аграфена вся разгорелась, как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась на нее; то ли не девка, то ли не писаная красавица: брови дугой, глаза с поволокой, шея как выточенная, грудь лебяжья, таких, кажется, и не бывало
в скитах. У Таисьи даже захолонуло на душе, как она вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.
— Що я вам кажу? — тянет Коваль точно сквозь сон. — А то я вам кажу, братики, што сват гвалтует понапрасну… Пусто бы этой орде было! Вот што я вам кажу… Бо ка-зна-що! Чи
вода була б, чи лес бул, чи добри люди: ничегесенько!.. А ну ее, орду, к нечистому… Пранцеватый народ
в орде.
Только, этово-тово, стали мы совсем к дому подходить, почесть у самой поскотины, а сват и говорит: «Я, сват, этово-тово,
в орду не пойду!» И пошел хаять:
воды нет, лесу нет, народ живет нехороший…
Для фабрики это обстоятельство являлось целым событием:
в Мурмосе целых две паровых машины работали, а на Ключевском одна
вода.
Это был захватывающий момент, и какая-то стихийная сила толкала вперед людей самых неподвижных, точно
в половодье, когда выступившая из берегов
вода выворачивает деревья с корнем и уносит тяжелые камни.
До сих пор ни на фабрике, ни
в кабаке, нигде не поднималось разговоров о тех жестокостях, которые проделывались еще недавно на заводах, а теперь все это всплыло, как масло на
воде.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная
вода била пенившеюся волной
в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По берегу ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями.
В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
Прежде всего наложила на нее Енафа сорокадневный «канун»: однажды
в день есть один ржаной хлеб, однажды пить
воду, откладывать ежедневно по триста поклонов с исусовой молитвой да четвертую сотню похвале-богородице.
В жаркие дни здесь было настоящее раздолье, а к ключику, выбегавшему с полгоры, приходили пить студеную
воду олени и дикие козы.
Тихо
в лесу, как слеза сочится светлая горная
вода, и Аглаида проводила
в святом месте целые дни.
У ключика, который был
в десяти шагах, старика облили холодною
водой, и он сейчас же открыл глаза.
Вася был отправлен сейчас же к матери
в Мурмос, а Груздев занялся караваном с своею обычною энергией. Во время сплава он иногда целую неделю «ходил с теми же глазами», то есть совсем не спал, а теперь ему приходилось наверстывать пропущенное время. Нужно было повернуть дело дня
в два. Нанятые для сплава рабочие роптали, ссылаясь на отваливший заводский караван. Задержка у Груздева вышла
в одной коломенке, которую при спуске на
воду «избочило», — надо было ее поправлять, чтобы получилась правильная осадка.
— Здоровенько ли поживаешь? А мы тут без тебя во как живем,
в два кваса: один как
вода, а другой пожиже
воды.
Про Феклисту тоже неладно начинают поговаривать, хоть
в глазах девка и смирная —
воды не замутит.
На этот раз солдат действительно «обыскал работу».
В Мурмосе он был у Груздева и нанялся сушить пшеницу из разбитых весной коломенок. Работа началась, как только спала
вода, а к страде народ и разбежался. Да и много ли народу
в глухих деревушках по Каменке? Работали больше самосадчане, а к страде и те ушли.
Работы у «убитых коломенок» было по горло. Мужики вытаскивали из
воды кули с разбухшим зерном, а бабы расшивали кули и рассыпали зерно на берегу, чтобы его охватывало ветром и сушило солнышком. Но зерно уже осолодело и от него несло затхлым духом. Мыс сразу оживился. Бойкие заводские бабы работали с песнями, точно на помочи. Конечно,
в первую голову везде пошла развертная солдатка Аннушка, а за ней Наташка. Они и работали везде рядом, как привыкли на фабрике.
Дорога до Мурмоса для Нюрочки промелькнула, как светлый, молодой сон.
В Мурмос приехали к самому обеду и остановились у каких-то родственников Парасковьи Ивановны. Из Мурмоса нужно было переехать
в лодке озеро Октыл к Еловой горе, а там уже идти тропами. И лодка, и гребцы, и проводник были приготовлены заранее. Оказалось, что Парасковья Ивановна ужасно боялась
воды, хотя озеро и было спокойно. Переезд по озеру верст
в шесть занял с час, и Парасковья Ивановна все время охала и стонала.
Вода в озере стояла, как зеркало.
Крестился инок Кирилл на озере
в самый день крещения, прямо
в проруби. Едва не замерз
в ледяной
воде. Сестру Авгарь окрестил он раннею весной
в том же озере, когда еще оставались забереги и лед рассыпался сосульками.
— Мы-то
в уме, а вот как вы спихиваться будете с Леонидом-то Федоровичем… Он нас достиг, так теперь пусть сам управляется. Когда еще чужестранный народ наберется, а полая
вода сойдет. Как бы вы на сухом берегу не остались.
Главное, одолевала жильная
вода, подкапывавшаяся где-то там
в таинственной глубине, как вор.
И
вода особенная: студеная, темная, тяжелая и зловещая, какая бывает только
в рудниках.
— Поздравь меня, — говорил ей Петр Елисеич. — Меня назначили главным управляющим вместо Голиковского… Как это мне раньше не пришло
в голову? Завтра же переезжаем
в Мурмос… А главное: винокуренный завод, потому что пруд
в Мурмосе мелкий и
воды не хватает зимой.