Неточные совпадения
У закостеневшего на заводской работе Овсянникова была всего единственная слабость, именно эти золотые часы. Если кто хотел найти доступ в его канцелярское сердце, стоило только завести речь об его часах и с большею или меньшею ловкостью похвалить их. Эту слабость многие знали и пользовались ею
самым бессовестным образом. На именинах, когда Овсянников выпивал лишнюю рюмку, он бросал их за окно, чтобы доказать прочность. То же
самое проделал он и теперь, и Нюрочка хохотала
до слез, как сумасшедшая.
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У
самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись
до дела, так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
Главная контора в Мурмосе сделала распоряжение не начинать работ
до осени, чтобы дать народу одуматься и
самим тоже подумать.
Вся нехитрая обстановка крестьянской избы сохранилась
до мельчайших подробностей, точно
самое время не имело здесь своего разрушающего влияния.
Повторять свое приглашение ему не пришлось, потому что Нюрочке
самой до смерти надоело сидеть за столом, и она рада была случаю удрать.
Принесли лед с погреба, и Петр Елисеич
сам наложил компресс. Груздев лежал с помертвевшим, бледным лицом, и крупные капли холодного пота покрывали его лоб. В каких-нибудь пять минут он изменился
до неузнаваемости.
Груздев отнесся к постигшему Самосадку позору с большим азартом, хотя у
самого уже начинался жар. Этот сильный человек вдруг ослабел, и только стоило ему закрыть глаза, как сейчас же начинался бред. Петр Елисеич сидел около его кровати
до полночи. Убедившись, что Груздев забылся, он хотел выйти.
Все заводское население переселяется на покосы, где у избушек и балаганов
до успеньева дня кипит
самая горячая работа.
— Спесивая стала, Наташенька… Дозваться я не могла тебя, так
сама пошла: солдатке не
до спеси. Ох, гляжу я на тебя, как ты маешься, так вчуже жаль… Кожу бы с себя ровно сняла да помогла тебе! Вон Горбатые не знают, куда с деньгами деваться, а нет, чтобы послали хоть кобылу копны к зароду свозить.
Кто-то и говорил Таисье, что кержаки грозятся за что-то на мочеганина, а потом она
сама видела, как его
до полусмерти избили на пристани нынешним летом.
Произошла горячая семейная сцена, и черемуховая палка врезалась в могучее Макаркино тело. Старик
до того расстервенился, что даже вступилась за сына
сама Палагея. Того гляди, изувечит сбесившийся старик Макара.
— Вот у тебя дом, старик, все хозяйство, и вдруг надо будет все разорить. Подумал ты об этом?
Сам разоришься и других
до сумы доведешь… От добра добра не ищут.
Туляцкому и Хохлацкому концам было не
до этих разговоров, потому что все жили в настоящем. Наезд исправника решил все дело: надо уезжать. Первый пример подал и здесь Деян Поперешный. Пока другие говорили да сбирались потихоньку у себя дома, он взял да и продал свой покос на Сойге,
самый лучший покос во всем Туляцком конце. Покупателем явился Никитич. Сделка состоялась, конечно, в кабаке и «руки розняла»
сама Рачителиха.
Груздев скоро пришел, и сейчас же все сели обедать. Нюрочка была рада, что Васи не было и она могла делать все, как
сама хотела. За обедом шел деловой разговор Петр Елисеич только поморщился, когда узнал, что вместе с ним вызван на совещание и Палач. После обеда он отправился сейчас же в господский дом,
до которого было рукой подать. Лука Назарыч обедал поздно, и теперь было удобнее всего его видеть.
Петр Елисеич с каким-то отчаянием посмотрел на застывшее лицо своего единственного друга и замолчал.
До сих пор он считал его несчастным, а сейчас невольно завидовал этому безумному спокойствию.
Сам он так устал и измучился.
Сидит и наговаривает, а
сам трубочку свою носогрейку посасывает, как следует быть настоящему солдату. Сначала такое внимание
до смерти напугало забитую сноху, не слыхавшую в горбатовской семье ни одного ласкового слова, а солдат навеличивает ее еще по отчеству. И какой же дошлый этот Артем, нарочно при Макаре свое уважение Татьяне показывает.
— А ну их! — равнодушно соглашался исправник. — Я
сам бросаю свою собачью службу, только дотянуть бы
до пенсии… Надоело.
Разбудит ее и заставит молиться, а
сама на печку, — ленивая была эта Енафа, хотя всю раскольничью службу знала
до тонкости.
Петра Елисеича поразило неприятно то, что Нюрочка с видимым удовольствием согласилась остаться у Парасковьи Ивановны, — девочка, видимо, начинала чуждаться его, что отозвалось в его душе больною ноткой. Дорога в Мурмос шла через Пеньковку, поэтому Нюрочку довезли в том же экипаже
до избушки Ефима Андреича, и она
сама потянула за веревочку у ворот, а потом быстро скрылась в распахнувшейся калитке.
— Эй, Тит, расскажи-ко, как ты из орды убёг! — крикнул неизвестный голос в толпе. — Разорил
до ста семей, засадил их в орде, а
сам убёг…
Дорога
до Мурмоса для Нюрочки промелькнула, как светлый, молодой сон. В Мурмос приехали к
самому обеду и остановились у каких-то родственников Парасковьи Ивановны. Из Мурмоса нужно было переехать в лодке озеро Октыл к Еловой горе, а там уже идти тропами. И лодка, и гребцы, и проводник были приготовлены заранее. Оказалось, что Парасковья Ивановна ужасно боялась воды, хотя озеро и было спокойно. Переезд по озеру верст в шесть занял с час, и Парасковья Ивановна все время охала и стонала.
— Ваши-то мочегане пошли свою землю в орде искать, — говорил Мосей убежденным тоном, — потому как народ пригонный, с расейской стороны… А наше дело особенное: наши деды на Самосадке еще
до Устюжанинова жили. Нас неправильно к заводам приписали в казенное время… И бумага у нас есть, штобы обернуть на старое. Который год теперь собираемся выправлять эту
самую бумагу, да только согласиться не можем промежду себя. Тоже у нас этих разговоров весьма достаточно, а розним…
Вплоть
до дома Артема сваты шли молча, удрученные
самыми разнообразными мыслями.
— Все, что я могу сделать, это —
самому проводить больного
до Перми, если заводоуправление даст мне отпуск.
По пути доктор захватил и Сидора Карпыча, которому теперь решительно негде было жить, да и его присутствие действовало на Петра Елисеича
самым успокоительным образом. Вася проводил больных
до Мурмоса и привез оттуда весточку, что все благополучно. Нюрочка выслушала его с особенным вниманием и все смотрела на него, смотрела не одними глазами, а всем существом: ведь это был свой, родной, любящий человек.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния…
Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то
самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же
до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий (с неудовольствием).А, не
до слов теперь! Знаете ли, что тот
самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Аммос Федорович (в сторону).Вот выкинет штуку, когда в
самом деле сделается генералом! Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет,
до этого еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а
до сих пор еще не генералы.
Хлестаков. Нет, батюшка меня требует. Рассердился старик, что
до сих пор ничего не выслужил в Петербурге. Он думает, что так вот приехал да сейчас тебе Владимира в петлицу и дадут. Нет, я бы послал его
самого потолкаться в канцелярию.
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти
до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у
самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами.