Неточные совпадения
Катре
было лет семнадцать. Красивое смуглое лицо так и смеялось из-под кумачного платка, кокетливо надвинутого на лоб. Она посторонилась, чтобы дать Егору дорогу, и с недоумением
посмотрела ему вслед своими бархатными глазами, — «кержак, а пан велел прямо в кабинет провести».
А Лука Назарыч медленно шел дальше и окидывал хозяйским взглядом все. В одном месте он
было остановился и, нахмурив брови,
посмотрел на мастера в кожаной защитке и прядениках: лежавшая на полу, только что прокатанная железная полоса
была с отщепиной… У несчастного мастера екнуло сердце, но Лука Назарыч только махнул рукой, повернулся и пошел дальше.
Если
смотреть на Ключевской завод откуда-нибудь с высоты, как, например, вершина ближайшей к заводу горы Еловой, то можно
было залюбоваться открывавшеюся широкою горною панорамой.
Овсянников молча и сосредоточенно
пил один стакан чая за другим, вытирал свое зеленое лицо платком и как-то исподлобья упорно
смотрел на хозяйничавшего Груздева.
Оставив с Нюрочкой горничную Катрю, Петр Елисеич вернулся к гостям. Радостный день
был для него испорчен этим эпизодом: в душе поднялись старые воспоминания. Иван Семеныч старался не
смотреть на него.
Оба уже
были заметно навеселе, и Рачителиха
посматривала на них очень недружелюбно.
Нюрочка перебегала из столовой в залу и
смотрела в окно на галдевшую на дворе толпу. Ей опять
было весело, и она только избегала встречаться с Иваном Семенычем, которого сразу разлюбила. Добрый старик замечал эту детскую ненависть и не знал, как опять подружиться с Нюрочкой. Улучив минуту, когда она проходила мимо него, он поймал ее за какую-то оборку и прошептал, указывая глазами на Овсянникова...
Набат точно вымел весь народ из господского дома, остались только Домнушка, Катря и Нюрочка, да бродил еще по двору пьяный коморник Антип. Народ с площади бросился к кабаку, — всех гнало любопытство
посмотреть, как
будет исправник ловить Окулка. Перепуганные Катря и Нюрочка прибежали в кухню к Домнушке и не знали, куда им спрятаться.
Теперь все корпуса
были закрыты, кроме доменного, и Сидор Карпыч
смотрел на доменный глаз, светившийся огненно-красною слезой.
— Вот что, Никитич, родимый мой, скажу я тебе одно словечко, — перебил мальчика Самоварник. —
Смотрю я на фабрику нашу, родимый мой, и раскидываю своим умом так: кто теперь Устюжанинову робить на ней
будет, а? Тоже вот и медный рудник взять: вся Пеньковка расползется, как тараканы из лукошка.
Этот шум обратил на себя внимание литухов, которые тоже бегали в кабак ловить Окулка и теперь сбились в одну кучку в воротах доменного корпуса. Они помирали со смеху над Самоварником, и только один Сидор Карпыч
был невозмутим и попрежнему
смотрел на красный глаз печи.
На мосту ей попались Пашка Горбатый, шустрый мальчик, и Илюшка Рачитель, — это
были закадычные друзья. Они ходили вместе в школу, а потом бегали в лес, затевали разные игры и баловались. Огороды избенки Рачителя и горбатовской избы
были рядом, что и связывало ребят: вышел Пашка в огород, а уж Илюшка сидит на прясле, или наоборот. Старая Ганна пристально
посмотрела на будущего мужа своей ненаглядной Федорки и даже остановилась: проворный парнишка
будет, ежели бы не семья ихняя.
Положение Татьяны в семье
было очень тяжелое. Это
было всем хорошо известно, но каждый
смотрел на это, как на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя бил жену, Макар вообще безобразничал, но где дело касалось жены — вся семья молчала и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Особенно фальшивили в этом случае старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими руками. Когда соседки начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
— Рачитель
выпил? — коротко спросил Груздев и, поморщившись, скостил два украденных Рачителем полуштофа. — Ну,
смотри, чтобы вперед у меня этого не
было… не люблю.
Все время расчета Илюшка лежал связанный посреди кабака, как мертвый. Когда Груздев сделал знак, Морок бросился его развязывать, от усердия к благодетелю у него даже руки дрожали, и узлы он развязывал зубами. Груздев, конечно, отлично знал единственного заводского вора и с улыбкой
смотрел на его широчайшую спину. Развязанный Илюшка бросился
было стремглав в открытую дверь кабака, но здесь попал прямо в лапы к обережному Матюшке Гущину.
Страшное это
было дело, когда оба конца, Туляцкий и Хохлацкий, сбежались
смотреть на даровой позор невесты с провинкой.
Эта встреча произвела на Петра Елисеича неприятное впечатление, хотя он и не видался с Мосеем несколько лет. По своей медвежьей фигуре Мосей напоминал отца, и старая Василиса Корниловна поэтому питала к Мосею особенную привязанность, хотя он и жил в отделе. Особенностью Мосея, кроме слащавого раскольничьего говора,
было то, что он никогда не
смотрел прямо в глаза, а куда-нибудь в угол. По тому, как отнеслись к Мосею набравшиеся в избу соседи, Петр Елисеич видел, что он на Самосадке играет какую-то роль.
Оленка
смотрела на Нюрочку испуганными глазами и готова
была разреветься благим матом каждую минуту.
Наступила тяжелая минута общего молчания. Всем
было неловко. Казачок Тишка стоял у стены, опустив глаза, и только побелевшие губы у него тряслись от страха: ловко скрутил Кирилл Самойлу Евтихыча… Один Илюшка
посматривал на всех с скрытою во взгляде улыбкой: он
был чужой здесь и понимал только одну смешную сторону в унижении Груздева. Заболотский инок
посмотрел кругом удивленными глазами, расслабленно опустился на свое место и, закрыв лицо руками, заплакал с какими-то детскими всхлипываниями.
Еще за обедом Вася несколько раз выскакивал из-за стола и подбегал к окну. Мать строго на него
смотрела и качала головой, но у мальчика
было такое взволнованное лицо, что у ней не повертывался язык побранить непоседу. Когда смиренный Кирилл принялся обличать милостивцев, Вася воспользовался удобным моментом, подбежал к Нюрочке и шепнул...
— Чего не может
быть: влоск самого уходили… Страшно
смотреть: лица не видно, весь в крови, все платье разорвано. Это какие-то звери, а не люди! Нужно запретить это варварское удовольствие.
Ранним утром
было любо-дорого
посмотреть на покос Тита Горбатого, на котором старик управлялся своею одною семьей.
Старуха Мавра с удивлением
посмотрела на дочь, что та ничего не знает, и только головой указала на лужок у реки. Там с косой Наташки лихо косил какой-то здоровенный мужик, так что слышно
было, как жесткая болотная трава свистела у него под косой.
Домик, в котором жил Палач, точно замер до следующего утра. Расставленные в опасных пунктах сторожа не пропускали туда ни одной души. Так прошел целый день и вся ночь, а утром крепкий старик ни свет ни заря отправился в шахту. Караул
был немедленно снят. Анисья знала все привычки Луки Назарыча, и в восемь часов утра уже
был готов завтрак, Лука Назарыч
смотрел довольным и даже милостиво пошутил с Анисьей.
Прошел и успеньев день. Заводские служащие, отдыхавшие летом, заняли свои места в конторе, как всегда, — им
было увеличено жалованье, как мастерам и лесообъездчикам. За контору никто и не опасался, потому что служащим, поколениями выраставшим при заводском деле и не знавшим ничего другого, некуда
было и деваться, кроме своей конторы. Вся разница теперь
была в том, что они
были вольные и никакой Лука Назарыч не мог послать их в «гору». Все
смотрели на фабрику, что скажет фабрика.
Когда Петр Елисеич пришел в девять часов утра
посмотреть фабрику, привычная работа кипела ключом. Ястребок встретил его в доменном корпусе и провел по остальным. В кричном уже шла работа, в кузнице, в слесарной, а в других только еще шуровали печи, смазывали машины, чинили и поправляли. Под ногами уже хрустела фабричная «треска», то
есть крупинки шлака и осыпавшееся с криц и полос железо — сор.
Беспоповцы не признают писанных на дереве икон, а на крестах изображений св. духа и «титлу»: И. Н. Ц. И. Высокая и статная Аграфена и в своем понитке, накинутом кое-как на плечи,
смотрела красавицей, но в ее молодом лице
было столько ужаса и гнетущей скорби, что даже у Таисьи упало сердце.
Аграфена вдруг замолкла,
посмотрела испуганно на мастерицу своими большими серыми глазами, и видно
было только, как вся она дрожала, точно в лихорадке.
Опять распахнулись ворота заимки, и пошевни Таисьи стрелой полетели прямо в лес. Нужно
было сделать верст пять околицы, чтобы выехать на мост через р. Березайку и попасть на большую дорогу в Самосадку. Пегашка стояла без дела недели две и теперь летела стрелой. Могутная
была лошадка, точно сколоченная, и не кормя делала верст по сту. Во всякой дороге бывала. Таисья молчала, изредка
посматривая на свою спутницу, которая не шевелилась, как мертвая.
Избы стояли без дворов: с улицы прямо ступай на крыльцо. Поставлены они
были по-старинному: срубы высокие, коньки крутые, оконца маленькие. Скоро вышла и сама мать Енафа, приземистая и толстая старуха. Она остановилась на крыльце и молча
смотрела на сани.
Она
была в одном косоклинном сарафане из домашнего синего холста; рубашка
была тоже из холста, только белая. У окна стояли кросна с начатою новиной. Аграфене
было совестно теперь за свой заводский ситцевый сарафан и ситцевую рубаху, и она стыдливо вытирала свое раскрасневшееся лицо. Мать Енафа пытливо
посмотрела на нее и на смиренного Кирилла и только сжала губы.
Наташке и самой нравилось у Кузьмича, но она стеснялась своей дровосушной сажи. Сравнительно с ней Кузьмич
смотрел щеголем, хотя его белая холщовая курточка и
была перемазана всевозможным машинным составом вроде ворвани и смазочных масел. Он заигрывал с Наташкой, когда в машинной никого не
было, но не лез с нахальством других мужиков. Эта деликатность машиниста много подкупала Наташку.
— Так-то оно так, а кто твой проект читать
будет? Лука Назарыч… Крепостное право изничтожили, это ты правильно говоришь, а Лука Назарыч остался… Старухи так говорят: щука-то умерла, а зубы остались…
Смотри, как бы тебе благодарность из Мурмоса кожей наоборот не вышла. Один Овсянников чего стоит… Они попрежнему гнут, чтобы вольного-то мужика в оглобли завести, а ты дровосушек да кричных мастеров здесь жалеешь. А главная причина. Лука Назарыч обидится.
После обеда Груздев прилег отдохнуть, а Анфиса Егоровна ушла в кухню, чтобы сделать необходимые приготовления к ужину. Нюрочка осталась в чужом доме совершенно одна и решительно не знала, что ей делать. Она походила по комнатам,
посмотрела во все окна и кончила тем, что надела свою шубку и вышла на двор. Ворота
были отворены, и Нюрочка вышла на улицу. Рынок, господский дом, громадная фабрика, обступившие завод со всех сторон лесистые горы — все ее занимало.
Присутствовавшие за ужином дети совсем не слушали, что говорили большие. За день они так набегались, что засыпали сидя. У Нюрочки сладко слипались глаза, и Вася должен
был ее щипать, чтобы она совсем не уснула. Груздев с гордостью
смотрел на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь в Нюрочку. «Славная девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински. Спать она увела Нюрочку в свою комнату.
Собиралась целая толпа, чтобы
посмотреть, как Морок
будет «страмить» дозорного.
— Им нужны кровопийцы, а не управители! — кричал он, когда в Ключевской завод приехал исправник Иван Семеныч. — Они погубят все дело, и тогда сам Лука Назарыч полетит с своего места… Вот
посмотрите, что так
будет!
Сделав несколько шагов вперед, Аглаида остановилась за деревом и стала
смотреть, что
будет делать Кирилл. Он лежал попрежнему, и только
было заметно, как вздрагивало все его тело от подавленных рыданий. Какая-то непонятная сила так и подталкивала Аглаиду подойти поближе к Кириллу. Шаг за шагом она опять
была у ключа.
Нюрочке
было пятнадцать лет, но
смотрела она совсем большою, не по годам.
Нюрочка сильно смутилась, — у ней в голове мелькнул образ того черного ангела, который запечатлелся в детской памяти с особенною рельефностью. Она припомнила дальше, как ей сделалось больно, когда она увидела этого черного ангела разговаривающим у ворот с обережным Матюшкой. И теперь на нее
смотрели те же удивительные, глубокие серые глаза, так что ей сделалось жутко. Да, эта
была она, Аглаида, а Парасковья Ивановна называет ее Авгарью.
Тишка только
посмотрел на нее, ничего не ответил и пошел к себе на покос, размахивая уздой. Ганна набросилась тогда на Федорку и даже потеребила ее за косу, чтобы не заводила шашней с кержачатами. В пылу гнева она пригрозила ей свадьбой с Пашкой Горбатым и сказала, что осенью в заморозки окрутят их. Так решили старики и так должно
быть. Федорка не проронила ни слова, а только побелела, так что Ганне стало ее жаль, и старуха горько заплакала.
Голиковский молча сел на ближайший стул и в каком-то смущенном восторге
смотрел на незнакомку. Он даже и не подозревал, что у Петра Елисеича
есть взрослая дочь. Эта приятная неожиданность точно ошеломила его.
А Голиковский совсем не походил на влюбленного человека: он почти все время молчал и
смотрел куда-то в сторону, но для Нюрочки это молчание
было красноречивее всяких слов.
Привели и верховую лошадь, которая пробежала в Туляцкий конец с оборванными поводьями. Она вся дрожала и пугливо вздрагивала от малейшего шороха, косясь горячим глазом. Это
был великолепный караковый киргизский иноходец, костлявый и горбоносый, с поротыми ушами. Нюрочка нарочно выходила
посмотреть красавицу лошадь и долго гладила бархатную морду с раздувавшимися ноздрями.
По пути доктор захватил и Сидора Карпыча, которому теперь решительно негде
было жить, да и его присутствие действовало на Петра Елисеича самым успокоительным образом. Вася проводил больных до Мурмоса и привез оттуда весточку, что все благополучно. Нюрочка выслушала его с особенным вниманием и все
смотрела на него,
смотрела не одними глазами, а всем существом: ведь это
был свой, родной, любящий человек.
Груздев совсем
был седой, но его грубое лицо точно просветлело и глаза
смотрели с улыбающеюся кротостью.
Окулко поднял голову и внимательно
посмотрел на Палача. Их глаза встретились. Палач
выпил второй стакан, вытер губы рукой и спросил Окулка...
Он рассказал то же, что говорил перед этим Таисье, и все
смотрел на Нюрочку любящими, кроткими, просветленными глазами. Какая она славная, эта Нюрочка, — еще лучше стала, чем
была в девушках. И глаза
смотрят так строго-строго — строго и, вместе, любовно, как у мастерицы Таисьи.