Неточные совпадения
—
Все говорил… Как по крестьянам она прошла: молебны служили, попы по церквам манифест читали. Потом по городам воля разошлась и на заводах, окромя наших… Мосей-то говорит, што большая может выйти ошибка, ежели время упустить. Спрячут, говорит, приказчики вашу волю — и
конец тому делу.
Дорога из Мурмосского завода проходила широкою улицей по
всему Туляцкому
концу, спускалась на поемный луг, где разлилась бойкая горная речонка Култым, и круто поднималась в гору прямо к господскому дому, который лицом выдвинулся к фабрике.
Всю эту дорогу отлично было видно только из сарайной, где в критических случаях и устраивался сторожевой пункт. Караулили гостей или казачок Тишка, или Катря.
Всех дворов в трех
концах насчитывали до тысячи, следовательно, население достигало тысяч до пяти, причем между
концами оно делилось неравномерно: Кержацкий
конец занимал половину, а другая половина делилась почти поровну между двумя остальными
концами.
Фабрика была остановлена, и дымилась одна доменная печь, да на медном руднике высокая зеленая железная труба водокачки пускала густые клубы черного дыма. В общем движении не принимал никакого участия один Кержацкий
конец, — там было совсем тихо, точно
все вымерли. В Пеньковке уже слышались песни: оголтелые рудничные рабочие успели напиться по рудниковой поговорке: «кто празднику рад, тот до свету пьян».
Через заводскую плотину валила на площадь густая толпа раскольников, — тронулся
весь Кержацкий
конец, чтобы послушать, как будет читать царский манифест не поп, а сам исправник.
Набат поднял
весь завод на ноги, и всякий, кто мог бежать, летел к кабаку. В общем движении и сумятице не мог принять участия только один доменный мастер Никитич, дожидавшийся под домной выпуска. Его так и подмывало бросить
все и побежать к кабаку вместе с народом, который из Кержацкого
конца и Пеньковки бросился по плотине толпами.
— А как же, например, моя-то домна останется? — накинулся Никитич с азартом, — для него вдруг сделалось
все совершенно ясно. — Ну, как ее оставить хоть на час?.. Сейчас козла посадишь — и
конец!
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились,
всё про свой хлеб толкуют. И
всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот
все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком
конце.
Весь Кержацкий
конец в Ключевском заводе образовался из переселенцев с Самосадки, поэтому между заводом и пристанью сохранялись неразрывные, кровные сношения.
Обедали
все свои. В дальнем
конце стола скромно поместилась Таисья, а с ней рядом какой-то таинственный старец Кирилл. Этот последний в своем темном раскольничьем полукафтанье и с подстриженными по-раскольничьи на лбу волосами невольно бросался в глаза. Широкое, скуластое лицо, обросшее густою бородой, с плутоватыми темными глазками и приплюснутым татарским носом, было типично само по себе, а пробивавшаяся в темных волосах седина придавала ему какое-то иконное благообразие.
— Не в осуждение тебе, милостивец, слово молвится, а наипаче к тому, что
все для одних мочеган делается: у них и свои иконы поднимали, и в колокола звонили, и стечение народное было, а наш Кержацкий
конец безмолвствовал… Воля-то вышла
всем, а радуются одни мочегане.
Всю ночь Груздев страшно мучился. Ему
все представлялось, что он бьется в кругу не на живот, а на смерть: поборет одного — выходит другой, поборет другого — третий, и так без
конца. На улице долго пьяные мужики горланили песни, а Груздев стонал, как раздавленный.
Все три
конца пустели, и большинство домов оставалось совсем без хозяев.
Такие разговоры повторялись каждый день с небольшими вариациями, но последнего слова никто не говорил, а
всё ходили кругом да около. Старый Тит стороной вызнал, как думают другие старики. Раза два, закинув какое-нибудь заделье, он объехал почти
все покосы по Сойге и Култыму и везде сталкивался со стариками. Свои туляки говорили
все в одно слово, а хохлы или упрямились, или хитрили. Ну, да хохлы сами про себя знают, а Тит думал больше о своем Туляцком
конце.
Молодые бабы-хохлушки слушали эти жалобы равнодушно, потому что в Хохлацком
конце женатые сыновья жили почти
все в отделе от стариков, за немногими исключениями, как семья Ковалей.
По
всем покосам широкою волной прокатилась молва о задуманном переселении в орду, и самым разнообразным толкам не было
конца.
— И это знаю!.. Только
все это пустяки. Одной поденщины сколько мы должны теперь платить. Одним словом, бросай
все и заживо ложись в могилу… Вот француз
все своею заграницей утешает, да только там свое, а у нас свое. Машины-то денег стоят, а мы должны миллион каждый год послать владельцам… И без того заводы плелись кое-как,
концы с
концами сводили, а теперь где мы возьмем миллион наш?
Соединяющим звеном для
всех трех
концов явилась теперь только что открытая волость, где мужики и собирались потолковать и послушать.
На волостных сходах много было ненужного галденья, споров и пересудов, но было ясно одно, что
весь Кержацкий
конец выйдет на работу.
Кержацкий
конец вышел на работу в полном составе, а из мочеган вышли наполовину: в кричной робил Афонька Туляк, наверху домны, у «хайла», безответный человек Федька Горбатый, в листокатальной Терешка-казак и еще несколько человек. Полуэхт Самоварник обежал
все корпуса и почтительно донес Ястребку, кто не вышел из мочеган на работу.
С грешком, видно, прибегала к матушке Аграфена-то, — у
всех девок по Кержацкому
концу одно положение».
Во
всем Кержацком
конце у них был лучший двор, лучшие лошади и вообще
все хозяйство.
— А ежели, напримерно, у меня свое дело?.. Никого я не боюсь и
весь ваш Кержацкий
конец разнесу… Вот я каков есть человек!
— Вот вы
все такие… — заворчала Таисья. — Вы гуляете, а я расхлебывай ваше-то горе. Да еще вы же и топорщитесь: «Не хочу с Кириллом». Было бы из чего выбирать, милушка… Старца испугалась, а Макарки поганого не было страшно?..
Весь Кержацкий
конец осрамила… Неслыханное дело, чтобы наши кержанки с мочеганами вязались…
По первопутку вернулись из орды ходоки. Хохлацкий и Туляцкий
концы затихли в ожидании событий. Ходоки отдохнули, сходили в баню, а потом явились в кабак к Рачителихе. Обступил их народ,
все ждут, что скажут старики, а они переминаются да друг на друга поглядывают.
— Уведет он в эту орду
весь Туляцкий
конец, — соболезновала Домнушка, качая головой. — Старухи-то за него тоже, беззубые, а бабенки, которые помоложе, так теперь же
все слезьми изошли… Легкое место сказать, в орду наклался!
— Ну, и не пойду… Помирайте
все голодом! Один
конец.
Вся Европа успела перестроиться из
конца в
конец, а железные дороги покрыли ее живою сетью.
Туляцкому и Хохлацкому
концам было не до этих разговоров, потому что
все жили в настоящем. Наезд исправника решил
все дело: надо уезжать. Первый пример подал и здесь Деян Поперешный. Пока другие говорили да сбирались потихоньку у себя дома, он взял да и продал свой покос на Сойге, самый лучший покос во
всем Туляцком
конце. Покупателем явился Никитич. Сделка состоялась, конечно, в кабаке и «руки розняла» сама Рачителиха.
Всех переселенцев насчитывали за сто дворов, а из них девяносто в Туляцком
конце.
Собственно горбатовский двор со
всем горбатовским добром уцелел, за исключением разной куренной снасти, проданной в Кержацкий
конец.
В это время обыкновенно в Туляцком
конце «играли свадьбы», а нынче только Чеботаревы выдали одну дочь, да и то
все дело свертели на скорую руку, так что свадьба походила на пожар.
Из Туляцкого
конца дорога поднималась в гору. Когда обоз поднялся, то
все возы остановились, чтобы в последний раз поглядеть на остававшееся в яме «жило». Здесь провожавшие простились. Поднялся опять рев и причитания. Бабы ревели до изнеможения, а глядя на них, голосили и ребятишки. Тит Горбатый надел свою шляпу и двинулся: дальние проводы — лишние слезы. За ним хвостом двинулись остальные телеги.
Всего обиднее было то, что за Морока стоял
весь Туляцкий
конец.
Этот Митрич одинаково был чужим для
всех трех
концов и держал сторону Самоварника только потому, что жил у него на квартире.
После уж Таисья рассказала ей про
все, что без нее сделалось на Ключевском: и про уехавших в орду мочеган, и про Никитича, который купил покос у Деяна Поперешного, и про Палача, который теперь поживает с своею мочеганкой Анисьей в господском доме, и про Самойла Евтихыча, захватившего
всю торговлю, и про
всю родню в своем Кержацком
конце.
Все кабацкие завсегдатаи пришли в неописуемое волнение, и Рачителиха торговала особенно бойко, точно на празднике.
Все ждали, не подойдет ли кто из Туляцкого
конца, или, может, завернет старый Коваль.
Проживала она где-то под Златоустом, по зимам разъезжала на своей лошадке по
всему Уралу и, как рассказывали, занималась всякими делами: укрывала беглых, меняла лошадей, провозила краденое золото и вообще умела хоронить
концы.
Молились
всю ночь напролет. Не успевала кончить у могилок свой канун одна партия, как ее сейчас же сменяла другая. Подождав, когда Нюрочка заснула, Таисья потихоньку вышла из балагана и отправилась в сопровождении Основы к дальнему
концу горевшей линии огоньков.
— А из-за кого мы
всю ночь пропустили? — жаловалась мать Енафа упавшим голосом. — Вот из-за нее: уперлась, и
конец тому делу.
На Чистом болоте духовный брат Конон спасался с духовкою сестрой Авгарью только пока, — оставаться вблизи беспоповщинских скитов ему было небезопасно. Лучше бы
всего уехать именно зимой, когда во
все концы скатертью дорога, но куда поволокешься с ребенком на руках? Нужно было «сождать», пока малыш подрастет, а тогда и в дорогу. Собственно говоря, сейчас Конон чувствовал себя прекрасно. С ним не было припадков прежнего религиозного отчаяния, и часто, сидя перед огоньком в каменке, он сам удивлялся себе.
К весне солдат купил место у самого базара и начал строиться, а в лавчонку посадил Домнушку, которая в первое время не знала, куда ей девать глаза. И совестно ей было, и мужа она боялась. Эта выставка у
всех на виду для нее была настоящею казнью, особенно по праздникам, когда на базар набирался народ со
всех трех
концов, и чуткое ухо Домнушки ловило смешки и шутки над ее старыми грехами. Особенно доставалось ей от отчаянной заводской поденщицы Марьки.
Он больше
всего любил подсесть к кому-нибудь за прилавок и играть в шашки, а то возьмет у Илюшки Рачителя гармонику и наигрывает без
конца.
Тит только качал головой. Татьяна теперь была в доме большухой и
всем заправляла. Помаленьку и Тит привык к этому и даже слушался Татьяны, когда речь шла о хозяйстве. Прежней забитой бабы точно не бывало. Со страхом ждала Татьяна момента, когда Макар узнает, что Аграфена опять поселилась в Kepжацком
конце. Когда Макар вернулся из лесу, она сама первая сказала ему это. Макар не пошевелился, а только сдвинул сердито брови.
О мочеганских
концах говорилось только к слову, когда речь заходила о таких крупных событиях, как выход замуж Федорки Ковалихи или позорная свадьба старой Рачителихи, которую мочегане водили в хомуте по
всему заводу.
Таисья знала решительно
все на свете, и ее рассказам не было
конца краю.
Все время, пока ходили по фабрике, Голиковский был очень рассеян, так что даже Петр Елисеич под
конец не знал, как держать себя и зачем собственно Голиковский приехал.
Привели и верховую лошадь, которая пробежала в Туляцкий
конец с оборванными поводьями. Она
вся дрожала и пугливо вздрагивала от малейшего шороха, косясь горячим глазом. Это был великолепный караковый киргизский иноходец, костлявый и горбоносый, с поротыми ушами. Нюрочка нарочно выходила посмотреть красавицу лошадь и долго гладила бархатную морду с раздувавшимися ноздрями.
Солдат Артем и дозорный Полуэхт воспользовались слабостью Морока и подняли на ноги
весь Туляцкий
конец.
По праздникам Пашка уходил в Кержацкий
конец и там проводил
все время в избе Никитича.