Неточные совпадения
На легкую
работу польстился, — ну, и руби всякую погань...
Попасть «в медную гору», как мочегане называли рудник, считалось величайшею бедой, гораздо хуже, чем «огненная
работа»
на фабрике, не говоря уже о вспомогательных заводских
работах, как поставка дров, угля и руды или перевозка вообще.
Разбитная была бабенка, увертливая, как говорил Антип, и успевала управляться одна со всем хозяйством. Горничная Катря спала в комнате барышни и благодаря этому являлась в кухню часам к семи, когда и самовар готов, и печка дотапливается, и скатанные хлебы «доходят» в деревянных чашках
на полках. Теперь Домнушка ругнула сонулю-хохлушку и принялась за
работу одна.
Общая
работа на фабрике или в руднике не сближала в такой степени, как галденье у кабацкой стойки.
Окончательно Морок отбился от господской
работы, когда поставили
на руднике паровую машину.
У закостеневшего
на заводской
работе Овсянникова была всего единственная слабость, именно эти золотые часы. Если кто хотел найти доступ в его канцелярское сердце, стоило только завести речь об его часах и с большею или меньшею ловкостью похвалить их. Эту слабость многие знали и пользовались ею самым бессовестным образом.
На именинах, когда Овсянников выпивал лишнюю рюмку, он бросал их за окно, чтобы доказать прочность. То же самое проделал он и теперь, и Нюрочка хохотала до слез, как сумасшедшая.
Сидор Карпыч каждый вечер исправно являлся
на фабрику и обходил все корпуса, где шла огненная
работа.
— Врешь, врешь!.. — орал Никитич, как бешеный: в нем сказался фанатик-мастеровой, выросший
на огненной
работе третьим поколением. — Ну, чего ты орешь-то, Полуэхт?.. Если тебе охота — уходи, черт с тобой, а как же домну оставить?.. Ну, кричные мастера, обжимочные, пудлинговые, листокатальные… Да ты сбесился никак, Полуэхт?
Вот
на пристани Самосадке живет «жигаль» [Жигалями в куренной
работе называют рабочих, которые жгут дровяные кучи в уголь:
работа очень трудная и еще больше ответственная.
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух сыновей. Куренная
работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие семьи держались именно за нее, потому что она представляла больше свободы, — в курене не скоро достанешь, да и как уследишь за самою
работой?
На дворе у Тита всегда стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
На Самосадке народ жил справно, благо сплав заводского каравана давал всем
работу: зимой рубили лес и строили барки, весной сплавляли караван, а остальное время шло
на свои домашние
работы,
на перевозку металлов из Ключевского завода и
на куренную
работу.
Чтобы удобнее управиться с
работой, Таисья поставила ее
на лавку и только теперь заметила, что из-под желтенькой юбочки выставляются кружева панталон, — вот увидала бы баушка-то!..
—
Работы египетские вместятся… — гремел Кирилл; он теперь уже стоял
на ногах и размахивал правою рукой. — Нищ, убог и странен стою пред тобой, милостивец, но нищ, убог и странен по своей воле… Да! Видит мое духовное око ненасытную алчбу и похоть, большие помыслы, а будет час, когда ты, милостивец, позавидуешь мне…
Все заводское население переселяется
на покосы, где у избушек и балаганов до успеньева дня кипит самая горячая
работа.
Семья Горбатого в полном составе перекочевала
на Сойгу, где у старика Тита был расчищен большой покос. Увезли в лес даже Макара, который после праздника в Самосадке вылежал дома недели три и теперь едва бродил. Впрочем, он и не участвовал в
работе семьи, как лесообъездчик, занятый своим делом.
Одна Палагея пользовалась некоторою льготой и могла отрываться от
работы под предлогом посмотреть внучат, остававшихся около избушки, или когда варила варево
на всю семью.
И по другим покосам было то же самое: у Деяна, у Канусиков, у Чеботаревых — кажется, народ
на всякую
работу спорый, а
работа нейдет.
— Куды ни пошевелись, все купляй… Вот какая наша земля, да и та не наша, а господская. Теперь опять так сказать: опять мы в куренную
работу с волею-то своей али
на фабрику…
Среди богатых, людных семей бьется, как рыба об лед, старуха Мавра, мать Окулка, — другим не
работа — праздник, а Мавра вышла
на покос с одною дочерью Наташкой, да мальчонко Тараско при них околачивается.
Вот подойдет осень, и пойдет народ опять в кабалу к Устюжанинову, а какая это
работа: молодые ребята балуются
на фабрике, мужики изробливаются к пятидесяти годам, а про баб и говорить нечего, — которая пошла
на фабрику, та и пропала.
Сиротства меньше по крестьянам, потому нет у них заводского увечья и простуды, как
на огненной
работе: у того ноги застужены, у другого поясница не владеет, третий и
на ногах, да силы в нем нет никакой.
Окулко косил с раннего утра вплоть до обеда, без передышки. Маленький Тараско ходил по косеву за ним и молча любовался
на молодецкую
работу богатыря-брата. Обедать Окулко пришел к балагану, молча съел кусок ржаного хлеба и опять пошел косить.
На других покосах уже заметили, что у Мавры косит какой-то мужик, и, конечно, полюбопытствовали узнать, какой такой новый работник объявился. Тит Горбатый даже подъехал верхом
на своей буланой кобыле и вслух похвалил чистую Окулкину
работу.
Еще до свету коморник Слепень пропустил обеих «сестер» — уставщика Корнилу и плотинного Евстигнея, за ними пришел надзиратель Подседельников, известный
на фабрике под именем «Ястребка», потом дозорные (Полуэхт Самоварник забрался раньше других), записчик поденных
работ Чебаков, магазинер Подседельников, амбарные Подседельниковы и т. д.
Работа делилась
на двухнедельные «выписки», по которым в конторе производились все расчеты.
На фабрике Петр Елисеич пробыл вплоть до обеда, потому что все нужно было осмотреть и всем дать
работу. Он вспомнил об еде, когда уже пробило два часа. Нюрочка, наверное, заждалась его… Выслушивая
на ходу какое-то объяснение Ястребка, он большими шагами шел к выходу и
на дороге встретил дурачка Терешку, который без шапки и босой бежал по двору.
На полу лежал чистенький половик домашней
работы, а печка скрывалась за ситцевою розовою занавеской.
Появление Окулка и его
работа на покосе точно подразнила эту бедность.
За эту
работу Наташа получала пятнадцать копеек, и этих денег едва хватало
на хлеб.
Да и одежонки у Тараска никакой нет, а
работа на открытом воздухе, и зимой парнишка заколеет.
— А Кузьмич-то
на што? — проговорила она, раскинув своим бабьим умом. — Ужо я ему поговорю… Он в меховом корпусе сейчас ходит, вот бы в самый раз туды Тараска определить. Сидел бы парнишка в тепле и одёжи никакой не нужно, и вся
работа с масленкой около машины походить да паклей ржавчину обтереть… Говорю: в самый раз.
Благодаря переговорам Аннушки и ее старым любовным счетам с машинистом Тараско попал в механический корпус
на легкую ребячью
работу. Мавра опять вздохнула свободнее: призрак голодной смерти
на время отступил от ее избушки. Все-таки в выписку Тараска рубль серебра принесет, а это, говорят, целый пуд муки.
Теперь все
работы на фабрике шли по свистку.
На фабрике
работа шла своим чередом. Попрежнему дымились трубы, попрежнему доменная печь выкидывала по ночам огненные снопы и тучи искр, по-прежнему
на плотине в караулке сидел старый коморник Слепень и отдавал часы. Впрочем, он теперь не звонил в свой колокол
на поденщину или с поденщины, а за него четыре раза в день гудел свисток паровой машины.
В караул он попал еще молодым, потому что был немного тронутый человек и ни
на какую другую
работу не годился.
— Угорел я немножко, Пал Иваныч,
на вашей-то
работе… Да и спина у меня тово… плохо гнется. У меня, как у волка, прямые ребра.
— Но ведь она живет
на месте, зачем же ее отрывать от
работы?.. Она жалованье получает…
Можно себе представить удивление Никитича, когда после двенадцати часов ночи он увидал проходившего мимо его корпуса Петра Елисеича. Он даже протер себе глаза: уж не блазнит ли, грешным делом? Нет, он, Петр Елисеич… Утром рано он приходил
на фабрику каждый день, а ночью не любил ходить, кроме редких случаев, как пожар или другое какое-нибудь несчастие. Петр Елисеич обошел все корпуса, осмотрел все
работы и завернул под домну к Никитичу.
Обходя подземные галереи, старик косился
на каждую стойку, поддерживавшую своды, подолгу прислушивался к
работе паровой машины, откачивавшей воду, к далекому гулу подземной
работы и уходил расстроенный.
— Поезжай ты, Самойло Евтихыч,
на пристань, — упрашивала больная мужа. — Какое теперь время:
работа, как пожар, а Вася еще не дошел до настоящей точки.
Но теперь старый Тит опять наложил свою железную руку
на все хозяйство, хотя уж прежней силы у него и не было: взять подряд
на куренную
работу было не с чем — и вся снасть позорена, и своей живой силы не хватило бы.
— Твоя
работа, старый черт! — обругал Деян старика Горбатого, тыкая пальцем
на покос Никитича. — Ишь как песни наигрывают кержаки
на моем покосе.
Надрываться над
работой Коваль не любил: «А ну ее, у лис не убигнет тая
работа…» Будет, старый Коваль поробил
на пана.
— Ломаный я человек, родитель, — отвечал Артем без запинки. — Ты думаешь, мне это приятно без дела слоняться? Может, я в другой раз и жисти своей не рад… Поработаю — спина отымается, руки заболят, ноги точно чужие сделаются. Завидно
на других глядеть, как добрые люди над
работой убиваются.
На этот раз солдат действительно «обыскал
работу». В Мурмосе он был у Груздева и нанялся сушить пшеницу из разбитых весной коломенок.
Работа началась, как только спала вода, а к страде народ и разбежался. Да и много ли народу в глухих деревушках по Каменке? Работали больше самосадчане, а к страде и те ушли.
Осмотрев
работу, Груздев остался
на несколько дней, чтобы лично следить за делом. До ближайшей деревни было верст одиннадцать, да и та из четырех дворов, так что сначала Груздев устроился было
на своей лодке, а потом перешел
на берег. Угодливый и разбитной солдат ему нравился.
Работы у «убитых коломенок» было по горло. Мужики вытаскивали из воды кули с разбухшим зерном, а бабы расшивали кули и рассыпали зерно
на берегу, чтобы его охватывало ветром и сушило солнышком. Но зерно уже осолодело и от него несло затхлым духом. Мыс сразу оживился. Бойкие заводские бабы работали с песнями, точно
на помочи. Конечно, в первую голову везде пошла развертная солдатка Аннушка, а за ней Наташка. Они и работали везде рядом, как привыкли
на фабрике.
После вынужденного безделья
на Самосадке
работа на Крутяше являлась праздником, и Петр Елисеич заметно помолодел.
Своих хозяйственных соображений старый Тит, конечно, не доверял никому, но о них чутьем догадалась Татьяна, сгоревшая
на домашней
работе.
— Ты и молчи, — говорила Агафья. — Солдат-то наш
на што? Как какой лютой змей… Мы его и напустим
на батюшку-свекра, а ты только молчи. А я в куренную
работу не пойду… Зачем брали сноху из богатого дому? Будет с меня и орды: напринималась горя.
— Все единственно… Уставную грамоту только не подписывайте, штобы надел получить, как в крестьянах. Мастеровым надела не должно быть, а которые обращались
на вспомогательных
работах, тем выйдет надел. Куренным, кто перевозкой займовался, кто дрова рубил, — всем должен выйти надел.
На Кукарских заводах тоже уставную-то грамоту не подписывают.