Неточные совпадения
Несмотря
на эти уговоры, о. Сергей с мягкою настойчивостью остался при своем, что заставило Луку Назарыча посмотреть
на попа подозрительно: «Приглашают, а он кочевряжится… Вот еще невидаль какая!» Нюрочка ласково подбежала к батюшке и, прижавшись головой к широкому рукаву его рясы, крепко ухватилась за его руку. Она побаивалась седого сердитого
старика.
На стоявшего
старика набежал дозорный Полуэхт, по прозвищу Самоварник, и прянул назад, как облитый кипятком.
Старик подошел к самой решетке и долго смотрел
на расцвеченные яркими огнями корпуса,
на пылавшую домну и чутко прислушивался к лязгу и грохоту железа, к глухим ударам обжимочного молота.
Отдельно от всех других построек стояла заимка
старика Основы, приткнувшись
на правом берегу р.
Старик жил крепко и редко куда показывался, а попасть к нему
на заимку было трудно, — ее сторожила целая стая злющих собак.
Обыкновенно Груздев останавливался
на заимке у
старика Основы, но теперь его запыхавшаяся тройка в наборной сбруе подъехала прямо к господскому дому.
— Куда торопишься ни свет ни заря? — обрушился
на Груздева
старик, охая от застарелых ревматизмов. — Не беспокойся: твое и без того не уйдет.
Старик запасчик стоял
на коленях и, откладывая широкие кресты, благочестиво качал головой, точно он хотел запомнить каждое слово манифеста.
Любопытные заглядывали в окна, другие продирались во двор, где
на особом положении чинно сидели
на деревянных скамьях кафтанники, кричные мастера и особенно почтенные
старики.
Действительно, в углу кабака,
на лавочке, примостились
старик хохол Дорох Ковальчук и
старик туляк Тит Горбатый. Хохол был широкий в плечах
старик, с целою шапкой седых волос
на голове и маленькими серыми глазками; несмотря
на теплое время, он был в полушубке, или, по-хохлацки, в кожухе. Рядом с ним Тит Горбатый выглядел сморчком: низенький, сгорбленный, с бородкой клинышком и длинными худыми руками, мотавшимися, как деревянные.
Старики переглянулись, посмотрели
на Полуэхта, известного заводского враля, и одновременно почесали в затылках: им эта мысль еще не приходила в голову.
К
старикам протолкался приземистый хохол Терешка, старший сын Дороха. Он был в кумачной красной рубахе; новенький чекмень, накинутый
на одно плечо, тащился полой по земле. Смуглое лицо с русою бородкой и карими глазами было бы красиво, если бы его не портил открытый пьяный рот.
Терешка махнул рукой, повернулся
на каблуках и побрел к стойке. С ним пришел в кабак степенный, седобородый
старик туляк Деян, известный по всему заводу под названием Поперешного, — он всегда шел поперек миру и теперь высматривал кругом, к чему бы «почипляться». Завидев Тита Горбатого, Деян поздоровался с ним и, мотнув головой
на галдевшего Терешку, проговорил...
Пошатываясь,
старики побрели прямо к стойке; они не заметили, что кабак быстро опустел, точно весь народ вымели. Только в дверях нерешительно шушукались чьи-то голоса. У стойки
на скамье сидел плечистый мужик в одной красной рубахе и тихо разговаривал о чем-то с целовальничихой. Другой в чекмене и синих пестрядинных шароварах пил водку, поглядывая
на сердитое лицо целовальничихина сына Илюшки, который косился
на мужика в красной рубахе.
Но сват уже пятился к дверям, озираясь по сторонам: Окулко был знаменитый разбойник, державший в страхе все заводы. В дверях
старики натолкнулись
на дурака Терешку и Парасковею-Пятницу, которых подталкивали в спину другие.
Разбойники не обратили
на него никакого внимания, как
на незнакомого человека, а Беспалый так его толкнул, что
старик отлетел от стойки сажени
на две и начал ругаться.
Нюрочка перебегала из столовой в залу и смотрела в окно
на галдевшую
на дворе толпу. Ей опять было весело, и она только избегала встречаться с Иваном Семенычем, которого сразу разлюбила. Добрый
старик замечал эту детскую ненависть и не знал, как опять подружиться с Нюрочкой. Улучив минуту, когда она проходила мимо него, он поймал ее за какую-то оборку и прошептал, указывая глазами
на Овсянникова...
Старик Палач, отец нынешнего Палача, заметил его и взял к себе
на рудник Крутяш в дозорные, как верного человека, а маленького Елескина сына записал в заводскую ключевскую школу.
Когда старый Коваль вернулся вечером из кабака домой, он прямо объявил жене Ганне, что, слава богу, просватал Федорку. Это известие старая хохлушка приняла за обыкновенные выкрутасы и не обратила внимания
на подгулявшего
старика.
— Геть, бабы!.. Чего мордуете?.. — командовал
старик, продолжая упираться ногами. — А якого я свата нашел… по рукам вдарили… Эге, моя Федорка ведмедица… сват Тит тоже хвалит… а у него хлопец Пашка… Ну, чего вы
на мене зуставились, як две козы?
Теперь запричитала Лукерья и бросилась в свою заднюю избу, где
на полу спали двое маленьких ребятишек. Накинув
на плечи пониток, она вернулась, чтобы расспросить
старика, что и как случилось, но Коваль уже спал
на лавке и, как бабы ни тормошили его, только мычал. Старая Ганна не знала, о ком теперь сокрушаться: о просватанной Федорке или о посаженном в машинную Терешке.
Изба делилась сенями по-москалиному
на две половины: в передней жил сам
старик со старухой и дочерью, а в задней — Терешка с своей семьей.
Недавно
старик покрыл весь двор сплошною крышей, как у кержаков, и новые тесницы так и горели
на солнце.
У ворот стояла запряженная телега. Тит Горбатый давно встал и собирался ехать
на покос. У
старика трещала с похмелья голова, и он неприветливо покосился
на Ганну, которая спросила его, где старая Палагея.
— Та будь ласкова, разговори своего-то
старика, — уговаривала Ганна со слезами
на глазах. — Глупая моя Федорка, какая она сноха в таком большом дому… И делать ничего не вмеет, — совсем ледаща.
Сорванцы остановились в приличном отдалении: им хотелось и любопытную историю досмотреть до конца, да и
на глаза
старику черту не попасться, — пожалуй, еще вздует за здорово живешь.
Ребятишки прятались за баней и хихикали над сердившимся
стариком. Домой он приедет к вечеру, а тогда Пашка заберется
на полати в переднюю избу и мать не даст обижать.
Пашка в семье Горбатого был младшим и поэтому пользовался большими льготами, особенно у матери. Снохи за это терпеть не могли баловня и при случае натравляли
на него
старика, который никому в доме спуску не давал. Да и трудно было увернуться от родительской руки, когда четыре семьи жались в двух избах. О выделе никто не смел и помышлять, да он был и немыслим: тогда рухнуло бы все горбатовское благосостояние.
Положение Татьяны в семье было очень тяжелое. Это было всем хорошо известно, но каждый смотрел
на это, как
на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя бил жену, Макар вообще безобразничал, но где дело касалось жены — вся семья молчала и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Особенно фальшивили в этом случае
старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими руками. Когда соседки начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
Даже сегодняшняя проволочка Макару, заданная от
старика, имела более хозяйственный интерес, а не нравственный: он его бил не как плохого мужа, а как плохого члена семьи, баловавшего
на стороне
на неизвестные деньги.
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам
старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие семьи держались именно за нее, потому что она представляла больше свободы, — в курене не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой?
На дворе у Тита всегда стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
Когда дело дошло до плетей, Окулко с ножом бросился
на Палача и зарезал бы его, да спасли
старика большие старинные серебряные часы луковицей: нож изгадал по часам, и Палач остался жив.
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так
на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
На половине дороги обогнали телегу, в которой ехал
старик Основа с двумя маленькими дочерями, а потом другую телегу, в которой лежали и сидели брательники Гущины. Лошадью правила их сестра Аграфена, первая заводская красавица.
Над полатями висело то же ружье, с которым
старик отец хаживал
на медведя.
В избу начали набиваться соседи, явившиеся посмотреть
на басурмана: какие-то старухи,
старики и ребятишки, которых Мухин никогда не видал и не помнил. Он ласково здоровался со всеми и спрашивал, чьи и где живут. Все его знали еще ребенком и теперь смотрели
на него удивленными глазами.
— Как же, помним тебя, соколик, — шамкали
старики. — Тоже, поди, наш самосадский. Еще когда ползунком был, так
на улице с нашими ребятами играл, а потом в учебу ушел. Конечно, кому до чего господь разум откроет… Мать-то пытала реветь да убиваться, как по покойнике отчитывала, а вот
на старости господь привел старухе радость.
Семья Горбатого в полном составе перекочевала
на Сойгу, где у
старика Тита был расчищен большой покос. Увезли в лес даже Макара, который после праздника в Самосадке вылежал дома недели три и теперь едва бродил. Впрочем, он и не участвовал в работе семьи, как лесообъездчик, занятый своим делом.
Ранним утром было любо-дорого посмотреть
на покос Тита Горбатого,
на котором
старик управлялся своею одною семьей.
— Что же ты, сват, этово-тово, молчишь? — спрашивал Тит, когда
старики разошлись и они остались вдвоем с глазу
на глаз. — Сказал слово и молчишь.
О переговорах
стариков на покосе бабы тоже знали, что еще сильнее конфузило таких упрямых людей, как Тит Горбатый.
Все понимали, что в ходоки нужно выбрать обстоятельных
стариков, а не кого-нибудь. Дело хлопотливое и ответственное, и не всякий
на него пойдет. Раз под вечер, когда семья Горбатых дружно вершила первый зарод, к ним степенно подвалила артелька
стариков.
Старики отправились в господский дом и сначала завернули
на кухню к Домнушке. Все же свой человек, может, и научит, как лучше подойти к приказчику. Домнушка сначала испугалась, когда завидела свекра Тита, который обыкновенно не обращал
на нее никакого внимания, как и
на сына Агапа.
Тит все время наблюдал Домнушку и только покачал головой: очень уж она разъелась
на готовых хлебах. Коваль позвал внучку Катрю и долго разговаривал с ней. Горничная испугалась не меньше Домнушки: уж не сватать ли ее пришли
старики? Но Домнушка так весело поглядывала
на нее своими ласковыми глазами, что у Катри отлегло
на душе.
— Молчать! — завизжал неистовый
старик и даже привскочил
на месте. — Я все знаю!.. Родной брат
на Самосадке смутьянит, а ты ему помогаешь… Может, и мочеган ты не подучал переселяться?.. Знаю, все знаю… в порошок изотру… всех законопачу в гору, а тебя первым… вышибу дурь из головы… Ежели мочегане уйдут, кто у тебя
на фабрике будет работать? Ты подумал об этом… ты… ты…
Старик сам отворил ворота, и пошевни въехали
на большой, крытый по-раскольничьи, темный двор.
Это было давно, лет тридцать назад, и
на Ключевском про Таисьин грех могли рассказать только
старики.
По первопутку вернулись из орды ходоки. Хохлацкий и Туляцкий концы затихли в ожидании событий. Ходоки отдохнули, сходили в баню, а потом явились в кабак к Рачителихе. Обступил их народ, все ждут, что скажут
старики, а они переминаются да друг
на друга поглядывают.
Разбитная Домнушка действительно посыкнулась было поговорить с Титом, но
старик зарычал
на нее, как зверь, и даже кинулся с кулаками, так что Домнушка едва спаслась позорным бегством.
Старик сердился
на Мухина за его выходку
на Медном руднике, но смирил себя и обратился к нему с заказом составить докладную записку по поводу необходимых реформ заводского дела, сообразно с требованиями и условиями нового положения.