Неточные совпадения
— Родной брат будет Петру-то Елисеичу… — шепнула на ухо Катре слабая на язык Домнушка. — Лет, поди, с десять
не видались, а теперь вот
пришел. Насчет воли допытаться
пришел, — прибавила она, оглядываясь. — Эти долгоспинники хитрящие… Ничего спроста у них
не делается. Настоящие выворотни!
— Вот ты и толкуй с ними… — презрительно заметил Деян,
не отвечая хохлу. — Отец в кабак — и сын в кабак, да еще Терешка же перед отцом и величается. Нашим ребятам повадку дают…
Пришел бы мой сын в кабак, да я бы из него целую сажень дров сделал!
— Нашли тоже и время
прийти… — ворчала та, стараясь
не смотреть на Окулка. — Народу полный кабак, а они лезут… Ты, Окулко, одурел совсем… Возьму вот, да всех в шею!.. Какой народ-то, поди уж к исправнику побежали.
— Пора кабак запирать, вот что! —
не вытерпел, наконец, Илюшка, вызывающе поглядывая на кутивших разбойников. — Ступайте, откуда
пришли…
Рабочие так привыкли к безмолвному присутствию «немого», как называли его, что
не замечали даже, когда он
приходил и когда уходил: явится, как тень, и, как тень, скроется.
— Старые, дряхлые, никому
не нужные… — шептал он, сдерживая глухие рыдания. — Поздно наша воля
пришла, Сидор Карпыч. Ведь ты понимаешь, что я говорю?
Палагея внимательно слушала, опустив глаза, — она чувствовала, что хохлушка
пришла не за этим.
Кросна сердито защелкали, и Ганна поняла, что пора уходить:
не во-время
пришла. «У, ведьма!» — подумала она, шагая через порог богатой избы, по которой снохи бегали, как мыши в мышеловке.
Ребята обшарили всю избушку и ничего
не нашли: рано
пришли, а Домнушка еще
не бывала.
Но последнего
не пришлось делать. Старуха сама
пришла за занавеску, взяла Нюрочку и долго смотрела ей в лицо, а потом вдруг принялась ее крестить и горько заплакала.
— Ну-ка, поворачивай, молодцы! — кричал он с балкона гудевшей на мысу толпе. — Эй, самосадские,
не выдавай!.. Кто унесет круг,
приходи получать кумачную рубаху — это от меня!
— Аннушка вон обещалась пособить, только, грит, пусть Наташка сама
придет. Вон у нее какие сарафаны-то, а ты ее же обегаешь. Ваша-то, девичья-то, честь для богатых, а бедным
не помирать же с голоду.
Тит все время наблюдал Домнушку и только покачал головой: очень уж она разъелась на готовых хлебах. Коваль позвал внучку Катрю и долго разговаривал с ней. Горничная испугалась
не меньше Домнушки: уж
не сватать ли ее
пришли старики? Но Домнушка так весело поглядывала на нее своими ласковыми глазами, что у Катри отлегло на душе.
Старики выпили по две рюмки, но Тит дольше
не остался и потащил за собой упиравшегося Коваля: дело делать
пришли, а
не прохлаждаться у Домнушки.
В Ключевском заводе уже было открыто свое волостное правление, и крепостных разбойников отправили туда. За ними двинулась громадная толпа, так что, когда шли по плотине,
не осталось места для проезда. Разбойники
пришли сами «объявиться».
— Ступай, ступай, голубушка, откуда
пришла! — сурово проговорила она, отталкивая протянутые к ней руки. — Умела гулять, так и казнись…
Не стало тебе своих-то мужиков?.. Кабы еще свой, а то наслушат теперь мочегане и проходу
не дадут… Похваляться еще будут твоею-то бедой.
Завидев незнакомую женщину, закрывавшуюся тулупом, Основа ушел в свою переднюю избу, а Таисья провела Аграфену в заднюю половину, где была как у себя дома. Немного погодя
пришел сам Основа с фонарем в руке. Оглядев гостью, он
не подал и вида, что узнал ее.
Но черемуховая палка Тита, вместо нагулянной на господских харчах жирной спины Домнушки, угодила опять на Макара. Дело в том, что до последнего часа Макар ни слова
не говорил отцу, а когда Тит велел бабам мало за малым собирать разный хозяйственный скарб, он
пришел в переднюю избу к отцу и заявил при всех...
Раз, когда Петр Елисеич
пришел из завода, Нюрочка
не утерпела и пожаловалась на Домнушку.
Вообще происходило что-то непонятное, странное, и Нюрочка даже поплакала, зарывшись с головой под свое одеяло. Отец несколько дней ходил грустный и ни о чем
не говорил с ней, а потом опять все пошло по-старому. Нюрочка теперь уже начала учиться, и в ее комнате стоял особенный стол с ее книжками и тетрадками. Занимался с ней по вечерам сам Петр Елисеич, —
придет с фабрики, отобедает, отдохнет, напьется чаю и скажет Нюрочке...
У старика, целую жизнь просидевшего в караулке, родилась какая-то ненависть вот именно к этому свистку. Ну, чего он воет, как собака? Раз, когда Слепень сладко дремал в своей караулке, натопленной, как баня, расщелявшаяся деревянная дверь отворилась, и, нагнувшись, в нее вошел Морок. Единственный заводский вор никогда и глаз
не показывал на фабрику, а тут сам
пришел.
Морок посидел с пудлинговыми и тоже поговорил ни о чем, как с кузнецами. Около него собиралась везде целая толпа, ждавшая с нетерпением, какое колено Морок отколет. Недаром же он
пришел на фабрику, —
не таковский человек. Но Морок балагурил со всеми — и только.
— Я, Пал Иваныч… Поглядеть
пришел. Давно уж на фабрике
не бывал.
Это вероломство Деяна огорчило старого Тита до глубины души; больше всех Деян шумел, первый продал покос, а как
пришло уезжать — и сдыгал. Даже обругать его по-настоящему было нельзя, чтобы напрасно
не мутить других.
Груздев скоро
пришел, и сейчас же все сели обедать. Нюрочка была рада, что Васи
не было и она могла делать все, как сама хотела. За обедом шел деловой разговор Петр Елисеич только поморщился, когда узнал, что вместе с ним вызван на совещание и Палач. После обеда он отправился сейчас же в господский дом, до которого было рукой подать. Лука Назарыч обедал поздно, и теперь было удобнее всего его видеть.
Можно себе представить удивление Никитича, когда после двенадцати часов ночи он увидал проходившего мимо его корпуса Петра Елисеича. Он даже протер себе глаза: уж
не блазнит ли, грешным делом? Нет, он, Петр Елисеич… Утром рано он
приходил на фабрику каждый день, а ночью
не любил ходить, кроме редких случаев, как пожар или другое какое-нибудь несчастие. Петр Елисеич обошел все корпуса, осмотрел все работы и завернул под домну к Никитичу.
До родин Аглаиду
не трогали; а когда
пришло время, увезли в какую-то лесную избушку на стародавнем курене.
До Петрова дня оставались еще целые сутки, а на росстани народ уже набирался. Это были все дальние богомольцы, из глухих раскольничьих углов и дальних мест. К о. Спиридонию шли благочестивые люди даже из Екатеринбурга и Златоуста, шли целыми неделями. Ключевляне и самосадчане
приходили последними, потому что
не боялись опоздать. Это было на руку матери Енафе: она побаивалась за свою Аглаиду…
Не вышло бы чего от ключевлян, когда узнают ее. Пока мать Енафа мало с кем говорила, хотя ее и знали почти все.
— Ты бы шел своею дорогой, Гермоген, — огрызнулся Кирилл, пряча свою руку. —
Не туда ты попал… Уходи подобру-поздорову, откудова
пришел.
Все кабацкие завсегдатаи
пришли в неописуемое волнение, и Рачителиха торговала особенно бойко, точно на празднике. Все ждали,
не подойдет ли кто из Туляцкого конца, или, может, завернет старый Коваль.
Нюрочка добыла себе у Таисьи какой-то старушечий бумажный платок и надела его по-раскольничьи, надвинув на лоб. Свежее, почти детское личико выглядывало из желтой рамы с сосредоточенною важностью, и Петр Елисеич в первый еще раз заметил, что Нюрочка почти большая. Он долго провожал глазами укатившийся экипаж и грустно вздохнул: Нюрочка даже
не оглянулась на него… Грустное настроение Петра Елисеича рассеял Ефим Андреич: старик
пришел к нему размыкать свое горе и
не мог от слез выговорить ни слова.
— Уйди… Я тебя
не знаю, — отвечала Авгарь. — Аграфены давно нет… Зачем вы сюда
пришли?
— Геть, щидрик! — ругалась она, размахивая руками. —
Не туда
пришел… А свою лошадь поищи в Кержацком конце.
— А кто же их утешит, этих старушек? — просто ответил о. Сергей. — Ведь у них никого
не осталось, решительно никого и ничего, кроме церкви… Молодые, сильные и счастливые люди поэтому и забывают церковь, что увлекаются жизнью и ее радостями, а когда
придет настоящее горе, тяжелые утраты и вообще испытания, тогда и они вернутся к церкви.
Нюрочке это
не понравилось. Что он хотел сказать этим? Наконец, она совсем
не подавала ни малейшего повода для этого фамильярного тона. Она молча ушла к себе в комнату и
не показывалась к ужину. Катря довершила остальное. Она
пришла в комнату Нюрочки, присела на кровать и, мотнув головой в сторону столовой, проговорила...
Именно впечатление большого прежде всего и бросилось в глаза Нюрочке, так что она даже немного отступила, точно
пришла не туда.
— А лошадь? Нет, брат, отваливай в палевом,
приходи в голубом… Вызолоти меня, а я избы
не уступлю.
Приходил он и на фабрику посмотреть, как Феклиста работает у дровосушных печей, и на покос к Чеботаревым являлся, и вообще проходу
не давал девке.
— Эй ты, заворуй, выходи, — кричал Полуэхт Самоварник, выступая храбро вперед. — Вот он, Филипп-то, сам
пришел за дочерью… Отдавай с добра, коли
не хочешь отведать горячих в волости.
Раньше, когда
приходили брать его за какое-нибудь воровство, он покорялся беспрекословно и сам шел в волость, чтобы получить соответствующую порцию горячих, а теперь защищался из принципа, — он чувствовал за собой право на существование, — да и защищал он, главным образом,
не себя, а Феклисту.
— Хорошего ничего нет, хотя, конечно, бывают случаи… Вообще
не следует
приходить в отчаяние.
— А
пришел посмотреть, как вы тут живете… Давно
не бывал. Вот к Анисье в гости пойду… Может, и
не прогонит.
«Телеграмма» вернулась, а за ней
пришла и Нюрочка. Она бросилась на шею к Самойлу Евтихычу, да так и замерла, — очень уж обрадовалась старику, которого давно
не видала. Свой, родной человек… Одета она была простенько, в ситцевую кофточку, на плечах простенький платок, волосы зачесаны гладко. Груздев долго гладил эту белокурую головку и прослезился: бог счастье послал Васе за родительские молитвы Анфисы Егоровны. Таисья отвернулась в уголок и тоже плакала.