Неточные совпадения
В Егоре девочка узнала кержака: и по покрою кафтана, и по волосам, гладко подстриженным до бровей, от одного уха до другого, и по особому складу всего
лица, — такое сердитое и скуластое
лицо,
с узкими темными глазками и окладистою бородой, скатавшиеся пряди которой были запрятаны под ворот рубахи из домашней пестрядины. Наверное, этот кержак ждет, когда проснется папа, а папа только напьется чаю и сейчас пойдет в завод.
Катре было лет семнадцать. Красивое смуглое
лицо так и смеялось из-под кумачного платка, кокетливо надвинутого на лоб. Она посторонилась, чтобы дать Егору дорогу, и
с недоумением посмотрела ему вслед своими бархатными глазами, — «кержак, а пан велел прямо в кабинет провести».
Скуластое характерное
лицо с жирным налетом подернуто неприятною гримасой, как у больного, которому предстоит глотать горькое лекарство; густые седые брови сдвинуты; растопыренные жирные пальцы несколько раз переходят от ручки дивана к туго перетянутой шелковою косынкой шее, — Лука Назарыч сильно не в духе, а еще недавно все трепетали перед его сдвинутыми бровями.
Это был молодой священник
с окладистою русою бородой и добродушным бледным
лицом.
При входе в этот корпус Луку Назарыча уже встречал заводский надзиратель Подседельников, держа снятую фуражку наотлет. Его круглое розовое
лицо так и застыло от умиления, а круглые темные глаза ловили каждое движение патрона. Когда рассылка сообщил ему, что Лука Назарыч ходит по фабрике, Подседельников обежал все корпуса кругом, чтобы встретить начальство при исполнении обязанностей. Рядом
с ним вытянулся в струнку старик уставщик, — плотинного и уставщика рабочие звали «сестрами».
Чебаков был высокий красавец мужчина
с румяным круглым
лицом, большими темными глазами и целою шапкой русых кудрей.
Хохлы селились как-то врозь,
с большими усадами,
лицом к реке, а туляки осели груднее и к реке огородами.
Он по старой мужицкой привычке провел всею ладонью по своему широкому бородатому
лицу с плутоватыми темными глазками, тряхнул головой и весело подумал: «А мы чем хуже других?»
С заводскою администрацией Груздев сильно дружил и
с управителями был за панибрата, но Луки Назарыча побаивался старым рабьим страхом.
Великорусский тип особенно сказывался на стариках: важный и степенный народ,
с такими открытыми
лицами и белыми патриархальными бородами.
Петр Елисеич наливал стаканы, а Нюрочка подавала их по очереди. Девочка была счастлива, что могла принять, наконец, деятельное участие в этой церемонии, и
с удовольствием следила, как стаканы быстро выпивались,
лица веселели, и везде поднимался смутный говор, точно закипала приставленная к огню вода.
Самоварник осмотрел кабацкую публику, уткнул руки в бока, так что черный халат из тонкого сукна болтался назади, как хвост, и, наклонив свое «шадривое»
лицо с вороватыми глазами к старикам, проговорил вполголоса...
К старикам протолкался приземистый хохол Терешка, старший сын Дороха. Он был в кумачной красной рубахе; новенький чекмень, накинутый на одно плечо, тащился полой по земле. Смуглое
лицо с русою бородкой и карими глазами было бы красиво, если бы его не портил открытый пьяный рот.
Пошатываясь, старики побрели прямо к стойке; они не заметили, что кабак быстро опустел, точно весь народ вымели. Только в дверях нерешительно шушукались чьи-то голоса. У стойки на скамье сидел плечистый мужик в одной красной рубахе и тихо разговаривал о чем-то
с целовальничихой. Другой в чекмене и синих пестрядинных шароварах пил водку, поглядывая на сердитое
лицо целовальничихина сына Илюшки, который косился на мужика в красной рубахе.
Его сердитое
лицо с черноватою бородкой и черными, как угли, глазами производило неприятное впечатление; подстриженные в скобку волосы и раскольничьего покроя кафтан говорили о его происхождении — это был закоснелый кержак, отрубивший себе палец на правой руке, чтобы не идти под красную шапку. […чтобы не идти под красную шапку — то есть чтобы избавиться от военной службы.]
Комната Нюрочки помещалась рядом
с столовой. В ней стояли две кровати, одна Нюрочкина, другая — Катри. Девочка, совсем раздетая, лежала в своей постели и показалась Петру Елисеичу такою худенькой и слабой. Лихорадочный румянец разошелся по ее тонкому
лицу пятнами, глаза казались темнее обыкновенного. Маленькие ручки были холодны, как лед.
Когда-то давно Ганна была и красива и «товста», а теперь остались у ней кожа да кости. Даже сквозь жупан выступали на спине худые лопатки. Сгорбленные плечи, тонкая шея и сморщенное
лицо делали Ганну старше ее лет, а обмотанная бумажною шалью голова точно была чужая. Стоптанные старые сапоги так и болтались у ней на ногах.
С моста нужно было подняться опять в горку, и Ганна приостановилась, чтобы перевести немного дух: у ней давно болела грудь.
Только появление Макарки прекратило побоище: он, как кошку, отбросил Илюшку в сторону и поднял
с земли жениха Федорки в самом жалком виде, —
лицо было в крови, губы распухли.
В горницах встретила гостей жена Груздева, полная и красивая женщина
с белым
лицом и точно выцветшими глазами.
Обедали все свои. В дальнем конце стола скромно поместилась Таисья, а
с ней рядом какой-то таинственный старец Кирилл. Этот последний в своем темном раскольничьем полукафтанье и
с подстриженными по-раскольничьи на лбу волосами невольно бросался в глаза. Широкое, скуластое
лицо, обросшее густою бородой,
с плутоватыми темными глазками и приплюснутым татарским носом, было типично само по себе, а пробивавшаяся в темных волосах седина придавала ему какое-то иконное благообразие.
Наступила тяжелая минута общего молчания. Всем было неловко. Казачок Тишка стоял у стены, опустив глаза, и только побелевшие губы у него тряслись от страха: ловко скрутил Кирилл Самойлу Евтихыча… Один Илюшка посматривал на всех
с скрытою во взгляде улыбкой: он был чужой здесь и понимал только одну смешную сторону в унижении Груздева. Заболотский инок посмотрел кругом удивленными глазами, расслабленно опустился на свое место и, закрыв
лицо руками, заплакал
с какими-то детскими всхлипываниями.
Конечно, все это проделал Вася и теперь
с детскою жестокостью хохотал над несчастною девочкой, у которой от слез распухло все
лицо.
Принесли лед
с погреба, и Петр Елисеич сам наложил компресс. Груздев лежал
с помертвевшим, бледным
лицом, и крупные капли холодного пота покрывали его лоб. В каких-нибудь пять минут он изменился до неузнаваемости.
На дворе копошились, как муравьи, рудниковые рабочие в своих желтых от рудничной глины холщовых балахонах,
с жестяными блендочками на поясе и в пеньковых прядениках.
Лица у всех были землистого цвета, точно они выцвели от постоянного пребывания под землей. Это был жалкий сброд по сравнению
с ключевскою фабрикой, где работали такие молодцы.
Это была цветущая женщина, напоминавшая фигурой Домнушку, но
с мелкими чертами злого
лица. Она была разодета в яркий сарафан из китайки
с желтыми разводами по красному полю и кокетливо закрывала нижнюю часть
лица концами красного кумачного платка, кое-как накинутого на голову.
Ее красивое, точно восковое
лицо смотрело на всех
с печальною строгостью, а темные глаза задумчиво останавливались на какой-нибудь одной точке.
Аграфену оставили в светелке одну, а Таисья спустилась
с хозяйкой вниз и уже там в коротких словах обсказала свое дело. Анфиса Егоровна только покачивала в такт головой и жалостливо приговаривала: «Ах, какой грех случился… И девка-то какая, а вот попутал враг. То-то
лицо знакомое:
с первого раза узнала. Да такой другой красавицы и
с огнем не сыщешь по всем заводам…» Когда речь дошла до ожидаемого старца Кирилла, который должен был увезти Аграфену в скиты, Анфиса Егоровна только всплеснула руками.
Закрыв глаза, она видела уже себя в темном, полумонашеском одеянии, в темном платке на голове,
с восковым
лицом и опущенными долу глазами…
Аграфена вымазала
лицо себе сажей, сняла платок
с головы и надела шапку. Она чувствовала теперь искреннюю благодарность к догадливому пустынножителю, который вперед запас все, что нужно.
Она была в одном косоклинном сарафане из домашнего синего холста; рубашка была тоже из холста, только белая. У окна стояли кросна
с начатою новиной. Аграфене было совестно теперь за свой заводский ситцевый сарафан и ситцевую рубаху, и она стыдливо вытирала свое раскрасневшееся
лицо. Мать Енафа пытливо посмотрела на нее и на смиренного Кирилла и только сжала губы.
Хитрый Коваль пользовался случаем и каждый вечер «полз до шинка», чтобы выпить трохи горилки и «погвалтувати»
с добрыми людьми. Одна сноха Лукерья ходила
с надутым
лицом и сердитовала на стариков. Ее туляцкая семья собиралась уходить в орду, и бедную бабу тянуло за ними. Лукерья выплакивала свое горе где-нибудь в уголке, скрываясь от всех. Добродушному Терешке-казаку теперь особенно доставалось от тулянки-жены, и он спасался от нее тоже в шинок, где гарцевал батько Дорох.
Теперь рядом
с громадною фигурой Морока он походил совсем на ребенка и как-то совсем по-ребячьи смотрел на могучие плечи Морока, на его широкое
лицо, большую бороду и громадные руки.
Шагая по комнате, Петр Елисеич передал подробно свой разговор
с Лукой Назарычем. Широкое бородатое
лицо Груздева выражало напряженное внимание. Он сидел на диване в драповом халате и болтал туфлями.
За ужином, вместе
с Илюшкой, прислуживал и Тараско, брат Окулка. Мальчик сильно похудел, а на
лице у него остались белые пятна от залеченных пузырей. Он держался очень робко и, видимо, стеснялся больше всего своими новыми сапогами.
Петр Елисеич
с каким-то отчаянием посмотрел на застывшее
лицо своего единственного друга и замолчал. До сих пор он считал его несчастным, а сейчас невольно завидовал этому безумному спокойствию. Сам он так устал и измучился.
Мать Енафа и инок Кирилл положили «начал» перед образами и раскланялись на все четыре стороны, хотя в избе, кроме больной, оставалась одна Нюрочка. Потом мать Енафа перевернула больную вниз
лицом и покрыла шелковою пеленой
с нашитым на ней из желтого позумента большим восьмиконечным раскольничьим крестом.
— Как будто
с лица-то потоньше стала, матушка.
От волнения Тит в первую минуту не мог сказать слова, а только тяжело дышал. Его худенькое старческое
лицо было покрыто потом, а маленькие глазки глядели
с усталою покорностью. Народ набился в волость, но, к счастью Тита, большинство здесь составляли кержаки.
Наконец, шитик пристал к берегу, где курился огонек, — это ждал подряженный Таисьей проводник, молодой парень
с подстриженными в скобку волосами. Парасковья Ивановна как-то сразу обессилела и даже изменилась в
лице.
— Так-с… А я вам скажу, что это нехорошо. Совращать моих прихожан я не могу позволить… Один пример поведет за собой десять других. Это называется совращением в раскол, и я должен поступить по закону… Кроме этого, я знаю, что завелась у вас новая секта духовных братьев и сестер и что главная зачинщица Аграфена Гущина под именем Авгари распространяет это лжеучение при покровительстве хорошо известных мне
лиц. Это будет еще похуже совращения в раскол, и относительно этого тоже есть свой закон… Да-с.
Он рассеянно вбежал в переднюю и, не раздеваясь, вошел в зал, где и столкнулся
лицом к
лицу с Нюрочкой.
Когда рука была вправлена, все вздохнули свободно. Срастить сломанную левую ногу — дело пустое. Фельдшеру постоянно приходилось возиться
с переломами, и он принялся за работу уже
с равнодушным
лицом.
Она так и подумала: «Ах, какой большой!»
Лицо она рассмотрела потом и крайне смутилась, заметив, что Вася пристально глядит на нее большими темными глазами
с поволокой.
Груздев совсем был седой, но его грубое
лицо точно просветлело и глаза смотрели
с улыбающеюся кротостью.