Неточные совпадения
Около Самоварника собралась целая толпа, что его еще больше ободрило. Что же, пустой он
человек, а все-таки и пустой
человек может хорошим словом обмолвиться. Кто в
самом деле пойдет теперь в огненную работу или полезет в гору? Весь кабак загалдел, как пчелиный улей, а Самоварник орал пуще всех и даже ругал неизвестно кого.
— А ты не дерись, слышишь? — приставал Антип к Беспалому, разыгрывая постороннего
человека. — Мы и
сами сдачи дадим мелкими…
— Теперь вольны стали, не заманишь на фабрику, — продолжал Самоварник уже с азартом. — Мочегане-то все поднялись даве, как один
человек, когда я им сказал это
самое словечко… Да я первый не пойду на фабрику, плевать мне на нее! Я торговать сяду в лавку к Груздеву.
— Так, родимый мой… Конешно, мы
люди темные, не понимаем. А только ты все-таки скажи мне, как это будет-то?.. Теперь по Расее везде прошла по хрестьянам воля и везде вышла хрестьянская земля, кто, значит, чем владал: на, получай… Ежели, напримерно, оборотить это
самое на нас: выйдет нам земля али нет?
— Чего не может быть: влоск
самого уходили… Страшно смотреть: лица не видно, весь в крови, все платье разорвано. Это какие-то звери, а не
люди! Нужно запретить это варварское удовольствие.
Груздев отнесся к постигшему Самосадку позору с большим азартом, хотя у
самого уже начинался жар. Этот сильный
человек вдруг ослабел, и только стоило ему закрыть глаза, как сейчас же начинался бред. Петр Елисеич сидел около его кровати до полночи. Убедившись, что Груздев забылся, он хотел выйти.
Заходившие сюда бабы всегда завидовали Таисье и, покачивая головами, твердили: «Хоть бы денек пожить эк-ту, Таисьюшка:
сама ты большая,
сама маленькая…» Да и как было не завидовать бабам святой душеньке, когда дома у них дым коромыслом стоял: одну ребята одолели, у другой муж на руку больно скор, у третьей сиротство или смута какая, — мало ли напастей у мирского
человека, особенно у бабы?
Припомнились все неистовства старого Палача, суровые наказания
самого Луки Назарыча и других управляющих, а из-за этих воспоминании поднялась кровавая память деда нынешнего заводовладельца, старика Устюжанинова, который насмерть заколачивал
людей у себя на глазах.
— Нет, я не раскаиваюсь в этом, — ответил он дрожащим голосом. — Каждый порядочный
человек должен был сделать то же
самое.
— Ах, какое дело!.. — повторял время от времени
сам Груздев. — Разве так можно с
людьми поступать?.. Вот у меня сколько на службе приказчиков… Ежели
человек смышленый и не вороватый, так я им дорожу. Берегу его, а не то чтобы, например, в шею.
Сама Татьяна чувствовала то же, что испытывает окоченевший на холоде
человек, когда попадает прямо с мороза в теплую комнату.
Домнушка, не замечавшая раньше забитой снохи, точно в первый раз увидела ее и даже удивилась, что вот эта
самая Татьяна Ивановна точно такой же
человек, как и все другие.
То какие-то проезжие сибирские старцы завернут, то свои скитские наставники, то разные милостивцы, которые
сами развозили по скитам подаяние, то совсем неизвестные
люди или прямо бродяги.
— Мечтание это, голубушка!.. Враг он тебе злейший, мочеганин-то этот. Зачем он ехал-то, когда добрые
люди на молитву пришли?.. И Гермогена знаю. В четвертый раз
сам себя окрестил: вот он каков
человек… Хуже никонианина. У них в Златоусте последнего ума решились от этих поморцев… А мать Фаина к поповщине гнет, потому как сама-то она из часовенных.
— Не подходи, говорю… — проговорил Кирилл, не спуская глаз с Аглаиды. — Не
человек, а зверь перед тобой, преисполненный скверны. И в тебе все скверна, и подошла ты ко мне не
сама, а бес тебя толкнул… Хочешь, чтобы зверь пожрал тебя?
— Ну его к ляду, управительское-то место! — говорил он. — Конечно, жалованья больше, ну, и господская квартира, а промежду прочим наплевать… Не могу, Паша, не могу своего карактера переломить!.. Точно вот я другой
человек, и свои же рабочие по-другому на меня смотрят. Вижу я их всех наскрозь, а
сам как связанный.
— Штой-то, Ефим Андреич, не на пасынков нам добра-то копить. Слава богу, хватит и смотрительского жалованья… Да и по чужим углам на старости лет муторно жить. Вон курицы у нас, и те точно сироты бродят… Переехали бы к себе в дом, я телочку бы стала выкармливать… На тебя-то глядеть, так сердечушко все изболелось!
Сам не свой ходишь, по ночам вздыхаешь… Долго ли
человеку известись!
— А вот и пойдет… Заводская косточка, не утерпит: только помани. А что касаемо обиды, так опять свои
люди и счеты свои… Еще в силе
человек, без дела сидеть обидно, а главное — свое ведь кровное заводское-то дело! Пошлют кого другого — хуже будет…
Сам поеду к Петру Елисеичу и буду слезно просить. А уж я-то за ним — как таракан за печкой.
Расстроенная прощаньем, Парасковья Ивановна даже всплакнула и сейчас же послала за мастерицей Таисьей: на
людях все же веселее скоротать свое одиночество.
Сама Парасковья Ивановна придерживалась поповщины, — вся у них семья были поповцы, — а беспоповщинскую мастерицу Таисью любила и частенько привечала. Таисья всегда шла по первому зову, как и теперь.
Как
человек бывалый, солдат спросил только про дорогу, давно ли выехали, благополучно ли доследовали, а об орде ни гугу. Пусть старик
сам заговорит, а то еще не во-время спросишь.
— А все от тебя, Тит… Теперь вот рендую покос у Мавры, значит, у Окулкиной матери. Самой-то ей, значит, не управиться, Окулко в остроге, Наташка не к шубе рукав — загуляла девка, а сынишка меньшой в мальчиках у Самойла Евтихыча. Достиг ты меня, Тит, вот как достиг… Какой я
человек без покосу-то?..
— Ох, грешный я
человек! — каялась она вслух в порыве своего восторженного настроения. — Недостойная раба… Все равно, как собака, которая сорвалась с цепи:
сама бежит, а цепь за ней волочится, так и мое дело. Страшно, голубушка, и подумать-то, што там будет, на том свете.
У добрых
людей сыновей выделяют, а тут
самому приходится уходить.
— Да, да, понимаю… У нас везде так: нет
людей, а деловые
люди не у дел. Важен дух, душа, а остальное
само собой.
— Нет, я знаю, что презираете… и другие тоже. Да и
сам я себя презираю… Вот лежу и думаю, какой я скверный
человек, Анна Петровна… Ведь и я тоже понимаю.
— Не было бы, родимый мой… Все равно, как пустой дам: стоит и
сам валится. Пока живут — держится, а запустел — и конец. Ежели здорового
человека, напримерно, положить в лазарет, так он беспременно помрет… Так и это дело.
Доктор был хороший
человек и говорил вполне искренне. Такие случаи собственного бессилия на
самого него нагоняли какую-то подавлявшую тоску, и он понимал состояние Нюрочки. После некоторого раздумья он прибавил...
— А вот по этому
самому… Мы
люди простые и живем попросту. Нюрочку я считаю вроде как за родную дочь, и жить она у нас же останется, потому что и деться-то ей некуда. Ученая она, а тоже простая… Девушка уж на возрасте, и пора ей свою судьбу устроить. Ведь правильно я говорю? Есть у нас на примете для нее и подходящий
человек… Простой он, невелико за ним ученье-то, а только, главное, душа в ём добрая и хороших родителей притом.
По пути доктор захватил и Сидора Карпыча, которому теперь решительно негде было жить, да и его присутствие действовало на Петра Елисеича
самым успокоительным образом. Вася проводил больных до Мурмоса и привез оттуда весточку, что все благополучно. Нюрочка выслушала его с особенным вниманием и все смотрела на него, смотрела не одними глазами, а всем существом: ведь это был свой, родной, любящий
человек.
— Знаю, знаю, сестрица, что ты подумала: слабый
человек мать Енафа… так?.. Знаю… Только я-то почитаю в ней не ее женскую слабость, а скитское иночество.
Сам в скитах буду жить… Где сестрица-то Аглаида у тебя?