Неточные совпадения
— Матушка наказывала… Своя кровь, говорит, а
мне все равно, родимый мой. Не моя причина… Известно, темные мы люди, прямо
сказать: от пня народ. Ну, матушка и наказала: поди к брату и спроси…
— Отчего же ты
мне прямо не
сказал, что у вас Мосей смутьянит? — накинулся Петр Елисеич и даже покраснел. — Толкуешь-толкуешь тут, а о главном молчишь… Удивительные, право, люди: все с подходцем нужно сделать, выведать, перехитрить. И совершенно напрасно… Что вам говорил Мосей про волю?
— А, это ты! — обрадовался Петр Елисеич, когда на обратном пути с фабрики из ночной мглы выступила фигура брата Егора. — Вот что, Егор, поспевай сегодня же ночью домой на Самосадку и объяви всем пристанским, что завтра будут читать манифест о воле.
Я уж хотел нарочного посылать… Так и
скажи, что исправник приехал.
— Ну, что же
я могу сделать?.. Как знаете, а мое дело —
сказать.
— Ишь мочеганки лупоглазые!.. Эй, Домна, выходи,
я тебе одно словечко
скажу. Чего спряталась, как таракан?
— Вот што, старички, родимые мои… Прожили вы на свете долго, всего насмотрелись, а
скажите мне такую штуку: кто теперь будет у нас на фабрике робить, а?
— Родимый мой, а?.. Какое
я тебе слово
скажу, а?.. Кто Устюжанинову робить на фабрике будет, а?.. Родимый мой, а еще что
я тебе
скажу, а?..
— Ступай к своему батьке да
скажи ему, чтобы по спине тебя вытянул палкой-то… — смеялся Окулко. — Вот Морока возьмем, ежели пойдет, потому как он промыслит и для себя и для нас. Так
я говорю, Морок?
— Вот что, Никитич, родимый мой,
скажу я тебе одно словечко, — перебил мальчика Самоварник. — Смотрю
я на фабрику нашу, родимый мой, и раскидываю своим умом так: кто теперь Устюжанинову робить на ней будет, а? Тоже вот и медный рудник взять: вся Пеньковка расползется, как тараканы из лукошка.
— Теперь вольны стали, не заманишь на фабрику, — продолжал Самоварник уже с азартом. — Мочегане-то все поднялись даве, как один человек, когда
я им
сказал это самое словечко… Да
я первый не пойду на фабрику, плевать
мне на нее!
Я торговать сяду в лавку к Груздеву.
— Как ты
сказал: в гости?.. Вот
я ужо слезу с печки-то да Титу и пожалуюсь… Он вам таких гостинцев насыплет, пострелы.
— Ну, дело дрянь, Илюшка, — строго проговорил Груздев. — Надо будет тебя и в сам-деле поучить, а матери где же с тобой справиться?.. Вот что
скажу я тебе, Дуня: отдай ты его
мне, Илюшку, а
я из него шелкового сделаю. У
меня, брат, разговоры короткие.
— В землю, в землю, дитятко… Не стыдись матери-то кланяться. Да
скажи: прости, родимая маменька,
меня, басурмана… Ну, говори!
—
Я так
сказал, матушка, — неловко оправдывался Мухин, поглядывая на часы. — У
меня есть свои ружья.
— Так-то вот, родимый мой Петр Елисеич, — заговорил Мосей, подсаживаясь к брату. — Надо
мне тебя было видеть, да все доступа не выходило. Есть у
меня до тебя одно словечко… Уж ты не взыщи на нашей темноте, потому как мы народ, пряменько
сказать, от пня.
— Так, родимый мой… Конешно, мы люди темные, не понимаем. А только ты все-таки
скажи мне, как это будет-то?.. Теперь по Расее везде прошла по хрестьянам воля и везде вышла хрестьянская земля, кто, значит, чем владал: на, получай… Ежели, напримерно, оборотить это самое на нас: выйдет нам земля али нет?
—
Скажи Самойлу Евтихычу, что
я скоро приду, — говорил Петр Елисеич.
— А что, заставляла, поди, в ноги кланяться? — подсмеивался Груздев, хлопая гостя по плечу. — Мы тут по старинке живем… Признаться
сказать,
я и сам не очень-то долюбливаю нашу раскольничью стариковщину, все изъедуги какие-то…
— Отсоветовать вам
я не могу, — говорил о. Сергей, разгуливая по комнате, — вы подумаете, что
я это о себе буду хлопотать… А не
сказать не могу. Есть хорошие земли в Оренбургской степи и можно там устроиться, только одно нехорошо: молодым-то не понравится тяжелая крестьянская работа. Особенно бабам непривычно покажется… Заводская баба только и знает, что свою домашность да ребят, а там они везде поспевай.
— Ничего
я не могу вам
сказать: ваше дело… Там хорошо, где нас нет.
— Не могу
я вам
сказать: уезжайте, — говорил он на прощанье. — После, если выйдет какая неудача, вы на
меня и будете ссылаться. А если
я окажу: оставайтесь, вы подумаете, что
я о себе хлопочу. Подумайте сами…
— Вышли-ка ты
мне, родимый мой, Макара Горбатого… Словечко одно
мне надо бы ему
сказать. За ворота пусть выдет…
— Так
я вот что тебе
скажу, родимый мой, — уже шепотом проговорила Таисья Основе, — из огня
я выхватила девку, а теперь лиха беда схорониться от брательников… Ночью мы будем на Самосадке, а к утру, к свету,
я должна, значит, воротиться сюда, чтобы на
меня никакой заметки от брательников не вышло. Так ты сейчас же этого инока Кирилла вышли на Самосадку: повремени этак часок-другой, да и отправь его…
— Ты вот что, Аграфенушка… гм… ты, значит, с Енафой-то поосторожней, особливо насчет еды. Как раз еще окормит чем ни на есть… Она эк-ту уж стравила одну слепую деушку из Мурмоса.
Я ее вот так же на исправу привозил… По-нашему, по-скитскому, слепыми прозываются деушки, которые вроде тебя. А красивая была… Так в лесу и похоронили сердешную. Наши скитские матери тоже всякие бывают… Чем с тобою ласковее будет Енафа, тем больше ты ее опасайся. Змея она подколодная, пряменько
сказать…
— Перестань ты думать-то напрасно, — уговаривала ее Аннушка где-нибудь в уголке, когда они отдыхали. — Думай не думай, а наша женская часть всем одна. Вон Аграфена Гущина из какой семьи-то была, а и то свихнулась. Нас с тобой и бог простит… Намедни
мне машинист Кузьмич што говорил про тебя: «Славная, грит, эта Наташка». Так и
сказал. Славный парень, одно слово: чистяк. В праздник с тросточкой по базару ходит, шляпа на ём пуховая…
— Неладно маленько, Петр Елисеич… Ты уж
меня извини, а
я тебе пряменько
скажу: неладно. Видишь, какая штука выходит: старое-то дело ты все охаял… так? Все неладно выходит по-твоему, так?
— Конечно… Можно
сказать больше: одно безобразие у нас было. Но ведь
я говорю о крепостном времени.
— Знаешь, что
я тебе
скажу, — проговорил Петр Елисеич после длинной паузы, — состарились мы с тобой, старина… Вот и пошли ахи да страхи. Жить не жили, а состарились.
— Свисток-то? А
я тебе вот што
скажу: лежу
я это утром, а как он загудит — и шабаш. Соскочу и не могу больше спать, хоть зарежь. Жилы он из
меня тянет. Так бы вот, кажется, горло ему перервал…
— Пришел поглядеть, как вы около огня маетесь, — объяснял он, между прочим. — Дураки вы, вот што
я вам
скажу…
—
Я считаю долгом объясниться с вами откровенно, Лука Назарыч, — ответил Мухин. — До сих пор
мне приходилось молчать или исполнять чужие приказания…
Я не маленький и хорошо понимаю, что говорю с вами в последний раз, поэтому и
скажу все, что лежит на душе.
— Только бы
я кого не обобрал… — смеялся Груздев. — И так надо
сказать: бог дал, бог и взял. Роптать не следует.
— Нет, не так… Мальчик лучше девочки. Вон и Домнушка хоть и бранит Васю, а потом говорит: «Какой он молодец». Про
меня никто этого не
скажет, потому что
я не умею ездить верхом, а Вася вчера один ездил.
— Эй ты, чужая ужна!.. Заходи ко
мне чай пить… Ужо
мне надо будет одно словечко
сказать.
— Одолел
меня Морок, — жаловался Полуэхт. — Хошь сейчас избу продавать… Прямо
сказать: язва.
Эта смелость солдата забраться в гости к самому Палачу изумила даже Самоварника: ловок солдат. Да еще как говорит-то: не чужой
мне, говорит, Никон Авдеич. Нечего
сказать, нашел большую родню — свояка.
— Мамынька, што
я тебе
скажу, — проговорил он после длинной паузы, — ведь солдат-то, помяни мое слово, или тебя, или
меня по шее… Верно тебе говорю!
Лютый
я зверь, — вот что
я тебе
скажу!..
— Не ладно ты говоришь, Кирилл, — ответила Аглаида, качая головой. — Не пойму
я тебя што-то… Лишнее на себя наговариваешь. Не сужу
я тебя, а к слову
сказала…
— Ну, так
я от него сейчас… В большое он сомнение
меня привел. Чуть-чуть в свою веру
меня не повернул… Помнишь, как он тогда
сказал: «слепые вы все»? Слепые и выходит!
— Паша, давно
я тебе хочу
сказать… одним словом, наплевать!
— Да
я… ах, боже мой, этово-тово!.. — бормотал Тит, не зная, кому отвечать. — Неужели же
я себе-то ворог? Ну, этово-тово, ошибочка маленькая вышла… неустойка… А вы чего горло-то дерете, дайте слово
сказать.
— Уж
я из кожи вылезу, да услужу, — уверял Артем. — Давно бы вам
сказать мне, Самойло Евтихыч… Этих самых баб мы бы нагнали целый табун.
— И
скажу, все
скажу… Зачем ты
меня в скиты отправляла, матушка Таисья? Тогда у
меня один был грех, а здесь
я их, может, нажила сотни… Все тут обманом живем. Это хорошо, по-твоему? Вот и сейчас добрые люди со всех сторон на Крестовые острова собрались души спасти, а мы перед ними как представленные… Вон Капитолина с вечера на все голоса голосит, штоб
меня острамить. Соблазн один…
Молода еще, голубушка, концы хоронить не умеешь, а вот
я тебе
скажу побольше того, што ты и сама знаешь.
— И то надо, а то съест он нас потом обеих с тобой… Ужо как-нибудь поговори своему солдату, к слову замолви, а Макар-то прост, его старик как раз обойдет.
Я бы
сказала Макару, да не стоит.
— Успокой ты мою душу,
скажи… — молила она, ползая за ним по избушке на коленях. — Ведь
я каждую ночь слышу, как ребеночек плачет…
Я это сначала на отца Гурия думала, а потом уж догадалась. Кононушко, братец,
скажи только одно слово: ты его убил? Ах, нет, и не говори лучше, все равно не поверю… ни одному твоему слову не поверю, потому что вынял ты из
меня душу.
— Она
меня чуть не зарубила! —
сказал солдат, с ворчаньем оставляя свою жертву.
— Так
я сперва
скажу Терешке, а он
скажет отцу, — говорила Лукерья.