Неточные совпадения
— Был такой грех, Флегонт Василич…
В том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина — не прост человек. Мало ли бродяжек
в лето-то пройдет по Ключевой; все они на один покрой, а
этот какой-то мудреный и нас всех дурачками зовет…
Темная находилась рядом со сторожкой,
в которой жил Вахрушка.
Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул
в нее неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому
в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
Молчание. Вахрушка вздыхает. И куда
эти бродяги только идут?
В год-то их близко сотни
в темной пересидит. Только настоящие бродяги приходят объявляться поздно осенью, когда ударят заморозки, а
этот какой-то оглашенный. Лежит Вахрушка и думает, а старик
в темной затянул...
— А
этого самого бродяги.
В тоску меня вогнал своими словами. Я всю ночь, почитай, не спал. И все загадки загадывает. «А картошку, грит, любишь?» Уж я думал, думал, к чему
это он молвил, едва догадался. Он
это про бунт словечко закинул.
— Ну,
это пустяки! Я ему покажу… Ступай теперь
в волость, а я приду, только вот чаю напьюсь.
Находчивость неизвестного писарька составила ему карьеру и своего рода имя. Так он и остался
в Суслоне. Вот именно
этот неприятный эпизод и напомнил ему Вахрушка своею картошкой.
— Вот так фунт! — удивился
в свою очередь Лиодор. —
Это, значит, родитель женихов-то, которые наезжали на той неделе… Богатеющий старичонко!
— Уж
это што говорить: извелись на модах вконец!.. Матери-то
в сарафанах еще ходят, а дочкам фигли-мигли подавай… Одно разоренье с ними. Тяжеленько с дочерями, Михей Зотыч, а с зятьями-то вдвое… Меня-таки прямо наказал господь. Неудачлив я на зятьев.
Гость охотно исполнил
это желание и накрыл свои пожитки шляпой.
В своей синей рубахе, понитке и котах он походил не то на богомольца, не то на бродягу, и хозяин еще раз пожал плечами, оглядывая его с ног до головы. Юродивый какой-то.
Одно имя суслонского писаря заставило хозяина даже подпрыгнуть на месте. Хороший мужик суслонский писарь? Да
это прямой разбойник, только ему нож
в руки дать… Живодер и христопродавец такой, каких белый свет не видывал. Харитон Артемьич раскраснелся, закашлялся и замахал своими запухшими красными руками.
—
Это уж напрасно, Харитон Артемьич. Горденек ты, как я погляжу. И птица перо
в перо не родится, а где же зятьев набрать под одну шерсть?
— Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой по дивану. — Вот за
эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив других ниже себя оказать. У нас
в Заполье по-богатому все дома налажены, так оно и совестно свиньей быть.
Это замечание поставило хозяина
в тупик: обидеться или поворотить на шутку? Вспомнив про дочерей, он только замычал. Ответил бы Харитон Артемьич, — ох, как тепленько бы ответил! — да лиха беда, по рукам и ногам связан. Провел он дорогого гостя
в столовую, где уже был накрыт стол, уставленный винами и закусками.
— У нас между первой и второй не дышат, — объяснил он. —
Это по-сибирски выходит. У нас все
в Заполье не дураки выпить. Лишнее
в другой раз переложим, а
в компании нельзя. Вот я и стар, а компании не порчу… Все бросить собираюсь.
—
Это ты правильно, хозяюшка, — весело ответил гость. — Необычен я, да и стар.
В черном теле прожил всю жизнь, не до питья было.
Бойкая Харитина сразу сорвалась с места и опрометью бросилась
в кухню за ложкой, —
эта догадливость не по разуму дорого обошлась ей потом, когда обед кончился. Должна была подать ложку Серафима.
В сущности настоящая степь была далеко, но
это название сохранялось за тою смешанною полосою, где русская селитьба мешалась с башкирской и казачьими землями.
Заполье пользовалось и степною засухой и дождливыми годами: когда выдавалось сырое лето, хлеб родился хорошо
в степи, и
этот дешевый ордынский хлеб запольские купцы сбывали
в Зауралье и на север,
в сухое лето хлеб родился хорошо
в полосе, прилегавшей к Уральским горам, где влага задерживалась лесами, и запольские купцы везли его
в степь, обменивая на степное сырье.
Наш рассказ относится именно к
этому периоду, к первой половине шестидесятых годов, когда Заполье находилось
в зените своей славы, как главный хлебный рынок и посредник между степью и собственно Россией.
Все
эти купеческие дома строились по одному плану: верх составлял парадную половину, пустовавшую от одних именин до других, а нижний этаж делился на две половины, из которых
в одной помещался мучной лабаз, а
в другой ютилась вся купеческая семья.
Река Ключевая должна была бы составлять главную красоту города, но
этого не вышло, — городскую стройку отделяло от реки топкое болото
в целую версту.
Все
это были деревянные домики,
в один этаж, с целым рядом служб.
Старик шел не торопясь. Он читал вывески, пока не нашел то, что ему нужно. На большом каменном доме он нашел громадную синюю вывеску, гласившую большими золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.С.Луковникова».
Это и было ему нужно.
В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв голову, когда вошел странник, он машинально взял из деревянной чашки на прилавке копеечку и, подавая, сказал...
— Другие и пусть живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и моих маленьких горниц не обегают. Нет, ничего, хорошие люди не брезгуют… Много у нас
в Заполье
этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им все по-модному.
— Есть и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть
этих степняков, — все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги
в люди вышел.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут
в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы
этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же
это мы с тобой
в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился он с одною девицей… Ну, а она не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему
в православные идти, или ей
в девках сидеть. Так
это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
— Знаю, какая-такая невеста, — уже спокойно ответил Галактион, поднимая глаза на отца. — Что же, девушка хорошая… Немножко
в годках, ну, да
это ничего.
Эта сцена более всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал, что
это он виноват, что отец самовольно хочет женить Галактиона на немилой, как делывалось
в старину. Боится старик, чтобы Галактион не выкинул такую же штуку, как он, Емельян. Вот и торопится… Совестно стало большаку, что из-за него заедают чужой век. И что
это накатилось на старика? А Галактион выдержал до конца и ничем не выдал своего настроения.
Этому «заводскому сыну» пришлось пройти очень тяжелую школу, пока он выбился
в люди, то есть достиг известной самостоятельности.
Получив вольную (действие происходило
в сороковых годах), Михей Зотыч остался на заводах. Он арендовал у заводовладельца мельницу
в верховьях Ключевой и зажил на ней совсем вольным человеком. Нужно было снова нажить капитал, чтобы выступить на другом поприще. И
этот последний шаг Михей Зотыч делал сейчас.
Оказалось, как всегда бывает
в таких случаях, что и того нет, и
этого недостает, и третьего не хватает, а о четвертом и совсем позабыли.
Анфуса Гавриловна все
это слышала из пятого
в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену
этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала
в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
Конечно, все
это говорилось по углам, а не
в глаза мужниной и жениной родне.
В разговоре немец постоянно улыбался и немного подмигивал правым глазом, точно
этот глаз у него тоже прихрамывал, как левая нога.
Этим Штофф открывал свои карты, и Галактион понял, почему немец так льнет к нему. Лично он ему очень нравится, как человек обстоятельный и энергичный. Что же,
в свое время хитрый русский немец мог пригодиться.
Это был плечистый, среднего роста мужчина, с каким-то дубленым загаром энергичного лица, — он выбился
в исправники из знаменитых сибирских фельдъегерей.
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что
в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности
это был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими глазами.
В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
Но Полуянов всех успокоил. Он знал обоих еще по своей службе
в Томске, где пировал на свадьбе Май-Стабровского.
Эта свадьба едва не закончилась катастрофой. Когда молодых после венца усадили
в коляску, лошади чего-то испугались и понесли. Плохо пришлось бы молодым, если бы не выручил Полуянов: он бросился к взбесившимся лошадям и остановил их на всем скаку, причем у него пострадал только казенный мундир.
—
Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого такого нет, не было и не будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только
это уж другое: тех же щей, да пожиже клей. Они там,
в Сибири, большие дела обделывали.
Эта встреча произошла уже
в моленной, куда жених уехал вперед и там ожидал невесту.
— Ну, а
этот… старичонко с палочкой… Еще который сына женил
в Заполье на твоей сестре.
— Во-первых, родитель, у Ермилыча мельница-раструска и воды требует вдвое меньше, а потом Ермилыч вечно судится с чураковскими мужиками из-за подтопов. Нам
это не рука. Здешний народ бедовый, не вдруг уломаешь.
В Прорыве вода идет трубой, только косою плотиной ее поджать.
И
это предвидел Галактион и раньше нанял артель вятских плотников
в сорок человек да другую артель каменщиков.
Постройка новой мельницы отозвалась
в Суслоне заметным оживлением, особенно по праздникам, когда гуляли здесь обе вятские артели. Чувствовалось, что делалось какое-то большое дело, и все ждали чего-то особенного. Были и свои скептики, которые сомневались, выдержит ли старый Колобов, — очень уж большой капитал требовался сразу.
В качестве опытного человека и родственника писарь Замараев с большими предосторожностями завел об
этом речь с Галактионом.
—
Это как же так:
в банк?
Утром Галактион вставал
в четыре часа, уезжал на работу и возвращался домой только вечером, когда стемнеет.
Эта энергия приводила всех
в невольное смущение.
В Суслоне не привыкли к такой работе.
Писарь давно обленился, отстал от всякой работы и теперь казнился, поглядывая на молодого зятя, как тот поворачивал всякое дело. Заразившись его энергией, писарь начал заводить строгие порядки у себя
в доме, а потом
в волости.
Эта домашняя революция закончилась ссорой с женой, а
в волости взбунтовался сторож Вахрушка.
Слухи о новой мельнице
в Прорыве разошлись по всей Ключевой и подняли на ноги всех старых мельников, работавших на своих раструсочных мельницах. Положим, новая мельница будет молоть крупчатку, а все-таки страшно.
Это была еще первая крупчатка на Ключевой, и все инстинктивно чего-то боялись.
Но все
эти сомнения и недосказанные мысли разрешились сами собой, когда Серафима, краснея и заикаясь, призналась, что она беременна. Муж посмотрел на нее непонимающими глазами, а потом так хорошо и любовно обнял и горячо поцеловал… еще
в первый раз поцеловал.