Неточные совпадения
— Страшен сон,
да милостив бог, служба. Я тебе загадку загадаю: сидит баба на грядке, вся в заплатках, кто на нее взглянет, тот и заплачет. Ну-ка, угадай?
— Гости у нас вечор засиделись, — объясняла ему стряпка. —
Ну, выпили малость с отцом Макаром
да с мельником. У них ведь компания до белого свету. Люты пить… Пельмени заказали рыбные, —
ну, и компанились. Мельник Ермилыч с радостей и ночевать у нас остался.
—
Ну, так я уж сам скажусь: про Михея Зотыча Колобова слыхал? Видно, он самый… В гости пришел, а ты меня прощелыгой
да конокрадом навеличиваешь. Полтораста верст пешком шел.
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч.
Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился он с одною девицей…
Ну, а она не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
Все соглашались с ним, но никто не хотел ничего делать. Слава богу, отцы и деды жили, чего же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, —
ну,
да как-нибудь…
— Знаю, какая-такая невеста, — уже спокойно ответил Галактион, поднимая глаза на отца. — Что же, девушка хорошая… Немножко в годках,
ну,
да это ничего.
—
Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек.
Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом,
ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
— Высидела жениха, — шептали бедные родственницы, не могшие простить этого счастия и подыскивавшие что-нибудь неприятное. —
Ну,
да ему, голенькому, как раз по зубам невеста-перестарок.
—
Ну, этот из молодых
да ранний! Пожалуй, другим-то зятьям и пикнуть не даст.
—
Ну, этот из молодых,
да ранний, — задумчиво говорил писарь, укладываясь на кровать с женой. — Далеко пойдет.
— Ты посмотри на себя-то, — поговаривала Анна, — тебе водку пить с Ермилычем
да с попом Макаром, а настоящего-то ничего и нет.
Ну, каков ты есть человек, ежели тебя разобрать? Вон глаза-то заплыли как от пьянства… Небойсь Галактион компании не ломает, а всегда в своем виде.
— Разе это работа, Михей Зотыч? На два вершка в глубину пашут… Тьфу! Помажут кое-как сверху — вот и вся работа. У нас в Чердынском уезде земелька-то по четыре рублика ренды за десятину ходит, —
ну, ее и холят.
Да и какая земля — глина
да песок. А здесь одна божецкая благодать… Ох, бить их некому, пшеничников!
—
Да это ты, Михей Зотыч? Тьфу, окаянный человек! — засмеялся грозный исправник. — Эк тебя носит нелегкая! Хочешь коньяку? Нет?
Ну, я скоро в гости к тебе на мельницу приеду.
—
Ну, что родитель, каково прыгает? — спросил он Галактиона, улыбаясь одними глазами. — Завязали вы нам узелок с вашей мельницей…
да.
— Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я его по неделям не вижу… Вот и сейчас закатился в клуб и проиграет там до пяти часов утра, а завтра в уезд отправится. Только и видела… Сидишь-сидишь одна, и одурь возьмет. Тоже живой человек… Если б еще дети были…
Ну,
да что об этом говорить!.. Не стоит!
—
Да так, как бьют жен. Все это знают… Ревнует он меня до смерти, —
ну, такие и побои не в обиду. Прислуга разболтала по всему городу.
— А мне что!.. Какая есть… Старая буду, грехи буду замаливать…
Ну,
да не стоит о наших бабьих грехах толковать: у всех у нас один грех. У хорошего мужа и жена хорошая, Галактион. Это уж всегда так.
—
Да, дело совершенно верное, — тянул Мышников. — И даже очень глупое… А у Прасковьи Ивановны свой отдельный капитал. Притом дни самого Бубнова уже сочтены… Мне говорил доктор…
ну, этот сахар, как его… Кочетов. Он тут что-то этакое вообще…
Да, нам положительно некуда так торопиться.
— Что же, вы правы, — равнодушно согласился доктор, позабыв о Галактионе. — И мы тоже…
да.
Ну, что лечить, например, вашего супруга, который представляет собой пустую бочку из-под мадеры? А вы приглашаете, и я еду, прописываю разную дрянь и не имею права отказаться. Тоже комедия на законном основании.
— Послушайте, Тарас Семеныч, я знаю, что вы мне не доверяете, — откровенно говорил Ечкин. — И даже есть полное основание для этого… Действительно, мы, евреи, пользуемся не совсем лестной репутацией. Что делать? Такая уж судьба!
Да… Но все-таки это несправедливо.
Ну, согласитесь: когда человек родится, разве он виноват, что родится именно евреем?
—
Ну, голубчик, я устал… Надо отдохнуть. Знаешь, что мы сделаем?
Ну,
да об этом потом поговорим.
— Э, вздор!.. Никто и ничего не узнает.
Да ты в первый раз, что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат, того, что про тебя говорят, все равно не скажут. Ты думаешь, что никто не знает, как тебя дома-то золотят? Весь город знает…
Ну,
да все это пустяки.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. —
Ну, брал…
ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу.
Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
—
Ну, я скажу тебе, голубчик, по секрету, ты далеко пойдешь… Очень далеко. Теперь ваше время…
да. Только помни старого сибирского волка, исправника Полуянова: такова бывает превратность судьбы. Был человек — и нет человека.
—
Да, я знаю, что вам все равно, — как-то печально ответила она, опуская глаза. — Что же делать, силою милому не быть. А я-то думала…
Ну,
да это все равно — что я думала!
— Раньше вы со мной шутки шутили…
да, — шептал он. — Помните?
Ну,
да это все равно… Видите, как у нас дело-то сошлось: вам все равно и мне все равно.
— Ты бы то подумал, поп, — пенял писарь, —
ну, пришлют нового исправника, а он будет еще хуже. К этому-то уж мы все привесились, вызнали всякую его повадку, а к новому-то не будешь знать, с которой стороны и подойти. Этот нащечился, а новый-то приедет голенький
да голодный, пока насосется.
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь?
Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут…
да… А ты сидишь
да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше…
да…
Ну,
да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
—
Ну, наши-то совсем еще ничего не понимают, — говорила попадья. —
Да оно и лучше.
— Прост,
да про себя, Галактион Михеич. Даже весьма понимаем. Ежели Стабровский только по двугривенному получит с каждого ведра чистого барыша, и то составит сумму…
да. Сорок тысяч голеньких в год. Завод-то стоит всего тысяч полтораста, —
ну, дивиденд настоящий. Мы все, братец, тоже по-своему-то рассчитали и дело вот как понимаем…
да. Конечно, у Стабровского капитал, и все для него стараются.
— Маленькие заводишки Прохоров еще терпит:
ну, подыши.
Да и неловко целую округу сцапать. Для счету и оставляют такие заводишки, как у Бубнова. А Стабровский-то серьезный конкурент, и с ним расчеты другие.
— Как это он мне сказал про свой-то банк, значит, Ермилыч, меня точно осенило. А возьму, напримерно, я,
да и открою ссудную кассу в Заполье, как ты полагаешь? Деньжонок у меня скоплено тысяч за десять, вот рухлядишку побоку, —
ну, близко к двадцати набежит. Есть другие мелкие народы, которые прячут деньжонки по подпольям…
да. Одним словом, оборочусь.
— Отцу не хотел служить, а бесу служишь.
Ну,
да это твое дело… Сам не маленький и правую руку от левой отличишь.
— Думал: помру, — думал он вслух. — Тяжело душеньке с грешным телом расставаться… Ох, тяжело!
Ну, лежу и думаю: только ведь еще жить начал… Раньше-то в египетской работе состоял, а тут на себя…
да…
— Сами управимся, бог даст… а ты только плант наведи. Не следовало бы тебе по-настоящему так с отцом разговаривать, —
ну,
да уж бог с тобой… Яйца умнее курицы по нынешним временам.
— А ты всем скажи: отец, мол, родной виноват, — добавил Михей Зотыч с прежнею улыбкой. — Отец насильно женил…
Ну, и будешь прав,
да еще тебя-то пожалеют, особливо которые бабы ежели с жиру бесятся. Чужие-то люди жалостливее.
—
Ну, милый зятек, как мы будем с тобой разговаривать? — бормотал он, размахивая рукой. — Оно тово…
да… Наградил господь меня зятьками, нечего сказать. Один в тюрьме сидит, от другого жена убежала, третий… Настоящий альбом! Истинно благословил господь за родительские молитвы.
— Молода ты, Харитина, — с подавленною тоской повторял Полуянов, с отеческой нежностью глядя на жену. — Какой я тебе муж был? Так, одно зверство. Если бы тебе настоящего мужа…
Ну,
да что об этом говорить! Вот останешься одна, так тогда устраивайся уж по-новому.
Положим, что она рябовата и немного косит, —
ну,
да доктору с женина лица не воду пить.
— Все-таки нужно съездить к нему в острог, — уговаривала Прасковья Ивановна. — После, как знаешь, а сейчас нехорошо. Все будут пальцами на тебя показывать. А что касается…
Ну,
да за утешителями дело не станет!
— А вот и пустит. И еще спасибо скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не скажет.
Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?.. Всем будет хорошо…
Да еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму. Еще того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас ничего и не было… Поняла теперь?
—
Ну, это уж мое дело! Я уговорю доктора, а ты к Серафиме съезди…
да.
— Ты уж меня извини, что по-деревенски ввалился без спросу, — оправдывался Замараев. — Я было заехал к тестю,
да он меня так повернул…
Ну, бог с ним. Я и поехал к тебе.
— Вот вы о родственниках заговорили… Хороши бывают родственнички!
Ну,
да не стоит об этом говорить!
— Ах, сколько дела! — повторял он, не выпуская руки Галактиона из своих рук. — Вы меня, господа, оттерли от банка,
ну,
да я и не сержусь, — где наше не пропало? У меня по горло других дел. Скажите, Луковников дома?
— Я? Пьяный? — повторил машинально Галактион, очевидно не понимая значения этих слов. — Ах,
да!.. Действительно, пьян… тобой пьян.
Ну, смотри на меня и любуйся, несчастная. Только я не пьян, а схожу с ума. Смейся надо мной, радуйся. Ведь ты знала, что я приду, и вперед радовалась?
Да, вот я и пришел.
Ну,
да уж дело сделано, а снявши голову, по волосам не тужат…
—
Ну,
ну, ладно… Притвори-ка дверь-то. Ладно… Так вот какое дело. Приходится везти мне эту стеариновую фабрику на своем горбу… Понимаешь? Деньжонки у меня есть…
ну, наскребу тысяч с сотню. Ежели их отдать — у самого ничего не останется. Жаль… Тоже наживал…
да. Я и хочу так сделать: переведу весь капитал на жену, а сам тоже буду векселя давать, как Ечкин. Ты ведь знаешь законы, так как это самое дело, по-твоему?
— Так, так, сынок… Худому учитесь, а доброго не видите.
Ну,
да это ваше дело…
да. Не маленькие и свой разум должны иметь.
—
Да ты никак с ума спятил?! — закричал старик. — Ведь Анфуса Гавриловна, чай, была моя жена, —
ну, значит, все мое… Я же все заводил. Кажется, хозяин в дому, а ты пристаешь… Вон!