Неточные совпадения
— Пароходную пристань вот тут, а повыше буян
для склада всяких товаров… Вот
что!
— А
для кого я хлопотал-то, дерево ты стоеросовое?.. Ты
что должен сделать, идол каменный? В ноги мне должен кланяться, потому как я тебе судьбу устраиваю. Ты вот считаешь себя умником, а
для меня ты вроде дурака… Да. Ты бы хоть спросил, какая невеста-то?.. Ах, бесчувственный ты истукан!
Раз все-таки Лиодор неожиданно
для всех прорвался в девичью и схватил в охапку первую попавшуюся девушку. Поднялся отчаянный визг, и все бросились врассыпную. Но на выручку явился точно из-под земли Емельян Михеич. Он молча взял за плечо Лиодора и так его повернул,
что у того кости затрещали, — у великого молчальника была железная сила.
— Зачем они женятся?
Что? Разве это необходимо
для каждого русского купца? А впрочем, может быть, я плохо понимаю по-русску?
«
Что ж, хозяин так хозяин!» По пути они скупали у баб коноплю, лен и дешевые деревенские харчи, а эта купля служила только предлогом
для подробных расспросов —
что и как.
— И то
для вас будет выгоднее,
чем сидеть здесь и ждать у моря погоды. Поверьте мне. А я вас устрою.
Больше отец и сын не проговорили ни одного слова.
Для обоих было все ясно, как день. Галактион, впрочем, этого ожидал и вперед приготовился ко всему. Он настолько владел собой,
что просмотрел с отцом все книги, отсчитался по разным статьям и дал несколько советов относительно мельницы.
Штофф занимал очень скромную квартирку. Теперь небольшой деревянный домик принадлежал уже ему, потому
что был нужен
для ценза по городским выборам. Откуда взял немец денег на покупку дома и вообще откуда добывал средства — было покрыто мраком неизвестности. Галактион сразу почувствовал себя легче в этих уютных маленьких комнатах, — у него гора свалилась с плеч.
У Штоффа была уже своя выездная лошадь, на которой они и отправились в думу. Галактион опять начал испытывать смущение. С
чего он-то едет в думу? Там все свои соберутся, а он
для всех чужой. Оставалось положиться на опытность Штоффа. Новая дума помещалась рядом с полицией. Это было новое двухэтажное здание, еще не оштукатуренное. У подъезда стояло несколько хозяйских экипажей.
Галактион только теперь понял, в
чем дело. Конкурс Бубнова составлял статью постоянного дохода, и
чем дольше он будет тянуться, тем выгоднее
для членов конкурса, получавших определенное жалованье и, кроме того, известный процент с «конкурсной массы»…
— Послушайте, Тарас Семеныч, я знаю,
что вы мне не доверяете, — откровенно говорил Ечкин. — И даже есть полное основание
для этого… Действительно, мы, евреи, пользуемся не совсем лестной репутацией.
Что делать? Такая уж судьба! Да… Но все-таки это несправедливо. Ну, согласитесь: когда человек родится, разве он виноват,
что родится именно евреем?
Для Ечкина это было совсем не убедительно. Он развил широкий план нового хлебного дела, как оно ведется в Америке. Тут были и элеватор, и подъездные пути, и скорый кредит, и заграничный экспорт, и интенсивная культура, — одним словом, все,
что уже существовало там, на Западе. Луковников слушал и мог только удивляться. Ему начинало казаться,
что это какой-то сон и
что Ечкин просто его морочит.
Для Луковникова ясно было одно,
что новые умные люди подбираются к их старозаветному сырью и к залежавшимся купеческим капиталам, и подбираются настойчиво. Ему делалось даже страшно за то будущее, о котором Ечкин говорил с такою уверенностью. Да, приходил конец всякой старинке и старинным людям. Как хочешь, приспособляйся по-новому. Да, страшно будет жить простому человеку.
— Ну, славяночка, будем знакомиться. Это вот моя славяночка. Ее зовут Дидей. Она считает себя очень умной и думает,
что мир сотворен специально только
для нее, а все остальные девочки существуют на свете только так, между прочим.
Ведь умный человек, а того не понимает,
что я его не люблю, а просто извожу
для собственного удовольствия.
Тесть и зять совершенно забыли,
что они родные. Когда Полуянов
для ускорения переговоров уже назначил сумму благодарности, Харитон Артемьич опомнился.
Кто-то даже припомнил,
что для полноты торжества недостает только Полуянова, и пьяные дельцы будущего банка выпили даже за его здоровье.
Он, по обыкновению, был с похмелья,
что являлось
для него нормальным состоянием. Устенька достала из буфета бутылку финьшампань и поставила ее на стол. Доктор залпом выпил две больших рюмки и сразу осовел.
И странно,
что первым делом
для нового суда попало по списку дело старого сибирского исправника Полуянова.
Весь город сбежался смотреть на новый суд и старого грешника, так
что не хватало места и
для десятой доли желающих.
— Не понимаешь?
Для других я лишенный прав и особенных преимуществ, а
для тебя муж… да. Другие-то теперь радуются,
что Полуянова лишили всего, а сами-то еще хуже Полуянова… Если бы не этот проклятый поп, так я бы им показал. Да еще погоди, доберусь!.. Конечно, меня сошлют, а я их оттуда добывать буду… хха! Они сейчас радуются, а потом я их всех подберу.
— Вот ты какой, а?.. А раньше
что говорил? Теперь, видно, за ум хватился. У Малыгиных
для всех зятьев один порядок: после венца десять тысяч, а после смерти родителей по разделу с другими.
Эта неудача
для Галактиона имела специальное значение. Прохоров показал ему его полную ничтожность в этом деловом мире.
Что он такое в самом деле? Прохоров только из вежливости не наговорил ему дерзостей. Уезжая из этого разбойничьего гнезда, Галактион еще раз вспомнил слова отца.
Галактион действительно целую зиму провел в поездках по трем уездам и являлся в Заполье только
для заседаний в правлении своего банка. Он начинал увлекаться грандиозностью предстоявшей борьбы и работал, как вол. Домой он приезжал редким гостем и даже как-то не удивился, когда застал у себя Харитину, которая только
что переехала к нему жить.
Для Галактиона вся зима вышла боевая, и он теперь только понял,
что значит «дохнуть некогда». Он под руководством Стабровского выучился работать по-настоящему, изо дня в день, из часа в час, и эта неустанная работа затягивала его все сильнее и сильнее. Он чувствовал себя и легко и хорошо, когда был занят.
Впрочем, и сам Галактион начинал уже терять сознание разницы между промышленным добром и промышленным злом. Это делалось постепенно, шаг за шагом. У Галактиона начинала вырабатываться философия крупных капиталистов, именно,
что мир создан специально
для них, а также
для их же пользы существуют и другие людишки.
Как за последний якорь спасения, доктор хватался за святую науку, где его интересовала больше всего психиатрия, но здесь он буквально приходил в ужас, потому
что в самом себе находил яркую картину всех ненормальных психических процессов. Наука являлась
для него чем-то вроде обвинительного акта. Он бросил книги и спрятал их как можно дальше, как преступник избывает самых опасных свидетелей своего преступления.
Для Галактиона этот ход противника был крупною неприятностью, как непредусмотренное действие.
Что тут ни говори, а Прохоров жив, о
чем кричала каждая кабацкая вывеска.
— Н-но-о?!. И
что такое только будет… Как бы только Михей Зотыч не выворотился… До него успевать буду уж как-нибудь, а то всю музыку испортит. Ах, Галактион Михеич, отец ты наш!.. Да мы
для тебя ничего не пожалеем!
Вахрушка оставался в кабаке до тех пор, пока не разнеслось,
что в темной при волости нашли трех опившихся. Да, теперь пора было и домой отправляться. Главное, чтобы достигнуть своего законного места до возвращения Михея Зотыча. Впрочем, Вахрушка находился в самом храбром настроении, и его смущало немного только то,
что для полной формы недоставало шапки.
Вечером этого дня дешевка закончилась. Прохоров был сбит и закрыл кабаки под предлогом,
что вся водка вышла. Галактион сидел у себя и подсчитывал, во сколько обошлось это удовольствие. Получалась довольно крупная сумма, причем он не мог не удивляться,
что Стабровский в своей смете на конкуренцию предусмотрел почти из копейки в копейку ее стоимость специально
для Суслона. Именно за этим занятием накрыл Галактиона отец. Он, по обыкновению, пробрался в дом через кухню.
Для него было ясно,
что старик начинает запутываться в делах и, может быть, даже сам не знает еще многого.
Для него лично «конченный» Прохоров имел специальное значение, потому
что победой над ним открывалось осуществление его заветной мечты.
— Да, да, поздравляю, — повторял Стабровский. — У меня был Прохоров, но я его не принял. Ничего, подождет. Его нужно выдержать. Теперь мы будем предписывать условия. Заметьте,
что не в наших интересах топить его окончательно, да я и не люблю этого. Зачем? Тем более
что я совсем и не желаю заниматься винокуренным делом… Только статья дохода — не больше того. А
для него это хороший урок.
— Заметьте,
что раньше мы могли сойтись на более выгодных
для вас условиях, — заметил Стабровский на прощанье. — А затем, я сейчас мог бы предложить вам еще более тяжелые… Но это не в моих правилах, и я никому не желаю зла.
Старушка умерла от разрыва сердца. Малыгинский дом точно весь застонал. Пока была жива старушка, ее почти не замечали, а теперь
для всех было ясно как день,
что с нею вместе рушился весь дом. И всех лучше понимал это сам Харитон Артемьич, ходивший из комнаты в комнату, как оглушенный.
— Да уж не беспокойтесь, тятенька… Уж
для богоданной маменьки готов надвое расколоться.
Что же, предел… все там будем.
Похороны были устроены самые пышные. Харитон Артемьич ничего не жалел, и ему все казалось,
что бедно. Замараев терял голову, как устроить еще пышнее. Кажется, уж всего достаточно… Поминальный стол на полтораста персон,
для нищей братии отведен весь низ и людская, потом милостыня развозилась по всему городу возами.
—
Для вас же говорю, тятенька, чтобы не вышло
чего… Духовную-то нужно представить куда следует, а потом опись имущества и всякое прочее.
Нападение Лиодора и Булыгина не повторилось. Они удовольствовались получением своих денег из банка и пропали в Кунаре. Дом и остальное движимое подлежало публичной продаже
для удовлетворения кредиторов. Разорение получалось полное, так
что у Харитона Артемьича не оставалось даже своего угла. Тут уж над ним сжалились дочери и в складчину уплатили следовавшую кредиторам восьмую часть. Отказалась уплатить свою часть только одна писариха Анна.
Харченко отмалчивался. Десять тысяч
для него были заветною мечтой, потому
что на них он приобретал, наконец, собственный ценз
для городского гласного. Галактион тоже избегал разговоров на эту тему. Сначала он был против этого наследства, а потом мысленно присоединил их к тем пятидесяти тысячам, какие давал ему Стабровский. Лишних денег вообще не бывает, а тут они как раз подошли к случаю.
С одной стороны, было неудобно,
что река Ключевая была судоходна до Заполья только в полую воду, а с другой стороны, это неудобство представляло
для Галактиона большие выгоды.
Встреча с отцом вышла самая неудобная, и Галактион потом пожалел,
что ничего не сделал
для отца. Он говорил со стариком не как сын, а как член банковского правления, и старик этого не хотел понять. Да и можно бы все устроить, если бы не Мышников, — у Галактиона с последним оставались попрежнему натянутые отношения.
Для очищения совести Галактион отправился к Стабровскому, чтобы переговорить с ним на дому. Как на грех, Стабровский куда-то уехал. Галактиона приняла Устенька.
— Вы никогда не думали, славяночка,
что все окружающее вас есть замаскированная ложь? Да… Чтобы вот вы с Дидей сидели в такой комнате, пользовались тюремным надзором мисс Дудль, наконец моими медицинскими советами, завтраками, пользовались свежим бельем, — одним словом, всем комфортом и удобством так называемого культурного существования, — да,
для всего этого нужно было пустить по миру тысячи людей. Чтобы Дидя и вы вели настоящий образ жизни, нужно было сделать тысячи детей нищими.
Полагаю,
что для каждого должно существовать свое собственное решение этого вопроса.
Устенька не могла не согласиться с большею половиной того,
что говорил доктор, и самым тяжелым
для нее было то,
что в ней как-то пошатнулась вера в любимых людей. Получился самый мучительный разлад, заставлявший думать без конца. Зачем доктор говорит одно, а сам делает другое? Зачем Болеслав Брониславич, такой умный, добрый и любящий, кого-то разоряет и помогает другим делать то же? А там, впереди, поднимается что-то такое большое, неизвестное, страшное и неумолимое.
Галактиона заражала эта неугомонная энергия Ечкина, и он с удовольствием слушал его целые часы.
Для него Ечкин являлся неразрешимою загадкой.
Чем человек живет, а всегда весел, доволен и полон новых замыслов. Он сам рассказал историю со стеариновым заводом в Заполье.
— Будет, поездил, — говорил он, прощаясь с Прохоровым. — Нахожу,
что пехтура весьма полезна
для здоровья.
— Конечно, — соглашался Прохоров. — Уж ежели
для здоровья, так на
что лучше.
Втайне старик очень сочувствовал этой местной газете, хотя открыто этого и не высказывал.
Для такой политики было достаточно причин. За дочь Тарас Семеныч искренне радовался, потому
что она, наконец, нашла себе занятие и больше не скучала. Теперь и он мог с ней поговорить о разных делах.